Том 3. Товарищи по оружию. Повести. Пьесы

Прошло еще две минуты. Артемьев, поднеся к глазам руку с часами, увидел, что на них ровно пять сорок пять, и в то же мгновение, раньше чем услышал грохот, почувствовал, как под ногами глубоко и сильно содрогнулась земля.

К середине первого дня командир 117-го полковник Баталов, с малыми потерями прорвав три линии японских позиций, вышел на подступы к высоте Песчаной – узлу сопротивления в самом центре японской обороны. Вышел и застрял до вечера.

Высота Песчаная – высокая желтая двугорбая сопка – была окружена тройной цепью мелких, заросших травой сопочек и песчаных барханов. С утра казалось, что у японцев вся глубина обороны насквозь перепахана нашей авиацией и артиллерией. Но когда 117-й полк вышел сюда, к высоте Песчаной, выяснились, что каждая сопочка и каждый бархан вокруг нее густо начинен огнем.

Полк нес большие потери, а результаты на фоне первых утренних успехов казались настолько малыми, что Баталов искренне считал, что его полк опозорился и действует хуже всех остальных.

Но в оперативном отделе штаба группы, куда стекались все донесения, уже к середине дня начали отдавать себе отчет в том, что в центре продвижение войск замедлилось не только у Баталова, а почти повсюду.

Это было вызвано и силой японских укреплений, и тем, что при штурме заметно сказывалась неопытность войск, порождавшая ошибки и лишние потери, и, наконец, тем, что японцы в первый же день боя поспешно ввели в дело свои резервы.

Это последнее было как раз то, чего мы хотели, но даже понимавший это Постников все-таки в душе не мог пережить, что войска центральной группы не вышли к намеченным рубежам. С середины дня на его лице застыло обиженное выражение.

Подчиненные Постникова, и в их числе Артемьев, горячились гораздо больше своего внешне хладнокровного начальника. Утром, когда отовсюду сразу поступили донесения, что войска успешно прорвали передний край японцев, молодым командирам оперативного отдела казалось, что дальше пойдет как по маслу. Когда стали поступать первые известия о том, что на разных участках фронта продвижение приостановилось, Артемьеву каждый раз казалось, что, будь он там, на месте Баталова или других командиров полков, он бы наверняка сумел сделать то, чего они не сделали.

Вечером, с негодованием в душе нанеся на карту не изменившуюся за последние два часа обстановку на участке полка Баталова, Артемьев положил карту перед Постниковым и, не удержавшись, горячо сказал что-то насчет нерешительности Баталова.

– Вам до Баталова еще расти и расти! Раз навсегда бросьте эти штабные замашки! – впервые на памяти Артемьева произнося слово «штабные» с осуждением и даже насмешкой, гневно оборвал его Постников.

А еще через два часа, когда Артемьев наносил на карту последнюю за сутки обстановку, приняв донесение от офицера связи, он снова подошел и встал за спиной Артемьева.

– Все-таки взял Баталов эту сопку правей Песчаной. Посмотрите там отметку – шестьсот двадцать девять. Нашли?

Перегнувшись через плечо Артемьева, Постников ногтем большого пальца провел по карте.

– Вот сюда вышел Баталов. Отметьте на карте и зарубите себе на носу!

На столе у Постникова зазвонил телефон. Он отошел, взял трубку и, послушав, снова обратился к Артемьеву.

– Поторопитесь. К двадцати трем приказано дать полную обстановку.

Командующий недавно отпустил начальника штаба и сидел на командном пункте один, поджидая карту с последим за день обстановкой и поглядывая на предыдущую карту.

Южная группа, наносившая главный удар и обходившая японцев справа, уже в двадцать часов вышла к намеченным рубежам; новых сведений еще нет, связь ни к черту, но можно предполагать, что там продвинулись еще дальше. В центре продвижение застопорилось, но зато здесь были теперь надежно скованы главные силы японцев, включая часть резервов, а это равнялось успеху.

Гораздо хуже, как это лишь недавно до конца выяснилось, шли дела в северной группе. Высота Палец, замыкавшая фланг японцев и господствовавшая над окружающей местностью, оказалась куда более мощным узлом обороны, чем предполагали.

С северной группы с утра беспрерывно доносили об успехах: о занятии трех линий японской обороны; о взятии двух десятков укрепленных барханов; о захвате дивизиона зениток; о том, что у японцев громадные потери – окопы буквально завалены трупами; о больших трофеях, о пленных. Не доносили только об одном: о том, что взята высота Палец. И чем больше они «натягивали» своими излишне частыми донесениями видимость успеха, тем меньше впечатления это производило на командующего.

Начальник штаба, радужно настроенный всю первую половину дня, к вечеру стал нервничать и теперь выехал на ночь в северную группу – помочь организовать там завтрашний бой.

Для удара по высоте Палец на северный фланг уже тянулась вся артиллерия, какую только можно было снять в центре, в том числе тяжелые дивизионы.

На шесть утра был спланирован еще и крупный бомбовый удар, и командующий считал, что завтра высота Палец должна пасть.

Однако он волновался, и было бы глупо скрывать это от себя.

Он знал, что ровно в двадцать четыре часа будет докладывать в Москву, Сталину, о результатах первого дня, и раз высота Палец к исходу дня не взята, – значит, они сделали меньше, чем от них ждали. Он понимал сейчас, так же как понимал это и два месяца назад, когда ехал сюда, что выбор мог остановиться и не на нем. Но выбор пал на него, и в разгар событий командовать войсками в Монголии стал он. Так что же, спрашивается, в нем ошиблись, что ли? Что, он, там у себя, в Белорусском округе, на маневрах, умел проводить операции армейского масштаба, а здесь, на поле боя, не сумеет?

При этой мысли он стиснул зубы и вспомнил лицо начальника разведотдела полковника Шмелева, которого он только что отправил в северную группу – сидеть там, пока не будет взята высота Палец, в беспощадной форме сказав ему перед этим все, что о нем думает.

Шмелев был виноват в том, что сведения об укреплениях противника в районе высоты Палец, за которые он ручался, оказались опровергнутыми в первые же часы боя.

Командующий поискал глазами на карте с двух сторон обведенную красными полукружиями высоту Палец и, упрямо набычась, не разжимая зубов и на этот раз угрожая самому себе, процедил:

– Попробуй не взять! Возьмешь!

Ровно в 23.00 к нему вошел Артемьев с нанесенной на карту последней обстановкой. Командующий встал, освобождая место, чтобы Артемьев мог разложить карту, забрал в горсть рассыпанные по столу карандаши и хрустнул ими.

– А! Значит, все-таки взял Баталов эту сопку! – почти теми же словами, что и Постников, выразил свое удовлетворение командующим, привычный взгляд которого схватил на карте почти все происшедшие там изменения, пока Артемьев раскладывал ее. – А из южной группы ничего?

– Ничего, товарищ командующий.

– Член Военного совета ничего о себе не сообщал?

– Нет, товарищ командующий.

Командующий нахмурился. Член Военного совета вместе с представителем монгольского командования комдивом Лхамсуруном еще в середине дня выехал в южную группу – и как провалился!

– Разрешите, товарищ командующий? Последнее донесение из северной! – переступив порог, еще в дверях сказал Постников.

– Какое? – спросил командующий.

Подняв голову от карты, он встретился глазами с Постниковым и по его глазам понял, что хорошее.

Постников, по своему обыкновению, ответил самым коротким образом – быстрым движением карандаша по карте. Красная стрела обогнула с третьей стороны высоту Палец и вонзилась в юго-восточные подступы к ней. Теперь высота Палец оставалась не окруженной лишь с северо-востока.

«84 С. П.» – написал Постников рядом со стрелой, предупредив вопрос командующего: «Кто взял?»

– Потщательней уточните, – сказал командующий. – И свяжитесь с артиллеристами, чтобы утром по своим не ударили. Обстановка-то меняется. Может, они там за ночь еще догадаются продвинуться, – проговорил командующий со страстной надеждой, которую не смогло скрыть насмешливое слово «догадаются».

– Вот и добрались, – сказал, входя, член Военного совета, моложавый на вид дивизионный комиссар с запыленным и грязным лицом, таким же, как у всех офицеров связи, прибывавших сегодня с передовой.

Вслед за ним вошел монгольский комдив – у него была поджарая фигура кавалериста.

– Садитесь, нахор Лхамсурун, – сказал член Военного совета и, сам опустившись на табуретку, снял с головы фуражку и стал отряхивать ее о колено. – Чуть на обратном пути к японцам не попали. Заблудились. Комдив спас: в последнюю минуту повернуть заставил. Глаза как рентген! – Он рассмеялся, и на его темном от пыли лице блеснули зубы.

– Ну, и что веселого? – сердито сказал командующий.

– А то веселого, – сказал член Военного совета, подходя к карте и отмечая на ней пунктиром продолжение большой стрелы с юга огибавшей японские позиции, – что на обратном пути пришлось сто километров крюку давать, чтобы сюда добраться. Вот как мы их обогнули! Завтра у Номун-Хан Бурд Обо будем!

– Сведения точные? Можно наносить, товарищ дивизионный комиссар? – спросил в наступившей тишине Постников.

– Точные, – сказал член Военного совета. – Неточных не возим. Там у вас, в оперативном, уже сидит офицер связи, вместе с нами ехал. А Восьмая монгольская кавдивизия, – продолжал член Военного совета, ведя карандашом по карте, – еще правей взята и вон куда вышла! Что молчите, товарищ Лхамсурун? Рассказали бы сами, – член Военного совета поднял глаза на монгольского комдива.

Но Лхамсурун стоял молча. Улыбка сошла с его лица. Он смотрел на верхний обрез карты, где теперь, уже с трех столон оцепленная красными стрелками, торчала невзятая высота Палец.

– Вот именно! – сказал командующий.

– Может быть, завтра наш бронедивизион туда направить? – порывисто сказал Лхамсурун.

Он понимал, что в масштабе развернувшегося сражения его стоявший в резерве бронедивизион не слишком большая сила, но готов был отдать все, что у него есть, ради завтрашнего успеха.

– Думаю, что не стоит, товарищ Лхамсурун, – сказал командующий. – Считаю, что не стоит, – уже твердо повторил он. – Горят броневики при штурме укрепленных узлов! Горят, да и все! – Он, поморщившись, вспомнил сведения о дневных потерях. – На поверку, броня у них слаба. А ваш бронедивизион мы лучше бросим в южную группу. Она уже вышла на простор, будет где развернуться. Как, по собственной оценке, действовала там сегодня ваша Восьмая?

– Неплохо, – со сдержанной гордостью сказал Лхамсурун.

– Преуменьшаете. Хорошо, – сказал член Военного совета.

– А как будете докладывать товарищу Чойбалсану? – спросил командующий.

– Буду докладывать, что неплохо, – сказал Лхамсурун.

– А мы завтра с Петром Васильевичем, – кивнул командующий на члена Военного совета, – сообщим ему, что хорошо. Как отнесется товарищ Чойбалсан к такому расхождению?

– К такому расхождению, думаю, отнесется неплохо, – ответил Лхамсурун, широко и молодо улыбнувшись. Несмотря на высокое звание, ему не было и тридцати.

– В самом деле, хорошо сегодня дралась Восьмая кавалерийская, – сказал член Военного совета, когда монгол ушел на узел связи.