Поющие барханы (сборник)

* * *

Несмотря на то что Дархану не спалось, как и вчера, он не вышел на улицу. В доме у соседа была задета за живое какая-то струнка в его душе. И это смутное ощущение — будто что-то приоткрылось в нем да так и не распахнулось до конца — не покидало его. Большой комок, с верблюжью коленную чашечку, не меньше, так ему представлялось, подкатил к горлу. Дархан боялся: попытайся он сглотнуть его, этот ком, расплачется тут же. Потому что Дархан знал: не верблюжья коленная чашечка застряла у него в горле — а застаревшая, невыговоренная, невыплаканная горечь. Горечь от того, что пришлось пережить ему в жизни, что застыло в груди незаживающей раной. Эта рана — его несостоявшиеся мечты и надежды на отцовство, его одиночество. И вот эта рана открылась вновь, начала кровоточить.

«…Не то меня мучило, что, отморозив руки и ноги, пролежал я шесть месяцев в больнице, не страдания, которые я перенес там. Другое меня убило. Когда я, едва выкарабкавшись на гребень жизни, вернулся домой в Жыланды, оказалось, что жена моя умерла от тифа, а Мурата люди вынуждены были отправить в детский дом. Да, я любил свою жену, посланную мне богом, пришедшую ко мне совсем юной девушкой. Но мальчик этот, сын мой, Мурат, мне был еще дороже. Куда я потом только не писал! Во все детские дома Казахстана, разыскивал сына целый год — не нашелся Мурат. Знающие люди утверждали, что, наверно, его перевели в один из детских домов в России. Аульчане утешали тем, что мальчика я записал на свою фамилию, подрастет, авось сам разыщет тебя. Я долго его ждал! Очень долго!.. Покойный отец говаривал, бывало: „Человек, верящий в благополучный исход дела, не чувствует тяжести на плечах, если даже все небо с ливнями обрушится на него“. Да, у меня не было врагов никогда, а было у меня лишь тяжелое горе. И я его всю жизнь покорно несу на плечах.