Том 3. Товарищи по оружию. Повести. Пьесы

«– Внимание, внимание. Мы снова говорим с нашим корреспондентом Бобом Морфи.

– На какой вы сейчас высоте, Боб?

– Десять триста. Здорово трясет.

– Как работает мотор фирмы „Мэкстром“?

– Поскольку мы все еще не падаем, очевидно, хорошо.

– Вы, кажется, в хорошем настроении?

– Да, я по-прежнему не вижу земли, и, если бы мне еще не мешал ваш голос, мне бы казалось, что я наконец наедине с богом.

– Через пятнадцать минут еще раз помешаем вам, Боб.

– Валяйте».

Смит (после молчания). Неужели бедняжке Мег улыбнется счастье?

Джесси. А Боб?

Смит. По-моему, старый бандит пера тоже вдруг немножко оттаял.

Джесси. Ну что же, дай им бог счастья.

Долгое молчание. Упаковщики постепенно в продолжение всей дальнейшей сцены выносят из кабинета мебель. Гудок машины. В дверях появляется шофер такси.

Шофер (Смиту). Здравствуйте. Вы вызывали из Нью-Йорка такси?

Смит. Такси? Я не вызывал такси.

Джесси. Я вызывала. (Шоферу.) Подождите, я сейчас приду. И пожалуйста, в передней у дверей стоит чемодан, захватите его с собой в машину.

Шофер выходит. Молчание.

Смит. Ты уезжаешь?

Джесси. Да.

Смит. Совсем?

Джесси. Да.

Смит (доставая сигареты и протягивая их Джесси). Закурим?

Джесси (беря сигарету.) Спасибо.

Смит. Посидим?

Джесси. Хорошо.

Садятся в кресла друг против друга,

Смит. Хорошо, что сегодня.

Джесси. Почему?

Смит. Все сразу. (После паузы.) Я ждал. Я знал, что так будет.

Джесси. Я не обманывала тебя тогда, девять дней назад. Я правда думала, что найду в себе силы остаться с тобой.

Смит. И не нашла?

Джесси. Не нашла.

Смит. Ты права. Я обманул тебя.

Джесси. Да. Но не говори со мной так, как будто я тебя не люблю. Я тебя люблю. И это такси, так сразу – это тоже потому, что я люблю тебя. Сразу, только сразу, вдруг. Я иначе была бы не в силах. Я решила от тебя уйти третьего дня, знаешь когда?

Смит. Утром, когда мы сидели за столом? Да?

Джесси. Да. Я закричала что-то о деньгах и вдруг остановилась и поняла, что мне надо уйти от тебя. Пока не поздно. И ради бога, прости меня за то, что я тогда, третьего дня, закричала.

Смит. Это было всего один раз…

Джесси. Не хочу. Ни разу. А если я останусь – это будет, будет каждый день. Что ты молчишь?

Смит. А что же мне сказать тебе?

Джесси. Да, верно. Хотя почему? Ты бы мог мне сказать, что я не смею бросать тебя в бедности и несчастье, но в бедности и несчастье я буду только еще одним твоим лишним несчастьем. И чем дальше, тем хуже. Я знаю себя. Надо уходить. (Встает, долго молча смотрит на Смита, потом вдруг опускается на колени у его кресла, нагибает к себе его голову, прижимается губами к его волосам.) Мой седой, мой красивый… (Отпустив его голову, берет его руки в свои, долго рассматривает их, потом прижимается к ним губами.)

Смит. Джесси.

Джесси (не отрываясь, глухо). Не мешай мне. Я очень люблю твои руки. Сильные, большие, добрые. (Обращаясь к рукам.) Прощайте. (Поднимается с колен и снова садится в кресло.) Вот так, Гарри. Ну, что же ты мне скажешь?

Смит. Ничего.

Сзади к креслам подходят упаковщики. Смит и Джесси инстинктивно оглядываются и одновременно встают. Упаковщики берут кресла.

Джесси. До свиданья, Гарри. (Протягивает ему руку.)

Смит (пожимая ей руку, очень спокойно). До свиданья.

Джесси делает порывистое движение к нему, но встречается с его взглядом. Он смотрит на нее холодными, остановившимися глазами. И, увидев эти глаза, Джесси резко повертывается и выходит. Смит стоит неподвижно, не меняя позы. Он слушает. Шелест гравия. Машина поворачивает. Гудок. Это она выезжает за ворота. Тишина. Уехала. Он все еще стоит в прежней неподвижности. Подходит упаковщик.

Упаковщик. Столик.

Смит. Что?

Упаковщик. Столик.

Смит, взглянув на столик, где стоит бутылка виски и два налитых на четверть стакана, берет все это в руки и оглядывает комнату, куда бы поставить. Комната абсолютно пуста, только на полу, в углу, стоит радиоприемник. Смит подходит к нему и ставит на него бутылку и стаканы. И в ту же секунду слышен голос диктора:

«– Внимание. Возобновляется разговор с нашим корреспондентом Бобом Морфи.

– Боб! Боб! Как вы нас слышите?

– Скверно. В самолете что-то дьявольски трещит.

– На какой вы высоте?

– Тринадцать тысяч сто.

– Поздравляем. До полного успеха вам остались пустяки.

– Что? Плохо слышу.

– Как вы расцениваете качества самолета фирмы „Хечисон“?

– Качества самолета? Наверное, хорошие, раз мы забрались так высоко. Только сейчас он отчаянно трещит, и я вас очень плохо слышу.

– Боб! Боб! Боб Морфи!

– Подождите, сейчас. Летчик мне что-то показывает.

– Боб! Вы нас слышите? Боб! Вы нас слышите?

– Я вас слышу, будьте вы прокляты. Кажется… Кажется, все идет к черту. Мы разваливаемся… Мы… К чер…»

В комнате наступает абсолютная тишина. Смит стоит, закрыв лицо руками, потом медленно опускает их, молча лезет в верхний боковой карман пиджака и, вынув двадцатидолларовую бумажку, говорит тихо, без всякого выражения.

Смит. Вспомнил. На цветы.

В комнату тихо входит Харди в пальто и шляпе. Увидев Смита, снимает шляпу. Молча стоит, потом кашляет.

Смит (оборачивается, без всякого удивления). Здравствуйте.

Харди. Здравствуйте.

Смит. Как здоровье вашей жены и детей?

Харди. Спасибо. Хорошо.

Смит (равнодушно). Очень рад. Вы пришли заработать на мне свои сегодняшние десять долларов?

Харди. Может быть, даже двадцать. Все-таки с вами вышел не совсем заурядный скандал.

Смит. Не совсем заурядный? Да, пожалуй, вы правы.

Харди. Слушайте, только не злитесь на меня. Не я, так другой, все равно это будет в газетах. И я подумал – почему не я? Мы все-таки с вами старые товарищи. Вы можете это сделать для меня?

Смит. Конечно.

Харди. Ответьте мне на несколько вопросов.

Смит. Хорошо. Только вы скверно пишете. У вас дурной стиль. Я хочу, чтобы ваша заметка была хоть раз в жизни написана в хорошем стиле. Вынимайте блокнот, я вам сам ее продиктую.

Харди. Но…

Смит. Она будет хорошо написана, и, может быть, вам за это заплатят даже больше на пять долларов.

Харди (вынув блокнот и держа в руке вечное перо). Я готов.

Смит. Пишите. (Диктует, расхаживая по комнате.) «Сегодня я побывал у пресловутого Гарри Смита, бывшего сотрудника Макферсона. Он пытался бороться с Макферсоном и был выгнан из газеты. Он хотел издать свою книгу в издательстве Кесслера, но Кесслер отказал ему. Он хотел напечатать свои фельетоны в газете Вильямса, по Вильямс не захотел их печатать. Он лишился покоя, уюта, дома, машины, денег. У него погиб друг, и от него ушла жена. Когда я пришел к нему, я был вынужден писать стоя – он не мог даже предложить мне стул, потому что у него уже вывезли всю мебель. Ходят слухи, что на днях он снова нанимается на работу в газету Макферсона на должность полицейского репортера. Но эти слухи… Эти слухи не соответствуют действительности. Вышеупомянутый Смит не пойдет на попятный, он дьявольски зол, как сказал бы один его покойный друг. Вышеупомянутый Смит не пойдет работать полицейским репортером к мистеру Макферсону, а также не повесится, не перережет себе горла и не выбросится с двенадцатого этажа. Вышеупомянутый Смит, наоборот, попробует начать свою жизнь сначала». Что вы остановились, Харди, пишите дальше, я еще не кончил. «Вышеупомянутый Смит попробует все-таки выяснить в конце концов, может ли человек, рожденный честной американкой, честно прожить жизнь в той стране, где он родился». Да, да. Пишите, Харди, пишите! А впрочем, черт с вами, если этого не напишете вы, это напишу я сам и в конце концов найду в Америке место, где мне это напечатают. Вышеупомянутый Смит долго и наивно думал, что есть одна Америка. Сейчас он знает: Америки две. И если вышеупомянутому Смиту, к его счастью, да, да, – к счастью, нет места в Америке Херста, то он, черт возьми, найдет себе место в другой Америке – в Америке Линкольна, в Америке Рузвельта.

Занавес

1946

Четвертый