Том 2. Дни и ночи. Рассказы. Пьесы

Картина вторая

Вечер того же дня. Воронцов раздраженно ходит по комнате. На стуле с унылым видом сидит Вася.

Воронцов. Сколько времени?

Вася. Двадцать один час.

Воронцов. А по-человечески?

Вася. По-человечески – девять.

Воронцов. Не могу я его больше ждать. Мне ехать надо… Я уеду, а он тут без меня удерет. Номер ему достали?

Вася. До двадцати двух часов. Если не явимся – разбронируют.

Воронцов. И очень хорошо. И пусть разбронируют.

Вася. А вы знаете, что мне за это от полковника будет?

Воронцов. Ничего, голову не оторвет! Добро б кадровый был, а то, как и я, – по сути – гражданский человек!

Вася. Гражданский? Ого-го!

Воронцов. А вы сами до войны военным были или тоже гражданский?

Вася. Был когда-то артистом.

Воронцов. Оперным?

Вася. Нет, драматическим.

Воронцов. Ну, это еще так-сяк.

Вася. С вашего разрешения, пойду в гостиницу, проверю.

Воронцов. Подождите, подвезу, мне тоже ехать. (Вдруг перейдя на «ты».) А хотя нет, – раз номер бронировать хочешь – не повезу. Иди пешком.

Вася выходит. Входит Оля.

Оля. Все еще не уехал? Ждешь своего полковника?

Воронцов. Черт бы его драл. К обеду не явился! Перетащила к себе тетку?

Оля. В основном. Она с ног свалилась, спит.

Воронцов. И очень хорошо. А то ходила бы тут, под ногами путалась – «балабон», «балабон». А что это за слово – и сама не знает. Балабон! Ну, я иду.

Оля. Ты уже полчаса это говоришь.

Воронцов. А я всегда о том, что я иду, говорю заранее, – надо привыкнуть. Поеду и вернусь в эти… как их… в двадцать три часа. А ты изволь, чтобы полковник не смел никуда удирать. Чтоб распаковался, принял ванну и вообще чтобы, когда я вернусь, мне уже с ним не спорить. Надоело. Поняла?

Оля. Постараюсь, насколько это в моих слабых силах, задержать столь драгоценного для тебя полковника.

Воронцов. Он не драгоценный, дура! Он человек, у которого все пропало! Он на пепелище приехал, а тут какие-то черти новоявленные живут, вроде нас с тобой. Он прекрасный, деликатный человек. Он, может, сто мостов под огнем построил. И даже один мой взорвал, черт бы его драл… И не смей ворчать, что тетку к тебе переселил! Ну, я иду.

Оля. Хорошо.

Воронцов. Что хорошо?

Оля. Иди.

Воронцов. Я сам знаю, когда мне идти. (В дверях.) И чтобы, когда я приду, полковник тут был. (Выходит, снова просовывает голову в дверь.) Дмитрий Иванович зовут его. (Уходит.)

Оля, оставшись одна, несколько раз проходит из кабинета в другую ком пату и обратно, перенося какие-то, очевидно последние, вещи. Потом берет в столовой кувшин с цветами и переносит его в кабинет. Возвращается. В передней слышен звук поворачиваемого ключа. Стук в дверь.

Оля. Войдите.

Входит Савельев.

Савельев (входя). Простите.

Оля. Пожалуйста, Дмитрий Иванович. Да?

Савельев. Так точно.

Оля. Отец велел мне вас встретить и не отпускать отсюда вообще, и до его прихода в частности.

Савельев. Так это ваш отец?

Оля (невольно улыбаясь). Да.

Савельев (тоже улыбается). Решительный человек! Разговаривал со мной, по крайней мере, как командующий армией. Итак, мне приказано ждать его?

Оля. Да. (Проходит через комнату, открывает дверь в кабинет.) Вот ваша комната. На диване вам постелено. Он удобный.

Савельев. В общем – да.

Оля. Хотя что я говорю глупости. Это же ваш диван. Костюм, по выбору отца почему-то синий, отутюжен, висит на кресле. Что еще? Полотенце, мыло и все прочее – в ванной. Газ зажигать умеете? Хотя опять, что я… Что еще?.. Да. Обед вам оставлен, сейчас принесу.

Савельев. Спасибо, я обедал.

Оля. Тогда будете пить чай. (Выходит.)

Савельев подходит к двери кабинета, на секунду задерживается, потом решительно проходит туда.

(Входя.) Дмитрий Иванович!

Савельев (из кабинета). Сейчас. (Входит.) Скажите, вы там эти фотографии развесили, пока я в наркомате был?

Оля. Нет, они все время так и висели.

Савельев (очень серьезно). Спасибо.

Оля. Почему спасибо?

Савельев. Так вот, бывает, тронет человека какая-нибудь мелочь. Мой адъютант тут не появлялся?

Оля. Появлялся.

Савельев. Не знаете, достал мне номер?

Оля. Кажется, да.

Савельев. И куда ж он исчез?

Оля. Поехал стеречь ваш номер, чтобы его не разбронировали. Как вам, покрепче?

Савельев. Скажите откровенно, когда придет ваш папа, он мне опять прикажет пить чай?

Оля. Очевидно.

Савельев. Тогда простите великодушно, но я уж его подожду.

Оля. Когда мне отец сказал, что вы приехали, я посмотрела на вашу фотографию, и мне странным показалось, что этот штатский человек в пиджаке вдруг полковник.

Савельев. Самому сначала странно было, а потом ничего, привык. Впрочем, полковник я всего неделю.

Оля. Вы что, в отпуск?

Савельев. Как вам сказать… Приехал за назначением. Но в дни временного затишья у нас стараются дать человеку попутно отдохнуть, по Москве походить. Завтра воскресенье, употреблю на это весь день.

Оля. Куда же вы пойдете?

Савельев. В самые непредвиденные места. Скажем, в зоопарк или вдруг в планетарий. Куда потянет, туда и пойду, саи еще не знаю. А вечером в театр, но только чтобы пьеса без стрельбы. А может, вообще никуда не пойду. Задрав ноги, буду лежать в гостинице на диване.

Оля. Опять в гостинице!

Савельев. Слушайте, это ведь несерьезно! Влезет в дом чужой человек, будет болтаться тут у вас под ногами! Кому это надо? Поверьте, ценю и благородство вашего отца, и вашу доброту, даже, как видите, не могу удержаться от соблазна вымыться и заночевать, но завтра – сами понимаете! И не на что тут сердиться.

Оля. И не понимаю, и сержусь. Что значит «чужой человек»?

Савельев. Очень просто – чужой.

Оля. Не знаю. Неужели на фронте, когда к вам кто-нибудь неожиданно приедет, вы его у себя в землянке не поселите?

Савельев. Так то же на фронте!

Оля. А я никогда на фронте не была и, наверно, не буду, но я хочу, чтобы тут было так же. Неужели так нельзя не только на фронте, но и просто в жизни? И молчите. И не спорьте.

Савельев улыбается.

Что смеетесь?

Савельев. Вы говорите точно как ваш отец, – и молчите, и не спорьте.

Оля. Да, и молчите, и не спорьте. И ни в какой гостинице с ногами на диване вы завтра не будете лежать, а я возьму с собой своих друзей, и все вместе пойдем куда захотите, – в зоопарк или на пьесу, где не стреляют!

Савельев. Слушаюсь.

Оля. Что?

Савельев. Слушаюсь. Пойду в зоопарк и на пьесу, где не стреляют, с вами и с вашими друзьями. И даже, с вашего разрешения, с собой одного майора, моего фронтового друга, возьму.

Оля. И майора возьмем! А чтобы вам и вашему майору не было скучно, пригласим кого-нибудь из моих подруг.

Савельев (рассмеявшись). Прекрасная идея! Майор буди очень доволен.

Оля. Опять вы смеетесь.

Савельев. Я просто представил себе майора в роли кавалера. Мой майор – майор медицинской службы. И хотя, как фронтовой хирург, он, конечно, человек мужественный, но зовут его все-таки Анной Григорьевной.

Оля. Четвертый год войны, а я так и не видела фронта.

Савельев. И очень хорошо, что не видели. Побольше бы людей, которые его, к своему счастью, не видели. Особенно женщин, конечно.

Оля. Это неверно!

Савельев. Нет, верно.

Оля. Нет, неверно. Когда вы говорите о фронте – мне стыдно.

Савельев. По-моему, я меньше всего говорю о фронте.

Оля. Ну, не бы, – так другие.

Савельев. Другие… Ей-богу, вернувшись с войны, они не увидят большой беды в том, что вы не знаете, как рвется мина и как свистит снаряд. Зато вы знаете много других вещей, которые гораздо важнее для этих людей. Вы, например, знаете, что когда человек, вернувшись в родной город, говорит, что он проваляется весь день, задрав ноги, на диване, то это он только храбрится, а на самом деле просто боится одиночества и чужих лиц на знакомых улицах. Видите, какие вещи вы знаете! А как свистит мина – я согласен забыть в первый же день после войны.

Оля. Вот тут у отца хороший табак и трубки. Хотите?

Савельев. Спасибо. (Набивает трубку.) Хорошая трубка! И, если не ошибаюсь, вдобавок еще и английский табак.

Оля. Да. Отцу привезли из Шотландии. Он очень им хвастается и всех угощает.

Савельев. Значит, ваш отец приказал отгладить мне именно синий костюм.

Оля. Да.

Савельев. Насчет рубашки не распорядился?

Оля. Кажется, еще нет.

Савельев. Когда придет, попрошу дополнительных указаний. А он не отправится с нами по городу?

Оля. Нет. Поедет на дачу возиться со своим огородом.

Савельев. А зачем это ему-то?

Оля. А он во всем такой – и в большом и в маленьком. Объявили ополчение – пошел в ополчение, теперь у всех москвичей огороды – и он огород развел.

Савельев. Ну, что ж, пойдем по Москве без него. Не передумали?

Оля. Еще чего! Что вы улыбаетесь?

Савельев. Подумал, что вы характером в папу.

Оля. Немножко.

Савельев. А профессией?

Оля. Представьте себе – тоже.

Савельев. Архитектор?

Оля. Пока – строитель, защищаю дипломный проект. Отец, кстати, тоже начинал как строитель.

Савельев. Знаю.

Звонок. Оля хочет пойти открыть, но Савельев вскакивает первым.

Позвольте уж мне! (Выходит. Возвращается вместе с Синицыным.)

Оля. Добрый вечер, Сереженька.

Синицын. (целует ей руку). Добрый вечер. (Передает ей букет цветов.)

Оля. Полевые. Откуда взял?

Синицын. Ездил за город, гулял там.

Оля. А как прошла лекция?

Синицын. Ничего.

Оля. Совсем забыла, вы же не познакомились?

Савельев и Синицын знакомятся, обмениваются рукопожатием.

(Указывая на табак и трубки.) Кури! Отцу «кепстен» привезли.

Синицын (садится). Где-то тут была такая кривая. (Роется в трубках, замечает ее в руках у Савельева.)

Савельев. Пожалуйста.

Синицын. Все равно, главное – табак.

Оля. А куда ездил?

Синицын. В Серебряный бор, купался там.

Оля (Савельеву). А может, и нам завтра после зоопарка – в Серебряный бор? (Синицыну.) Забыла тебе сказать: мы тут с полковником сговорились на завтра – походить по Москве. Пойдем все вместе, ладно?