Том 3. Товарищи по оружию. Повести. Пьесы

– Машина стоит ниже юрты, – сказал лейтенант, – я вас провожу.

Артемьев вместе с лейтенантом бегом побежал вниз по склону. По дороге он увидел еще одну не замеченную им раньше и тоже замаскированную юрту, возле которой стоял часовой в монгольской форме.

На подножке накрытой маскировочной сеткой «эмки» сидел шофер и внимательно, с грустным выражением лица прислушивался к стрельбе.

– Цыплаков! Повезете капитана, – по-хозяйски сказал вскочившему шоферу лейтенант. – Полковник приказал. А вы, товарищ капитан, – повернулся он к Артемьеву, – как встретите саперов – они на грузовиках, – пересядете к ним, а машину сразу верните.

Артемьев вдруг вспомнил о чемодане, так и оставшемся стоять возле юрты, секунду поколебался, махнул рукой, сел в машину, и шофер погнал ее без дороги наискось по склону.

Едва они подъехали к знакомой развилке, где всего час назад Артемьев слез с санитарной машины, как вдали, со стороны Тамцак-Булака, показались клубы пыли. Развернув поперек дороги «эмку» и выскочив, Артемьев остановил первый из приближавшихся грузовиков.

Из кабины вылез старший лейтенант с саперной эмблемой на петлицах, но в серой, танкистской форме.

– Можете ехать, – махнул Артемьев шоферу «эмки» и, вынув из планшета, передал старшему лейтенанту приказание полковника. Там было всего три строчки: командиру саперной роты предписывалось явиться в распоряжение командира 84-го стрелкового полка Панченко.

– А мне предписано сопровождать вас до места назначения, – сказал Артемьев, когда сапер вопросительно поднял на него глаза.

Старший лейтенант влез в кабину. Артемьев слегка потеснил его и устроился на краешке сиденья, держась рукой за приоткрытую дверцу.

– Трогайтесь!

– Куда?

– Налево.

Головная машина с Артемьевым и старшим лейтенантом тронулась, а вслед за ней и остальные.

– Где же место назначения? – опросил сапер больше с интересом, чем с тревогой, прислушиваясь к звукам разрывов. – Чинить старую переправу или наводить новую?

«Скорей всего, ни то, ни другое», – подумал про себя Артемьев и сказал вслух, что место назначения за переправой, на том берегу.

– Интересно! – сказал сапер. – Между прочим, два часа назад японские самолеты обстреляли нас прямо на дороге. Но абсолютно ничего!

«Может быть, те самые самолеты, что я видел», – подумал Артемьев.

– Абсолютно ничего! – повторил сапер. – А что тут происходит? Вы в курсе дела?

Артемьев сказал, что сам здесь недавно и еще мало что знает. Знает только, что впереди, за Халхин-Голом, второй день идут ожесточенные бои.

– А вы там уже были? – спросил сапер.

– Нет, – ответил Артемьев.

– А правильно ли мы едем? – тотчас же спросил сапер.

– Правильно, – сказал Артемьев.

Сориентировав карту по местности, он действительно был уверен, что не запутаемся.

Дорога шла в объезд Хамардабы, постепенно приближаясь к реке.

– Интересно, – сказал сапер Артемьеву, – а может, нас просто бросят в бой, как пехоту? Как вы думаете?

Артемьев так и думал, но вместо ответа лишь пожал плечом. По мере приближения к передовой он делался все молчаливей.

– Интересно, – снова сказал старший лейтенант, становившийся, наоборот, все разговорчивей, – наверное, здесь здорово бомбят, – и он, улыбнувшись, показал на воронку возле дороги.

Артемьеву эта улыбка показалась бессмысленной, но в следующую секунду он подумал, что, вероятно, каждый человек волнуется по-своему.

Перед самым въездом на переправу из узкого окопчика выскочил лейтенант с красной повязкой на рукаве.

– Заворачивайте машины, – крикнул он, – быстро!

– Нам на ту сторону, – сказал Артемьев, выскакивая из машины.

– На ту сторону приказано пропускать только санитарки и боеприпасы, – ответил лейтенант. – Разгружайте машины и отвозите их назад, в балку. – Он показал рукой, где находится балка. – Там есть укрытия, а здесь бомбят. Да побыстрей, а то опять прилетят, уже час не были.

Старший лейтенант, выскочивший из машины вместе с Артемьевым, дал команду выгружаться.

– Что будем брать с собой? – опросил, подходя к нему, политрук роты, уже не особенно молодой человек, бывший в эту минуту, как показалось Артемьеву, самым спокойным из них троих.

– Только то, что для боя, – сказал старший лейтенант. – Остальное хозяйство пока оставим на машинах.

– Пулеметы снимем? – спросил политрук.

Артемьев еще по дороге заметил, что на кабинах машин, через одну, были пристроены ручные пулеметы Дегтярева.

– Два оставим для прикрытия машин, а три снимем.

Машины одна за другой стали разворачиваться и отъезжать, а рота начала переходить по узкому временному мосту на тот берег Халхин-Гола. Слева по берегу шла частая перестрелка. Тонкий настил, подаваясь под тяжестью людей, гулко хлопал об воду. Течение было быстрое и сильное. Темная вода угрожающе неслась под мостом, на ней белыми пятнами мелькала глушеная рыба.

Почти сразу же за переправой, в заросшей мелким кустарником лощине, стояла палатка. Увидев палатку и людей возле нее, Артемьев подумал, что это командный пункт, но потом заметил в сидевших возле палатки людях что-то непривычное, несмотря на их военную форму, и понял, что это непривычное – белые повязки, эти люди – раненые, а палатка – перевязочный пункт.

Проходя мимо палатки, почти все саперы поворачивали к ней голову. Они впервые в жизни видели раненых.

Артемьев, уже пройдя мимо перевязочного пункта, тоже не смог удержаться и, обернувшись, увидел то, чего не заметил раньше: на пригорке, у самой дороги, лежали и отдыхали несколько бойцов. Артемьеву показалось странным, что все они какие-то длинные.

«Ах, да это так кажется из-за шинелей, – подумал он. Они все были выше пояса накрыты шинелями. – Должно быть, от солнца», – решил он и только в следующую секунду сообразил, что это лежат убитые.

– Интересно, – опросил старший лейтенант, – слева стрельба ближе, а справа дальше. Правильно ли мы идем?

– Правильно, – сердито сказал Артемьев.

– Интересно, наверное, нас прямо в бой? – снова спросил сапер. – Я вчера еще и не представлял себе. А наши танковые батальоны вообще за пятьсот километров. Разве они, – радостно улыбнувшись, повернулся он к Артемьеву, – когда-нибудь думали, что мы, саперы, первыми…

Он не докончил фразы и, продолжая улыбаться, вздрогнул. Вместе с ним вздрогнул и Артемьев. Слева от них, совсем рядом, с силой грохнуло. Они повернулись и увидели за дорогой, на скате невысокого холма, дымившееся после выстрела орудие. Артиллеристы быстро заряжали его. Рядом, прикрытые сверху маскировочными сетками, стояли еще два орудия. Четвертое, перевернутое вверх колесами, лежало, зарывшись дулом в песок, на краю большой воронки.

Взглянув вперед, на дорогу, Артемьев уверенно представил себе, что за следующим небольшим подъемом как раз и должен быть поворот к командному пункту полка.

В ту же секунду на гребне холма показался всадник. Подскакав к Артемьеву и старшему лейтенанту, всадник круто остановил коня. У него вовсе не было голоса, и он, надрываясь, кричал шепотом:

– Приказано встретить и доложить. Движение прямо на высотку.

Он указал пальцем, повернул коня, хлестнул его плеткой и поскакал обратно. Через минуту он уже перевалил тот гребень, на который показывал, а еще через несколько секунд там, где он только что был, прямо на дороге, взлетел черный столб разрыва.

– Надо пошире рассредоточиться, – с укоризной за то, что никто из них раньше не спохватился, сказал политрук.

Старший лейтенант скомандовал, и саперы неохотно рассыпались в стороны от дороги. Они все видели разрыв снаряда, но ими владело обычное в первые минуты опасности инстинктивное желание быть поближе друг к другу.

Вскоре они миновали место, где только что разорвался снаряд, – вокруг воронки валялись рыжие комья вырванной земли.

За гребнем дорога раздваивалась.

– Вот здесь нам и сворачивать, – сказал Артемьев старшему лейтенанту и увидал двух подъезжавших к ним всадников.

Один из всадников был тот самый красноармеец, который только что встречал роту. Второй, худой, горбоносый батальонный комиссар, легко соскочил с коня, при этом на его голове подпрыгнула слишком большая каска. Он бросил поводья красноармейцу и, нетерпеливо похлопывая ивовым прутиком по запыленному сапогу, подошел и поздоровался с Артемьевым, командиром и политруком роты. Выслушав Артемьева, который доложил, что ему приказано сопровождать саперную роту до командного пункта, а самому явиться в распоряжение командира полка, батальонный комиссар хриплым голосом с сильным грузинским акцентом сказал, что он комиссар полка Джикия, и швырнул на дорогу прутик.

– Рота, слушай мою команду! – негромко крикнул он и, приказав еще шире рассредоточиться, повел саперов вдоль уходившей влево наезженной колеи.

Местность, по которой они теперь шли, не была похожа ни на что виденное до сих пор Артемьевым. Она не была похожа даже на ту монгольскую степь, по которой он ехал сегодня на рассвете. Под ногами были то песок, то трава, то снова песок; маленькие лощинки сменялись маленькими холмиками, склон незаметно превращался в котловину, котловина поднималась и переходила в склон нового холма, а на его вершине была своя маленькая котловина, выдутая ветрами, круглая и глубокая, как чайная чашка.

Ноги то утопали в песке, то цеплялись за густую траву и мелкий кустарник.

Идя рядом с Артемьевым, комиссар полка изредка вытягивал голову, словно был глуховат, и прислушивался к доносившимся издали разрывам.

Батальонный комиссар Джикия не был глуховат, но сейчас вытягивал голову потому, что плохо слышал со вчерашнего утра: его легко контузило одним из первых же японских снарядов. Полчаса назад кто-то пустил слух о появлении японских танков. Это могло быть и враньем и правдой. И, прикидывая по расстоянию, он стремился определить, какие там, впереди, рвутся снаряды – японских полковых пушек или танковые. Одновременно он слушал то, что сообщали ему старший лейтенант Курочкин и политрук Русаков о своей роте, которую ему предстояло вести в атаку на японцев.

За вчерашний день и сегодняшнее утро комиссар уже водил людей в несколько контратак и один раз сам участвовал в рукопашной – заколол штыком японца. В распоряжении его и командира полка с самого начала был всего один батальон, сейчас уже потерявший половину состава, и положение было такое, что не приходилось думать над тем, что должен и чего не должен делать комиссар полка.

Солнце пекло. Комиссар снял каску и шел, небрежно держа ее за ремешок, словно солдатский котелок.

– Жарко, – сказал он, улыбнувшись неожиданной среди царившей кругом тревоги естественной, неторопливой улыбкой.

Этот человек внушал чувство доверия то и дело поглядывавшим на него саперам тою неуловимой печатью военной опытности, которая лежала на всем его поведении. Он был в бою и встретил их, вернувшись из боя. И это отделяло его, уже воевавшего, от них, еще не воевавших.

Комиссар торопился; через десять минут, все убыстряя шаг, дошли до большой лощины, лежавшей среди холмов; она разветвлялась на несколько узких балочек.