Обманщик

5

– Это было не чудо, вовсе не чудо, – сказал Аарон Дейхес. – Где люди вроде нас видят чудеса? Тем не менее история странная. Здесь я должен упомянуть кое-что личное. Когда-то я любил одну женщину. Не ту, на которой женился, другую. Почему я не женился на ней, не знаю. Возможно, как раз потому, что очень ее любил. Закон физики гласит, что на всякое действие есть противодействие. Это приложимо и к психологии. Когда любишь кого-нибудь, то испытываешь к нему и изрядную неприязнь, и вскоре злость становится почти столь же велика, как любовь, и даже больше. К тому времени, когда, набравшись ума, видишь правду, уже слишком поздно. Она вдруг захворала и умерла. Какое-то извращенное стечение обстоятельств, и только. А происходило все в Мюнхене. Почему-то женщины там на похороны не ходят. За гробом шли трое мужчин, в том числе я. Зимний день выдался холодный, первый день Хануки. Я знал, что началась Ханука, потому что несколькими неделями раньше кто-то подарил мне ханукальную менору[11]. В этом году я собирался зажечь свечи, не по причине религиозности, но просто так. Раз у меня есть менора, надо ее использовать. К тому же я не лишен сентиментальности. Свечи я припас заранее и поставил в канделябр восемь свечей поменьше и одну побольше, как шаммаш[12].

Тем временем она серьезно захворала, и я обо всем об этом забыл. Не хочу вам наскучивать, но я отчаянно любил эту женщину. И до сих пор люблю и думаю о ней каждый день, каждую минуту. Кто бы знал… Путь до мюнхенского кладбища долгий. Накануне выпало много снега и ударил мороз. Не стану описывать вам ни похороны, ни мои тогдашние чувства. Могильщики раскидали снег, вырыли могилу и опустили туда ту, что была мне дороже всего на свете. Служитель хриплым голосом прочитал погребальную молитву, и скоро все закончилось. Убитый горем, я пошел домой. Можете представить себе, каково мне было, – все произошло так быстро.

Я вошел к себе в комнату – вообще-то это было все разом: жилая комната и мастерская. Уже свечерело, но зажигать свет мне не хотелось. Как можно зажечь свет, если в душе черным-черно, будто ночью? Никогда я не ощущал такого мрака. Сидел в пальто и шляпе, опершись на зонтик, который зачем-то брал с собой, и смотрел, как опускается ночь.

Внезапно я увидел менору и вспомнил, что пора зажечь первую свечу. Я ведь так и так хотел зажечь свечу за ее праведную душу. Спички у меня были при себе, и я зажег свечу. При одной свече в мастерской казалось еще темнее. Прямо напротив меня висел ее портрет – лучшее, что я когда-либо написал, – и ее лицо улыбалось мне навстречу. Я забыл сказать, что умерла она с улыбкой на губах, или, может, мне так чудилось. В подобных случаях не стоит слишком полагаться на слово. Все донельзя субъективно. Короче говоря, свечу я зажег, но благословения не произнес.

Стоял, смотрел на одинокую свечу и внезапно подумал: «Если твоя душа витает здесь, Неми (ее звали Неми), докажи мне это, зажги остальные восемь свечей». Порой в голове мелькают подобные мысли. Ведь в глубине души все люди веруют. По крайней мере, мне так кажется. Вместе с тем люди – в глубине души – еретики и не верят в чудеса. Какое чувство сильнее, я не знаю. Оба чрезвычайно сильны.

Но едва подумав об этом, я тотчас осознал, что никто не зажжет другие свечи и что эта единственная свеча сгорит самым обычным образом.

Между тем на меня навалилась страшная усталость. Ночью я вообще не спал и теперь рухнул на кровать, что стояла в алькове. Ни пальто не снял, ни калоши и мгновенно уснул. Мертвым сном. И так проспал до часу ночи. Я запомнил время, потому что у меня были часы со светящимися стрелками, вот эти самые, что сейчас у меня на руке. Печь я не затопил, и в комнате царил жуткий холод, но на мне было теплое пальто, а под ним еще и свитер.

Проснувшись, я некоторое время не мог сориентироваться. Ноги вконец затекли. Я встал, прошел в мастерскую. Огляделся и не поверил собственным глазам. Шесть свечей в меноре полностью сгорели.

– Шесть? – хором спросили несколько голосов.

– Да, шесть. Две так и стояли в своих подсвечниках. Желая объяснить случившееся естественным образом, вы, наверно, скажете, что ветер сдул огонь с одной свечи на другие. Но, во-первых, окно было закрыто, а значит, ветер ни при чем. Во-вторых, я убедился, что, даже если бы ветер и подул, одна свеча не зажгла бы другие так быстро. Я ведь сразу же провел эксперимент. Зажег седьмую свечу и попробовал сдуть пламя на восьмую. Дуть пришлось долго и сильно, пока восьмая свеча зажглась от седьмой. А тут шесть свечей полностью сгорели. Не могу даже описать свое изумление. «Неми, – сказал я, – ты была здесь и читала мои мысли. Ты подала мне знак».

– Если она сумела зажечь шесть свечей, то почему не зажгла все восемь? – спросил Зейнвел Амстердам.

– Не знаю, не знаю. Я тоже задавал себе этот вопрос. Но факт остается фактом. Немного погодя у меня возникли точно такие же сомнения: почему она не зажгла все восемь? Но шесть свечей, сгоревшие дотла, пока я спал, – событие неординарное.

Некоторое время все молчали.

– Казалось бы, духи усопших ужасно ограниченны и скованны, – заметил Минскер. – Умирая, человек захлопывает за собой дверь. Иначе никакой свободной воли вообще бы не было. Прочтите «Фантазмы жизни». Таких случаев тысячи.

Альберт Крупп поднял палец:

– Я все равно уверен, что в мастерской гулял ветер и одна свеча зажгла другие. Вы же сами говорите, что на улице было холодно и шел снег. Вероятно, и ветер дул. В мастерской обычно много окон. Вы говорите, что не топили. Вот ветер и залетел внутрь.

– Насколько я помню, ветра не было.

– Вы, конечно, можете помнить, что́ происходило, пока вы бодрствовали, но вряд ли вам известно, что происходило, пока вы спали мертвым сном.

– Согласен, однако здесь бы потребовался совершенно особенный ветер, который бы и свечи не задул, и одновременно направил их пламя в нужную сторону. Я потом несколько раз пробовал.

– Больше вы ничего от нее не слышали? – спросил Зейнвел Амстердам.

Манера, в какой он задал вопрос, вызвала смех. Никто не сумел сдержаться, Аарон Дейхес и тот улыбнулся. Правда, глаза его при этом увлажнились. Женщины хихикали и виновато отворачивались. Не смеялась только Броня – она уснула.

Минна кивнула на нее:

– Минскер, ваша лучшая половина спит.

Секунду Минскер смотрел на жену.

– Она устала. Счастливы те, кто может спать.

Глава четвертая