Позволь мне верить в чудеса

Глава 33

Зинаида шла по дорожке, совершая ежедневный ритуал — двухчасовую прогулку на свежем, действительно пахнущем хвоей, воздухе. Вокруг — тихо и очень спокойно. Выбранный Высоцким санаторий был не то, чтобы забит под завязку. Со многими «жителями» Зинаида успела познакомиться лично. С искренней теплотой здоровалась, перебрасывалась парой-тройкой незначительных фраз, готова была обсудить местные завтраки и обеды, но в души лезть не пыталась, как и свою раскрывать не спешила. Тем более, что на душе было не совсем спокойно.

Увидев пустующую лавку, женщина направилась к ней. Не устала, просто… Почему бы не присесть?

Присела. Достала из кармана легкой ветровки, которую Аня привезла в прошлый раз, телефон, держала в руках, смотрела на экран, вздохнула…

За время, разделявшее день, в который ее вынудили подписать документы на отчуждение дома, до сегодня, она пыталась дозвониться до дочери несколько десятков раз. Набирала, слушала гудки… И ни разу ничего кроме гудков.

Иногда злилась до желания вернуться в Анфисино детство, взять ремень и отходить хорошенечко впрок по заднице. Иногда испытывала горчайшую из пережитых когда-то обид. Иногда боролась с желанием удалить номер поганки точно так же, как она легко «удалила» из жизни их с Аней.

И ладно еще мать… Возможно, это даже справедливая кара за то, что упустили когда-то с Анатолием нужный момент… Не углядели, что растят махровую эгоистку… Не нашли нужных слов, не сумели убедить, не научили, что такое ответственность за свои действия… Но Ане-то это за что?

Как можно было собственного ребенка оставить на улице и даже не поинтересоваться, а справились ли? Выкарабкались? Смогли сами?

Зинаида шумно выдохнула, вскидывая взгляд в небо…

Только думала об этом, а на сердце снова тяжело… Совершенно непонятно и тяжело. И вроде бы давно должна была привыкнуть, смириться, зачерстветь, а сердце все равно ныло за бедного ребенка…

Сто лет назад переставшего подавать вид, что поведение матери его хоть как-то задевает, но Зинаида-то знала… Знала, что задевает, больнее некуда. Просто девочка переживает это тихо. Глубоко. Когда никто не видит и не слышит.

Переживает свою неоспоримую ненужность.

Сделав несколько глубоких вдохов, Зинаида вновь посмотрела на экран телефона, зашла в перечень вызовов, стала потихоньку спускаться, минуя многочисленные входящие от внучки и редкие от сестры, а еще два от Корнея Владимировича. Он звонил всего несколько раз, и каждый — по делу. Аня же — как только выдавалась свободная минута. На переменах между парами, из дому, утром, как проснется… Такой ласковый, совестливый, любящий ребенок… Как от такого-то можно было отказаться?

С Анфисой Зинаиду связывали только звонки без ответа. Смелости взять трубку у дочери не хватило ни разу. И сегодня, скорее всего, история повторилась бы, да и самой Зинаиде ведь пора бы смириться, прислушаться к тому самому Корнею Владимировичу, который очень справедливо заметил, что подобное не прощают, но Зинаиде… Почему-то очень нужно было услышать дочь.

Она не была настолько наивной, чтобы верить — Анфиса бросится просить прощения, но хотя бы понять, как так можно-то было, казалось очень важным. Потому что ужасное непонимание без преувеличения мешало жить. Душило, не хуже физической сердечной боли, которая в тот день чуть не свела в могилу…

И стоило подумать, что ждало бы Аню дальше, сложись все не так благополучно, Зинаиде становилось еще горше, ведь Анфиса точно так же не взяла бы трубку даже в этом случае, не узнала бы, что матери больше нет, а сама Аня осталась бы наедине с совершенно неподъемным для нее горем.

Набрав номер дочери, Зинаида поднесла мобильный к уху. Сердце билось гулко, глаза смотрели перед собой, но сквозь пространство. Женщина слушала гудки, с каждым новым вроде бы смиряясь, что ответа не получит и на сей раз, да только…

— Алло. Привет, мама. Что-то срочное? Мне не очень удобно, — деловой дочкин тон… Формулировки те же, что и каждый раз, когда «надоедливая» мать решила набрать… И Зинаида растерялась. Несколько секунд молчала, там тоже, потом не выдержали. Там… — Алло? Ты меня слышишь? Некогда молчать, мама. Говори.

Требовательно обратились, уже даже с раздражением…

— Анфиска… — вот только Зинаиде было совершенно все равно, что там у дочери со временем. Желание взять ремень и отходить по заднице стало практически непреодолимым. Да и теперь казалось, что в детство для этого возвращаться совсем не обязательно… — Ты… Бессовестная ты зараза… Вот ты кто…

Зинаида произнесла беззлобно, но совершенно искренне и отчаянно грустно. Не старалась задеть — просто называла вещи своими именами.

— Ну начина-а-ается… — Анфиса же отреагировала так, будто это прозвучало, как надоевшая больше горькой редьки песня… — Если ты позвонила, чтобы меня оскорблять — я кладу трубку.

И тут же попыталась все вывернуть наизнанку. Как делала всегда. Как сняла с себя ответственность за ребенка, переложив ее на плечи родителей.

— Ты как вообще посмела, Анфиса? Как посмела за моей спиной… — Зинаида дочкиной угрозы не испугалась, она продолжила в том же тоне. И брошенной трубки не боялась. В конце концов, знала ведь, что если кому-то и стоило бы стыдиться, подбирать слова и хорошенько думать, то не ей.

— А ты как посмела, мама? Думаешь, приятно от постороннего человека узнавать, что мать распоряжается моей частью дома на свое усмотрение? Ты ведь продала бы по доверенности, а мне потом — ни слова не сказала. А я может тоже в деньгах нуждаюсь. Ты меня не собиралась спрашивать?

Не дав Зинаиде договорить, Анфиса начала забрасывать встречными обвинительными вопросами. Вопросами, неспособными налезть на голову из-за своей наглости и несправедливости. Настолько, что даже ответить сходу нечего.

— Это мой дом, Анфиса. Наш с Аней. А ты… Ты когда в последний раз дочке деньги присылала?

— Не начинай, мама. Когда могу, я…

— Молчи. Лучше молчи.

— Почему это я молчать должна? — резко забыв о том, что была очень занятой и начинала говорить довольно тихо, Анфиса с каждой фразой все повышала тон. Зинаида же наоборот — испытывала такой силы гнев, что понижала голос до сдавленного шепота, боясь сойти на шипение. — Я вам дом оставила, уехала, чтобы не мешать. Должна теперь на съемных квартирах жить, чужим людям платить, чтобы вы…

— Бессовестная какая, — Зинаида не выдержала, цокнула языком, качая при этом головой…

Понимала, что увидь ее кто-то сейчас — мог бы и испугаться. Слишком ярко на лице цвело злое возмущение.

— Ты дочь годами не видишь. Не звонишь. Тебе не интересно, как мы живем. Живем ли вообще, а теперь… Нам дом оставила, видишь ли… Да никогда это не был твой дом! И права ты не имела!!!

Анфиса ответила не сразу. Молчала несколько секунд, а потом рассмеялась, зля мать еще больше, когда казалось, что предел уже достигнут.

— Нотариус сказал иначе. Мне по закону положена была часть. Я… Распорядилась, как считала нужным. А ты… Это ты бессовестная, а не я! Тебе что предлагали? Две квартиры! Две! А ты уцепилась за эту халупу-развалину и держалась зубами.

— Замолчи… — Зинаида произнесла предупредительно, но кто б ее слушал…

— Нет уж. Ты сама мне позвонила. Сама хотела говорить. Вот давай теперь, слушай. Правду ведь всегда неприятно слушать, да, мамочка? А правда состоит в том, что ты пыталась обвести меня вокруг пальца, имущества лишить.

— Засранка…

Зинаида никогда не считала себя склочницей. Всегда пыталась подобрать слова, найти оправдание, а тут… Потерялась из-за наглости собственной дочери.

— Да ты в этот дом ни копейки не вложила! Ни дня жизни не потратила на то, чтобы он не превратился в развалюху! Сколько раз мы с отцом тебя просили вернуться? Сколько раз обещали помогать? Да мы пахали бы… Сиди себе с Аней и горя не знай, люби, воспитывай, а ты… Кукушка. Вот ты кто!

— Не надо так злиться, мамочка. Совсем чушь несешь…

— Чушь…

Зинаида повторила, не веря своим ушам. Она ей правду, а Анфиса… Чушь… И ведь так намного легче жить, наверное. Все, что не нравится — то чушь. А то, что хорошо на душу ложится — то правда… Хотя есть ли там еще душа? Большой вопрос.

— Да, чушь, мамочка. Чушь. А на правду тебе и ответить нечего. Собиралась за моей спиной все провернуть? Не ври — собиралась. Думала обо мне хоть секунду, когда решения свои принимала? Нет, конечно. Кто я для тебя? Никто и звать меня никак. Только и можешь, что звонить, да обвинять во всех смертных грехах. Еще и дочь против меня настраиваешь, наверное…

— Постыдилась бы… Анфиса…

— А мне-то чего стыдиться, мама? Мне-то чего? Если бы я вас не подтолкнула — так бы и гнили в доме. Закончилось бы тем, что крыша обвалилась или угорели из-за протечки. А так хоть по-человечески поживете. Ане вон друзей не стыдно будет домой позвать, а то еще я не могла, помню… Нищета такая… — Зинаида не знала, откуда в дочери столько желчи, но талант — делать невыносимо больно — она определенно имела.

— Ты когда дочери в последний раз деньги-то отправляла, Анфиса? Нищета… Да она в переходах на гитаре играть должна, чтобы…

— А ничего, мама. Ничего. Я тоже, знаешь ли, в восемнадцать уже взрослым человеком была. Самостоятельным и…

— Ты… Самостоятельным… — Зинаида произнесла с грустной улыбкой, качая головой… — Я твою взрослость и самостоятельность хорошо помню. Только и хватило, что найти какого-то прохвоста и…

— Оскорблять меня не смей. И осуждать тоже. Я… Я за свои ошибки сама расплачиваюсь. А ты даже не знаешь, как мне сложно было…

— Зато нам легко, дочка. Тебе сложно, а нам легко…

— И не ёрничай. И вообще…

— Что вообще, Анфиса? Ты хотя бы извиниться могла. Просто извиниться. Я уж не говорю о том, чтобы предупредить. На посоветоваться я даже не надеюсь. А ты… Неужели тебе действительно все равно, что мы с Аней чувствовали, что пережили? Неужели… Неужели тебе совершенно без разницы, живы ли? Здоровы…

Анфиса снова рассмеялась, Зинаида на секунду зажмурилась, прекрасно понимая, что долго еще не забудет этот смех в ответ на отчаянный призыв. Призыв, который она делала, переступив через гордость, проглотив все сказанное.

— Даже не пытайся, мама. Как имущественные интриги за моей спиной крутить — так здоровья хватает, а теперь… Ну-ну… Признай просто, что яблочко… Недалеко от яблоньки упало. Признай и смирись. А то в моем глазу соринка тебе видится, а в своем бревно — нет…

— Бревно, значит.

Только Анфисе не нужны были ни призывы, ни шаги навстречу. Она себе давно все объяснила. Она себя ни в чем повинной не считала. Она… Жила, позабыв об угрызениях совести. О матери. О дочери. Только о себе одной не позабыв.

— Подумай хорошо, мама. И пойми, что я была права. Я вам помогла решиться. И себе тоже помогла. Ты же не спрашиваешь, как у меня дела. Нужно ли мне что-то. Может помощь нужна. Может с деньгами проблема… Может я не просто так вам не отправляю, может у самой нет… Может не зря дочка в переходе-то трудится. Вот матери поможет… Взрослая уже, слава богу…

И снова Анфиса вывернула на нужную себе тропку, а Зинаида и не знала, что ответить… Только рот открыла и захлопнула, как рыба…