Позволь мне верить в чудеса

Глава 41

Когда Корней шел к спальне, под ботинками хрустело стекло. И это было даже отчасти приятно.

Достойное «музыкальное сопровождение» основной партии — не прекращающихся рыданий Ани Ланцовой, доносящихся из ее комнаты в его квартире.

Она наверняка хотела бы, чтобы дверь была достаточно плотно закрыта и не пропускала звуки. Наверняка была бы не против, чтобы он сейчас ушел, включив минимальную человечность. Чтобы позволил нарыдаться вдоволь наедине с собой, ведь очевидно — успокоиться она просто не может.

Это все подсказывал Корнею ум. Но он зачем-то прислушался не к нему, а к… Сердцу, что ли?

Шел по стеклу до той самой двери, открыл шире, остановился на пороге, оглянулся…

Девочка стояла в углу, как наказанная.

Уткнулась лбом в стены, закрыла лицо руками и отчаянно рыдала, действительно будто захлебываясь. Плечи тряслись, как судорожные, плач то и дело чередовался с ни чем не заканчивающимися попытками наконец-то отдышаться… И будь на ее месте кто-то другой, Корней посоветовал бы выпить воды, оставив разбираться с собственной эмоциональной несдержанностью без него. Но не сейчас…

Аня не сразу заметила, что в комнате не одна, а когда поняла, то уже по мужским рукам пошли мурашки от не просто испуганного, а по-зверски загнанного взгляда, выставленной вперед руки, попытки забиться еще дальше и даже не крика, а писка:

— Не подходите!!! Пожалуйста, не подходите! Я поняла! Я уйду!!! Я сейчас уйду! Не подходите только!!!

А когда Корней постарался обратиться тихо, просто обратиться… Стало еще хуже.

За его негромким: «Аня» последовал совсем нечленораздельный скулеж, а следом плотно заткнутые уши, снова лбом к стенам и такое отчаянье на лице, что даже смотреть становится физически больно.

— Я не такая… Вы не понимаете… Я не такая… — Корней и сам не знал, как умудряется разбирать сбивчивую речь, чередующуюся с всхлипываниями. Но, видимо, все дело в том, что сейчас услышать ее было впервые настолько важно.

— Ты не такая. Я знаю.

Он старался говорить максимально ласково. Настолько, насколько умел. Делая маленькие незаметные шаги к загнанному в угол зверьку. Им же самим загнанному. А ведь обещал, что волк зайца не тронет. Врал, получается…

— Вы просто не понимаете… Вы ничего не понимаете… Я… Я никогда бы… Я никогда бы вот так… Я никогда бы без… З-защиты… И не бросила бы никогда… Вы просто не были… В моей шкуре не были… Вы не знаете… Как это больно не знаете…

Он действительно не знал. Да и сейчас мог только догадываться. Но не сомневался в двух вещах — своей вине и ее искренности. Поэтому продолжал подходить, стараясь слушать, по возможности разбирать и соглашаться.

— Я вам не нужна… Я никому не нужна… Только бабушке… И я бы с ней… Я бы ее никогда не бросила… Вы не понимаете…

— Ты права, Аня. Ты во всем права. Не бросила бы. Я знаю.

Корней остановился четко за продолжающей сокращаться от рыдающих спазмов спиной. Отгородил пути отступления руками. Делая из угла будто квадрат.

И стоило Ане это понять, она тут же попыталась сбежать. Отчаянно визгнула, уткнулась в руку, отпрянула, будто обжегшись, а потом снова лицом в руки и лбом в стены. Девочку бросило в крупную дрожь, дыхание еще сильнее участилось…

И вроде стоило бы отойти, ведь так ей явно сложнее, но Корнею казалось, что присутствие человека рядом должно ей помочь. Даже такого, как он… Хотя лучше бы другого, конечно…

— Вас никогда не бросали… От вас не отказывались… Вы не можете… Вы меня судить не можете…

— Ты права. Не могу. Прости.

— Вы д-думаете… Что если я вам не нужна… Что я н-никому не нужна… А я… А как мне жить, если это правда? Что мне делать, если у меня не получается? Что мне делать, если я хочу то, чего никогда не смогу получить? Что? Я не знаю, что? Скажите мне! Я же ничего никому не делаю плохого… Я же никому…

— Аня…

— Что я вам сделала? Скажите, что? Что я не так сделала, что вы меня… Шл… Шл… — явно собиралась выговорить, но не смогла, только еще сильнее заплакала… И еще раз попыталась вырваться…

— Я не имел права. И ты ничего не сделала.

— Но за что тогда? Скажите, за что? Я же старалась… Я же так старалась… Я же всегда стараюсь, а получается… Ничего не получается…

Будто совсем обессилев, Аня опустила руки, зажмурилась, скривилась… И пусть наверняка хотела остановиться, но не смогла — слезы продолжали бежать по щекам…

— Мне больно очень…

Шепнула тише обычного, оглянулась, позволяя убедиться — с глазами беда. И дело даже не в том, что красные, что влажные, что ресницы послипались, а в том, что полные отчаянья.

— Где больно?

— Тут… — и потянулась рукой к грудной клетке, прижала к ней кулак, снова всхлипнула, отвернулась, опять уткнулась лбом в стену… Снова расплакалась сильней… — Я просто хотела… Вам не мешать. Просто хотела, чтобы мне полегчало. Я ничего плохого… Никому… Только себе… Но мне казалось… Мне казалось, так лучше будет… Ну зачем я вам? Не нужна ведь… Рубля ломаного не стою, а Захар… Ему нравлюсь хотя бы… Неужели это грех? Хотеть, чтобы хоть кто-то… Хоть немного меня любил? Неужели это такой грех? Неужели я даже вот так — и то не заслуживаю…

Корней знал, что любой другое человек на его месте давно, преодолевая писки, протесты, да что угодно, прижал бы к груди, дал бы выплакать, но он этого не умел. Утешать. В жизни не приходилось. Да и боялся, что коснется — и только усугубит. Поэтому продолжал стоять, вперив взгляд в пышный кудрявый затылок, внимательно слушал… И старался сопоставить.

— Я уйду сейчас… Я поняла все… Уйду… Просто… Успокоюсь немного…

— Аня…

А стоило девочке снова завести свою шарманку, не сдержался — отпустил стену, которую будто действительно подпирал, положил пальцы на девичье плечо…

Она сначала окаменела, потом судорожно попыталась скинуть, снова всхлипывая в непривычном ускоряющемся темпе…

Когда поняла, что не сможет, а ее противодействие лишь усиливает хват, сама попыталась уцепиться за стены, будто больше смерти боялась, что Корней ее развернет…

— Не трогайте меня, пожалуйста. Я поняла. Я уйду. Не трогайте только…

Лепетала сбивчиво, до последнего сопротивляясь. Но он, конечно, развернул. Девочка дернулась, он придержал, накрывая руками усланные волосами плечи.

И если прекратить рыдания, уткнувшись в стену, она явно не могла, то стоило осознать, что стоит к нему лицом, тут же попыталась собраться.

Изо всех сил отводила взгляд, что есть мочи старалась выровнять дыхание, то и дело взмахивала головой, делая себе же неприятно, ведь волосы под мужскими пальцами натягивались, отзываясь болью в голове, чтобы проморгаться…

— Слушай меня, Аня…

Когда Корней произнес требовательно, застыла на мгновение, а потом замотала головой… И снова дернулась, чтобы закрыть уши, но мужчина не дал.

— Не надо, пожалуйста. Пожалейте. Я не выдержку. Я все поняла. Я уйду. Я больше никогда… Просто не добивайте… Я же человек… Я же ничего…

— Стой спокойно. И слушай…

Перебить ее было сложно, каждое слово тоже било. Конечно, не так, как он в кухне бил ее своими — с задором, наотмашь. Но если у человека есть совесть и если он способен осознать степень своей вины — следить за последствием действий не так-то просто.

— То, что я сказал — это неправда. Ты не заслужила. И ничего плохого не сделала. Это твоя жизнь и ты имеешь право распоряжаться ею так, как посчитаешь нужным.

Корней говорил, глядя прямо в девичьи глаза. Видел, что она слушает внимательно, но то и дело кривится. Воспринимает ли — большой вопрос. Но если что — он повторит. Тут без сомнений.

— И упоминать твою мать я тоже права не имел. У меня нет оснований считать, что ты поступишь, как она.

— Но зачем тогда? За что? Объясните… Я же ничего…

— Ни за что. Со злости.

— Но я же наоборот! Я же наоборот хотела, чтобы… Чтобы вам легче было! Зачем вам влюбленная дурочка рядом? Я надеялась… Я надеялась, что у меня получится… Что я перестану вам докучать… Я ничего… Правда…

— Успокойся, — только притихшая Аня снова потихоньку начала всхлипывать. Но стоило Корнею произнести, будто по приказу прекратила. Задержала дыхание на вдохе, посмотрела в глаза… — И выдыхай…

Внезапно вызвав позыв улыбнуться. Потому что… Даже сейчас послушная. Ну что за человек-то такой? И как с ней можно было вот так?

Выдохнула, опустила взгляд, шмыгнула носом.

— Вы не смейтесь надо мной… Я же правда хотела, как лучше. Я знаю, что не ровня вам. И знаю, что не имела права влюбляться. Вы предупреждали, чтобы… Чтобы не романтизировала. Но разве это повод насмехаться?

Произнесла тихо, глядя на его ботинки. Наверное, впервые они стояли так близко друг к другу лицом к лицу.

— Я не насмехаюсь, Аня. Прости, если тебе так показалось.

— Так а что вы хотите от меня тогда? Просто скажите? Я не понимаю. Поэтому делаю… Все время делаю что-то не то…

— Ничего не хочу, Аня. Ничего… Сядь, пожалуйста…

Чувствуя, что истерика, кажется, наконец-то пошла на спад, Корней аккуратно снял руки с ее плеч… Отметил, что она облегченно вздохнула, а у самого они моментально сжались в кулаки по инерции — наверняка слишком сильно, до боли, держал…

Кивнул на кровать…

Аня подняла взгляд… Сначала на него — все такой же, то ли еще больной, то ли уже убитый… Потом на кровать…

Замотала головой, отступая обратно в свой угол, из которого Корней по сантиметру ее постепенно вытаскивал…

Пришлось снова пускать в ход руки — тянуться к запястью, фиксировать, ждать, когда переведет взгляд уже с него на лицо.

— Я воды принесу. А ты сядь. Пожалуйста.

Повторно обращаться, стараясь делать это так аккуратно, как никогда. Будто сапер на совершенно неизученном минном поле.

Поле, на котором предстоит разговор с влюбленной в тебя, но незаслуженно тобой же оскорбленной девочкой…

И нельзя ведь сказать, что не видел эту влюбленность. Видел все. И понимал. Просто отмахивался. Недооценивал. Сопоставлял, как самому удобно, а не как есть в реальности.

Аня решилась не сразу. Не меньше минуты так и стояла, глядя на пальцы, сжимавшие ее запястье, потом выкрутила, скользнула по мужскому лицу, медленно пошла в сторону кровати, опустилась на краешек…

И впервые в жизни Корнею Высоцкому было сложно сдержать облегченный вздох, ведь он готов был к тому, чтобы подорваться на первой же мине.

Что не исполнит просьбу, а бросится в пику из комнаты, из квартиры… Из жизни. И ищи потом ветра в поле… А еще объясняй себе же — зачем тебе это сдалось…

Но она сидела. Пока он выходил на кухню за водой, пока возвращался. Вручал стакан, отмечая, насколько же пальцы трясутся, а руки слабые… Еле умудрилась сделать несколько глотков, немного расплескав. Забрал стакан, поставил на комод, повернулся к ней…

Смотревшую виновато на пол перед собой…

— Извините за истерику. Я… Я не хотела…

И тут уж сдерживайся или нет — но шумный выдох рождается сам. Аня вздрагивает, безошибочно определяя раздражение… Кривится… И готовится к чему-угодно. Это видно. Потому что вся напрягается… Хочет то ли отползти уже по кровати, то ли прошмыкнуть в дверь…