В те холодные дни

4

Нина Степановна водила машину уверенно и свободно, ездила играючи, без скованности и напряжения. В городе знали ее как заядлую автомобилистку, городские шоферы уступали ей дорогу, почтительно раскланивались. Орудовцы также уважали ее, говорили с одобрением:

— Настоящий шоферский характер: и лихо ездит, и никаких нарушений. Высший класс!

Она водила машину во все времена года, при всякой погоде, отлично ориентировалась на дорогах, знала, как проехать в любой переулок и самый отдаленный уголок старой и новой части города. Мимо больницы она обычно проезжала по главному шоссе мимо въездных ворот, но на этот раз из-за ремонтных работ на дороге поехала в объезд по узкому темному переулку, теснимому заборами и высокими деревьями. Пробираясь в темноте по ненакатанному ухабистому пути, она не заметила человека на обочине и не остановилась. Плавно покачиваясь, «Волга» выбралась на параллельную заасфальтированную улицу и не спеша покатилась в старый район городской окраины. Вот она замедлила ход, прижалась к штакетнику у одноэтажного дома, где светились занавешенные окна.

Погасив фары и стукнув дверцей, Нина Степановна торопливо пошла к крыльцу, поднялась по ступенькам в темный коридорчик. Привычным движением нащупала холодную скобу, открыла дверь.

Справа за занавеской виднелся вход в другую комнату, где свет горел ярче и кто-то стучал посудой. Женщина, хлопотавшая у плиты, не поворачиваясь, спросила:

— Кто там?

Нина Степановна молча стояла на пороге, улыбалась. Из-за занавески вышла пожилая опрятная женщина, вытирая руки о фартук и вглядываясь в полутьму, чуть склонив голову набок.

— Это ты, Нинулька? Что же стоишь? Не в чужой дом пришла. Проходи.

Нина вбежала в комнату, обняла хозяйку.

— Как у тебя хорошо, тетя Даша! Ворчит, шумит наш старый чайник.

Она подошла к плите, протянула озябшие руки к эмалированному чайнику, который позвякивал крышкой, выпуская белый пар.

— Здравствуй, пузанок! Погреемся?

В комнате в самом деле было уютно, чисто, пахло печеным хлебом, жареным мясом и луком. От пылающей печки, и от приветливой улыбки хозяйки, и от всех вещей веяло теплом. Как приятно было оказаться здесь после морозного колючего ветра!

Раздевшись и бросив шубу и шапку на стул, Нина прошлась по комнате, разглядывая давно знакомые ей предметы, фотографии на стене и на комоде. Здесь были снимки разных людей, но на некоторых фотографиях была и сама Нина, снятая в детстве, в школьном возрасте, и в юности, и теперь, совсем недавно. Нина словно заново приглядывалась к старым вещам после долгой разлуки, раскладывала и вновь перебирала фотографии, будто не находила ту, которую искала.

Сложив руки под фартуком, приветливо поглядывая на Нину, тетя Даша сочувственно качала головой.

— Что же ты все такая, одинаковая? Совсем не меняешься?

Нина улыбнулась, стала вертеться около тусклого зеркальца над тумбочкой, пудрила щеки, поправляла прическу.

— Угости меня чаем, тетя Даша. Озябла я что-то.

— Беспокойная ты, тревожная, как вспугнутая голубка, — нараспев сказала тетя Даша и пошла к плите.

Нина сама взяла из шкафчика чашки, сахарницу, поставила на стол. Отошла к порогу и как бы со стороны взглянула на расставленную посуду на белой скатерти, чему-то грустно улыбнулась и сказала тете Даше:

— Какая я была счастливая, когда жила в этой маленькой комнатушке!

— Откуда оно было-то, счастье? — накладывая еду в большую тарелку, откликнулась тетя Даша.

— В окно прыгало. Помнишь? — засмеялась Нина. — Вот в это самое окошко. Какое оно крохотное стало, а тогда казалось большим.

— Господи, Кольку Шкуратова вспомнила? — догадалась тетя Даша. — Вот непутевый был, в окно к тебе лазил. Уж я его гоняла, один раз даже веником отлупила. А с него как с гуся вода, даже не обиделся на меня. На днях заявлялся — красавец!

— С чего это он? — будто между прочим спросила Нина и притихла, ожидая ответа.

Пригласив к столу, раскладывая еду и разливая чай, тетя Даша стала угощать Нину, не забывая подвинуть ей котлету, пирожок, варенье.

— Ты ешь, милая, ешь. У тебя, конечно, у самой все имеется, не голодная, а от моего угощения не отказывайся.

— Спасибо, все вкусно, я ем, — говорила Нина, принимаясь за ужин. — Так как же он? В самом деле приходил?

— Не торопись, я все по порядку скажу. Думал, не догадаюсь, зачем пришел, а я поняла, от меня не скроешь.

Нина размешивала сахар в чашке, пила из ложечки, терпеливо слушала медленный рассказ тети Даши:

— С флотской службы, значит, вернулся. Такой из себя видный стал, аккуратный. Проведать, говорит, захотелось. Я ему не чужая, двоюродной теткой довожусь. Конфетами, конечно, угостил. Про тебя спрашивал: как, мол, Ниночка? А что ей, говорю? Давно забыть пора, другая жизнь у Ниночки пошла. Муж инженером на заводе работает, хороший человек, серьезный, не пьет, не гуляет. Чего еще желательно женщине? Ниночка, говорю, хорошо живет, на своем постоянном месте, не как другие: по морям, по волнам. Это я про его матросское звание намекнула. А он внимательно слушает и все перебирает фотографии на комоде. Под конец взял твою самую лучшую карточку, положил в карман. Это мне надо, говорит, Нина сама обещала, да не успела, так что я сам возьму. Ну, конечно, взял.

Нина молча слушала, передвигая с места на место вазочку с вареньем, переставляя тарелочки с печеньем и конфетами. Вдруг отодвинула чашку и тихо сказала:

— Кто знает, тетя Даша, как лучше? По морям, по волнам или по рытвинам да по ухабам? Каждый ищет свою дорогу и свой смысл в жизни.

— Тебе-то что печалиться? Медицинское училище окончила, людей лечишь, должно, знаешь, как жить. В доме достаток, муж есть, ребенок растет.

Нина отодвинулась от стола, ей стало тесно и душно.

— Что я знаю? Как живу? Только на дежурстве и забываюсь. Все больных утешаю, подбадриваю, такая неунывающая оптимистка. А у самой кошки на душе скребут.

Горячий золотистый чай приятно поблескивал в белых фарфоровых чашках, над которыми поднимался легкий пар. Тихо шумел на плите чайник. Нина вздохнула.

— Все говорят: хорошая жизнь, счастье. А что это такое? Кто знает?

— Истинно непостижимая твоя душа, — покачала головой тетя Даша, не придавая серьезного значения Нининым словам. — Сам господь-бог не разберется, всегда ты была такая беспокойная.

Нина размешивала чай, позвякивала ложечкой, молчала.

— А что муженек твой, шибко занят? — спросила хозяйка свою беспокойную гостью. — Всегда одна ездишь?

— Ему все некогда. Вечно занят, то заводом, то собой.

Нина рассеянно смотрела по стенам, будто что-то искала взглядом. Потом встала из-за стола, сказала тете Даше:

— Когда увидишь Николая, скажи, чтобы вернул мою карточку. И еще передай… А впрочем, ничего не надо. Карточку пусть вернет.

— Я и то говорю, — согласилась тетя Даша. — Зачем ему твоя карточка? Ты замужняя, у всех на виду. Осрамит он тебя. И ты, бабочка, не вздумай чего такого, не дури. Вышла замуж, сынка родила, живешь — лучше не надо, другие завидуют. А ежели что осталось на душе, стерпи, все пройдет. Мы, бабы, известно, какой народ необдуманный. Бывает, сгоряча такое натворим, а после всю жизнь не знаем, как поправить.

Нина молча встала из-за стола, пошла одеваться.

— Спасибо за угощение, я пойду, тетя Даша. Прощай.

— Прощай, милая. Заходи почаще, ты мне как дочь, всегда я рада. Возьми для сыночка пирожка, сладкий, вкусный.

— Не стоит, тетя Даша. Муж спросит, где взяла, к кому ездила. Не хочу объяснять.

— Ну, ну, делай, как знаешь. Может, так лучше. Прощай. Только не забудь, что я сказала. Ты теперь жена и мать, человек солидный, самостоятельный. А фотография что? Бумажка, не живой человек.

— Ты обязательно скажи, чтобы вернул. Скажи, я велела.

— Да уж скажу, не послушает — сама из рук вырву.

Возвращаясь домой, Нина ехала медленно, рассеянно глядя на оживленные улицы, залитые светом, на сверкающие разноцветными огнями неоновые надписи на фасадах магазинов и кинотеатров.

Поездка к тете Даше еще больше повергла Нину в смятение. Теперь уже не было сомнений, что Николай Шкуратов вернулся из армии и ищет свидания с ней. Слухи подтвердились. Человек, которого она старалась забыть, выбросить из памяти и сердца, снова здесь и в любой день и час может столкнуться с ней лицом к лицу. Ну и что же, пусть встретится. Почему это так должно волновать ее и нарушать покой? Что она так всполошилась? Почему поднялась такая тревога в душе? Разве нельзя взять себя в руки? Все, кажется, давно улеглось, ушла любовь, перекипела страсть, жизнь двинулась по иному кругу. Зачем же все рушить, раскручивать, ломать? Нет, нет. Не надо поддаваться, теребить старые раны, рвать свое сердце на части, причинять боль другим.

Торопиться домой не хотелось. Старалась успокоиться, обрести равновесие. Если нельзя не думать о прошлом, надо хотя бы владеть собой, не распускаться, сохранить достоинство. Собрать все душевные силы, не унизиться самой и не унизить других, остаться человеком.

Она и раньше испытывала угрызения совести, страдала и мучилась, но постепенно внушила себе мысль, что ничего трагического и страшного в ее жизни не произошло. Уже привыкла так думать, пыталась покорно жить, как живется, постепенно почти уверила себя, что иного выхода нет. Но вот теперь, когда вернулся Николай, все обернулось иначе. Огонь, засыпанный пеплом и не угасший совсем, снова стал разгораться.

Нина упрекала себя в легкомыслии.

«Зачем я поехала к тете Даше? Удостовериться, что Николай вернулся? Так это можно было проверить самым простым способом: пройтись по заводу и встретить его самого на рабочем месте. Да и зачем мне искать встречи с Николаем, что из этого выйдет, и нужно ли, чтобы что-нибудь вышло? Чтобы посмеялся надо мной, над моим глупым бабьим чувством? Что я ему? Навечно в душу запала? Как же, надейся, глупая, небось давно забыл, мало ли других женщин на свете? А как же фотография? Не зря приходил к тете Даше и взял. Значит, любит меня? Я, кажется, с ума схожу, вообразила черт знает что, всполошилась, как девчонка. Сколько воды утекло, время меняет человека. Он теперь стал другим да и на меня посмотрит — не узнает или не захочет узнать».

Она грустно улыбнулась, прибавила газу, помчалась по широкой улице, обгоняя другие машины. И все думала о Николае.

«Старая банальная история, — пыталась иронизировать Нина. — Они любили друг друга, его призвали на воинскую службу, а любимая не дождалась и вышла за другого. Он вернулся, она раскаялась, бросилась к нему, но поздно: он разлюбил ее. Что я выдумываю? Неправда это! Он любит меня! Не так-то просто забыть, что между нами было. Ах, дура я, дура! Взвинтила себя, бог знает что воображаю! Говорят, время стирает в памяти все. Хватит, забуду все. Домой!»

Муж укладывал в постель Коленьку. Когда вошла Нина Степановна, отец и сын обернулись на стук двери, Коленька вырвался из рук отца, побежал к матери.

— Я не хочу спать, мамочка, еще рано. Разреши мне.

Нина подхватила сынишку на руки, но тут же опустила на пол:

— Отойди, я холодная. Простудишься, дай раздеться.

— Где ты была? — недовольным голосом спросил ее Поспелов, не выходя в прихожую и не пытаясь помочь жене снять шубу. — Знаешь, который час?