Том 3. Товарищи по оружию. Повести. Пьесы

Маша грустно посмотрела на рубашки. Она понимала, что Синцов прав, но ей все-таки было жаль, что он не возьмет с собой этих двух рубашек.

– Может быть, все-таки… – нерешительно сказала она.

Но он, не отвечая, поставил на пол утюг и сгреб со стола рубашки вместе с подстеленным для глажения одеялом.

– Куда положить? – спросил он.

– Все равно, клади на стул, – равнодушно сказала Маша.

Он положил рубашки и одеяло на стул и стал передвигать тарелки и приборы так, чтобы они с Машей могли сесть друг против друга. Только сейчас он заметил, что на столе стоял графин с водкой. Водки в доме не держали, значит, Маша заходила за нею в магазин на обратном пути из редакции.

– Что ж, поужинаем, – сказал Синцов и сел за стол, чувствуя приятную ломоту в ногах после тридцати километров, сделанных за день.

Маша села напротив него и придвинула к себе тарелку с творогом и стакан сметаны – единственное, что она в последнее время могла есть.

– Может, и ты выпьешь? – спросил Синцов.

– Нет, – покачала головой Маша и даже зажмурилась. – Я теперь ни капли не могу.

– Так зачем же ты купила? Я один не буду.

– Если бы мама была, она составила бы тебе компанию.

И Синцов понял: Маша купила водки потому, что так делала Татьяна Степановна, когда собирала в дорогу мужчин.

– Ты на выходной съезди к маме.

– Хорошо, там посмотрим, – уклончиво сказала Маша, как будто все, что будет после отъезда Синцова, уже не касалось его. – Выпей, а то что же я напрасно ходила…

Он налил две трети граненого стакана, выпил и стал закусывать котлетами с картошкой.

Маша нехотя съела несколько ложек творогу и, положив локти на стол и подперев руками щеки, молча сидела и смотрела на Синцова.

«Неужели уезжает? – думала она. – И на сколько? На месяц? На три? На два года? И когда я его увижу? И что все это значит – неожиданный призыв из запаса? Если на месяц, то для других это немного. Но для нас месяц – это очень много: это половина всего, что мы пока прожили вместе. А если на год или на два…»

Маша попробовала себе представить, что такое разлука с Синцовым на год или на два, и не смогла.

«А если это война?» – вдруг подумала она и, не в силах оставить в себе этот вопрос, так и спросила вслух, как подумала:

– А если это война?

Синцов посмотрел на нее, сначала хотел ответить, что нет, этого не может быть, но передумал, пожал плечами и сказал:

– Не знаю.

И Маше было легче услышать это «не знаю», чем если бы он сказал то первое, что хотел сказать: «Не может быть», – а она бы видела по его глазам, что он думает другое.

– Ты соедини два выходных и все-таки съезди к маме.

– Не знаю, удастся ли.

– Почему?

– Кончается квартал, и много работы.

– А твое состояние никто не замечает? – спросил Синцов, подумав, что, как ни трудно приходится Маше, она теперь, начав работать на заводе, все же легче перенесет неожиданно свалившееся на нее одиночество.

– По-моему, пока незаметно. Не хочу, чтобы замечали – вот и не замечают.

– Если ты не сможешь поехать сама, вызови маму сюда. Она еще не была в отпуске.

– Не знаю. По-моему, она вообще не думала идти в отпуск

– А ты позови ее, попроси, – настаивал Синцов.

– Хорошо, я попрошу, – послушно сказала Маша. Она не была уверена, станет ли вызывать мать, но не хотела спорить с Синцовым, зная, что ему так спокойней думать.

Синцов посмотрел на часы и увидел, что уже без четверти двенадцать.

– Мне еще надо сходить в редакцию, ненадолго, на десять минут, – сказал он, вставая.

– Зачем?

– Проститься и получить документы. Они мне обещали к двенадцати часам приготовить.

Он заколебался, говорить ли ей, что все еще может перемениться, но, привыкнув говорить ей все, сказал и на этот раз:

– Редактор хотел звонить в Смоленск и договориться, чтобы меня оставили. Уверяет, что это ошибка, что все-таки редакция имеет на меня броню.

– Значит, может, ты еще не уедешь? – Маша постаралась выговорить эти слова как можно спокойнее.

Синцов пожал плечами, поцеловал ее и вышел.

Оставшись одна, Маша долго молча смотрела в одну точку на стене напротив себя, пробуя думать о том, как они будут жить дальше, если Синцов все-таки не уедет. Но от этой робкой надежды ей стало только тяжелее, она тихо и горько заплакала и так сидела и плакала, подрагивая плечами и не вытирая слез, до тех пор, пока не вспомнила, что Синцов вот-вот должен вернуться и может застать ее плачущей. Она заторопилась к умывальнику и стала мыть лицо.

– Ты что, спать собралась? – войдя, спросил Синцов, но, увидев Машины глаза, понял, что она плакала. Обняв Машу, он прижал ее мокрое лицо к груди.

– Как? – отодвинувшись от него, чуть слышно спросила Маша.

– Уезжаю, – сказал Синцов и снова крепко прижал Машу к себе, глядя сверху вниз на ее темные, блестящие от воды волосы.

Они еще долго стояли так между умывальником и дверью, не в силах отойти друг от друга, как будто им предстояло расстаться в следующую же секунду.