По дороге к манговому дереву

Во мне что-то сжалось. Но он снова взял меня за руку своей тёплой ладонью.

Вечером, включив фильм, я представила себя с Домиником. Вскоре пришла мама. Мы разговорились о ней, о её работе, учениках. Она ещё ничего не знает. Кому она будет рассказывать, как прошёл её день, когда Доминик увезёт меня… кстати, куда? Последние солнечные лучи осветили чай, сделав его похожим на загадочную впадину с песком, расщелинами и причудливыми очертаниями.

Мы сели перед телевизором. Фильм, видимо — в разгаре.

— Ваша дочь перевернула мой мир. До встречи с ней я не замечал деталей. Я, словно нёсся по трассе на мотоцикле. Но после того, как я встретил её, я стал смотреть на всё иначе, — парень и, судя по всему, отец девушки сидели за стойкой бара.

Я переключила канал.

— Ты особенная, и я хочу провести с тобой остаток своих дней! — заявил киногерой какой-то растрёпанной женщине.

Я ещё раз вспомнила, что Доминик говорил о свадьбе: надо родить детей. А про меня? Ах, да, он благодарен Богу, что я смогла полюбить его. Полюбить?

День в редакции начался, как обычно. Мы сели в машину и поехали в школу: министр сдаёт пробный экзамен по математике. Мы уже вошли в здание школы. Время ещё есть: водитель привёз нас раньше — ему надо заехать за журналистом, который снимает работу пожарных.

Я взяла телефон: 15 звонков! Я перезвонила. Ванесса плачет в трубку: с Джозефиной что-то происходит! Столько крови! Всю неделю она сама покупала ей отвар из крапивы, но ничего не помогло. Её лицо исказилось от слёз.

— Il faut91…, — меня дергают за руку:

— Ты что?! Мы сейчас снимаем министра. Осталась минута, — Девушка с фотокамерой и огромной сумкой для камеры тащит меня на третий этаж.

— Как давно у неё кровотечение? — невозмутимость диспетчера «скорой» пугает и успокаивает. Объясняю подробности. Наконец, в трубке:

— Бригада выезжает.

В коридоре раздаётся:

— Телефоны — на беззвучный режим: министр образования! Все готовы к интервью, кроме меня. Журналисты уже выстроились по обе стороны коридора, вытянув руки с диктофонами. Надо предупредить её, что врачи едут. Только надо как-то протиснуться между журналистами, чтобы отойти в сторону.

— Министр образования сдаёт школьный экзамен по математике. Нет, не так начала. Журналисты уже оккупировали школу. Нет, — светловолосая девушка в очках откашливается и просит оператора переснять дубль. Но уже поздно: человек в синем костюме приближается.

— Я сейчас вызываю «скорую», я отойду, — шепчу девушке с камерой.

— «Скорую» Тебе?!

— Моей подруге в общежитие.

— Ты не будешь брать интервью у министра? — девушка с камерой смотрит непонимающе.

— Моя подруга — иностранка. Точнее, не подруга, я её волонтёр. Не важно! Я вызываю ей «скорую», потому что она сама не может. Помнишь, наша же газета писала, как в общежитии погибла студентка, так вот я не допущу, чтобы в этот раз…, — поясняю ей. Она кивает:

— Тогда я сфотографирую министра за партой. Ты, когда закончишь, попробуешь задать ему вопрос?

Киваю. Телефон предательски темнеет: батарея заряжена на 15 процентов. Значит, он выключится меньше, чем через десять секунд. Надо успеть сказать, что бригада выехала. Розетки? Есть ли здесь розетки? А вдруг эта девушка не пустит к себе врачей, потому что она — мусульманка, а в бригаде будут мужчины? Вдруг её соседка по комнате не догадается встретить врачей? Я назвала диспетчеру номер комнаты?

Человек в тёмно-синем пиджаке сдержано улыбается, сидя за школьной партой. Парта — это не кресло: не распрямишься. Он моргает от частых вспышек камер.

— Как вам пришла мысль сдавать школьный экзамен в этом году? — Выкрикивает скороговоркой светловолосая журналистка.

— Ну…, — министр наклоняет голову.

— L’ambulance va92, — успеваю проговорить. Телефон темнеет и больше не включается. Ванесса услышала меня?

В классе мерно работает аппарат: печатаются задания: когда последний конверт допечатают, министр и родители сядут выполнять задания.

— Это значительно снизит стресс у школьников, — ещё говорит министр. Его заслонили журналисты со всех сторон. Пытаюсь просочиться в класс.

— С телефоном нельзя! — останавливает меня женщина у входа в аудиторию. Бросив бесполезный предмет на подоконник, проскальзываю между партами, как ручей между камнями. Протискиваюсь к человеку в синем костюме:

— А если сдадите хуже школьника, что будете делать? — подставляю диктофон ему под подбородок, присаживаюсь на корточки. Он пристально смотрит на меня, словно пытаясь понять, откуда тут появилась девушка с таким вопросом:

— У меня две дочки. Если сдам хуже старшей, надо точно что-то менять в самой формулировке заданий. Мы проверяем и то, как работает система, и … — звук печати прекращается. Несколько человек по цепочке передают: пора засекать время, журналисты должны уйти.

Коридор пахнет краской и чем-то новым, словно по школе никто не ходил. Розетки? Только бы «скорую» впустили на входе! Только бы Ванесса догадалась встретить врачей! А если Джозефина не сможет объяснить, что произошло или вообще прогонит бригаду? Ванесса говорила, что Джозефина боялась идти в поликлинику, потому что думала, что лечиться слишком дорого. Вдруг она подумает, что за приезд «скорой» придётся платить слишком большие деньги? Розетки? Сколько будет заряжаться телефон?

— Мы не должны остаться на брифинг? — девушка — фотограф складывает камеру в сумку. Нет, про брифинг ничего не говорилось. Сейчас бы сорваться и поехать в общежитие. Но, пока доеду, врачи уедут. А сейчас требуется до шести вечера сдать готовый текст про то, как министр образования сидит за партой и сдаёт экзамен. Как назвать? В голове закрутились самые безумные заголовки, переплетаясь с Джозефиной, Ванессой и врачами.

Оранжевая машина подъехала — едем в редакцию. Мои руки резко похолодели: я сама писала в этой же газете, как в общежитии погибла девушка. Отчего? Что с ней произошло? Вспоминаю тот тёмный свёрток из Индонезии: как она лежала на кровати и не мылась. Нет, погибла студентка из Мали.

Вдруг прямо сейчас Джозефина не пускает бригаду врачей в комнату, потому что в ней мужчины, а у неё — кровотечение, то есть «нечистота» или как там это называют? «Твоя жизнь важна! Пожалуйста, не отказывайся от неё! Ты прежде всего человек, а потом — мусульманка»! — вертится у меня в голове. Розетка в машине есть. Телефон неохотно набирает свои 16, затем 17 и 18 процентов зарядки. Тихонько перевожу свою мысль на французский язык, как будто уговариваю Джозефину — жить. Но позвонить не могу: несносный гаджет сразу выключится, если сейчас его включить.

— Ты проверила, сколько человек пришло сдавать экзамен вместе с министром? — тощая женщина дёрнула рукой, нервно включила ноутбук и подала его мне. Круглый белый освежитель воздуха на её столе, казалось, также нервно выпускал струйку кислорода. Мой телефон, наконец, набрал свои 40 процентов зарядки.

— L’ambulance n’est pas arrivé93! — Ванесса передаёт трубку Джозефине. Не видно выражения лица: свет падает так, что всё сливается в одно сплошное пятно. Слабый голос. Снова набираю номер «скорой». Ожидание.

— Ты звонишь в министерство? — нервозный голос тощей женщины, которая сидит рядом со мной.

— Я всё проверила, вместе с министром экзамены сдавали девять родителей.

— Ты уверена?

— Я их сосчитала, — набираю текст, держа наушник: сейчас музыка доиграет, и я снова спрошу диспетчера, выехала ли бригада.

— Слушаем.

— Пробный экзамен сдавал сегодня министр… Ой, извините! Я вызывала «скорую» в общежитие к моей подруге. Я волонтёр. Хочу уточнить, они уже едут? У меня в тот раз телефон сел, — женский голос на том конце принялся уточнять подробности. Бригада едет. Прошло всего 13 минут. Они ещё в пробке. Перезваниваю Ванессе. Она спускается к выходу: там ждать спокойнее.

После того, как текст ушёл на почту редактору, я вышла в коридор и снова позвонила Ванессе. Врачи «скорой» поставили Джозефине укол. Завтра ей надо сходить к врачу. Я попросила Ванессу передать, чтобы её соседка была готова завтра к восьми. Мы пойдём к врачу вместе.

— Текст неплохой, — редактор нетерпеливо повернулась на крутящемся стуле, притопнула, потеребила в руках салфетку, — ты понимаешь, что у тебя пробный месяц перед испытательным сроком? А ты кому-то звонила, что-то уточняла, что явно не связано с работой! — Как давно она перешла на «ты»? Сколько ещё терпеть её нервные подёргивания и этот крик, переходящий в визг?

— Понимаю. Завтра мне нужно сводить подругу к врачу. Хорошо, что у меня ещё нет официального договора с вами. Я не останусь здесь работать.

ВЕСТНИК СВОБОДЫ

Старичок, забравший бабушкины книги, жил в городе, который власти давно планируют присоединить к нашему мегаполису. Впрочем, это место больше напоминает деревню. Особенно это чувствуешь вечером, когда над деревянными домишками пахнет дымком.

Когда мы пришли, старик стал говорить мне про Доминика: за это время он начал считать его своим сыном. А, мы знакомы? Он не знал. Книги… ах, да! Вчера он отвёз их сыну. Это в доме через несколько улиц. Он сейчас отведёт нас туда.

— Книги, говорите? — на пороге стоял рослый мужчина. — Я обычно забираю у отца всё на растопку. У него полно старой макулатуры. Может, ваши книжки ещё остались, — он повёл меня в пристрой, где возле дров лежали стопки с книгами. Он включил тусклую лампу. Сбоку возле стены — три польских словаря.

— Там лежала какая-то бумажка, я как раз собирался её поджечь. Но подумал: вдруг кому-то нужно, — он протянул мне разорванный конверт. В конверте — три страницы из тетради в клетку. Все исписаны крупным решительным почерком. Это точно бабушкино письмо!

— Вам повезло, что я не порвал, — он дал мне какой-то мешок, чтобы я сложила в него книги. Я хотела положить письмо к себе в рюкзак, но Доминик забрал его: мол, потом отдаст. Я до сих пор не понимаю, почему оно тогда осталось у него.

Мы попрощались, и Доминик вызвал нам такси. Мы доехали до автовокзала в нашем городе. Пустая дорога отражала отблески фонарей. Автобуса, который ехал до моего дома, не было. Мы ждали его часа три. А когда дождались, Доминик забрал книги: они слишком тяжёлые, пусть будут у него.

***

Университет всё больше утопает в листьях. Особенно быстро обрастает листьями сирень. Боярышник немного отстаёт от неё. Вечером становится светлее. Но от этих первых листьев — только тревожнее. Я думала над словами Доминика.

Летом я должна ответить на вопрос о свадьбе. То есть, выйду ли я за него. Он уже ищет кольцо для меня (он так сказал, когда забрал моё колечко).

— Знаешь, какое главное счастье в браке? — он смотрел на меня так, словно хотел сделать сюрприз. — Главное счастье в браке — это дети. Когда мы поженимся, у нас будет красивый метис.

На этих словах я обычно замирала: да, я не против ребёнка. Но так сразу? Уже в следующем году вместо экзаменов в аспирантуру, научных статей и встреч с руководителем, вероятно, я буду ходить в больницу, пить витамины, а потом… Ребёнок виделся чем-то смутным, пугающим и непредсказуемым.