По дороге к манговому дереву

Я представляла ребёнка и просила Доминика подождать: как же поездка в Рим? Как же диссертации?

— Но ты не можешь всю жизнь жить так, как будто тебе 19–20 лет! — Он становился неумолим: ведь он католик. Да, он испытывает все желания. Но… он ждёт — не дождётся, когда он сможет прикасаться ко мне… по-настоящему. Ведь он мужчина. (На этих словах во мне всё сжималось и замирало). В то же время, сделать то, что он хочет — грех, если после этого не родится ребёнок.

— То есть, мы будем жить, как мои прабабушка и прадедушка? У них родилось много детей. Некоторые не выжили.

Доминик стал говорить о том, что истинный католик уповает на Бога. Особенно в таком вопросе, как деторождение.

Дома — желтоватый свет лампы в коридоре. Я ещё раз вспомнила слова моего, без пяти минут, жениха. Мы с мамой стали смотреть какой-то фильм. Он пишут музыку, она — стихи. Вместе они создают песню для известной певицы. Они слишком разные. Но в конце он говорит со сцены:

— Ты погубила все мои растения, но я понял, как ты важна для меня!

Доминик говорил мне, что я для него — важна? Говорил, наверное. Не может быть, чтобы нет.

Если бы этот киногерой сказал со сцены:

— Послушай, ты должна выйти за меня за муж. Потому что, кроме меня тебя никто не полюбит! Кто же ещё полюбит тебя с твоими особенностями?! И ты должна родить ребёнка! Потому что я католик!

Может, не надо судить о Доминике по фильмам? Да, он не может сформулировать свою мысль, ведь признания в фильмах пишут сценаристы. То, что я важна для него, он доказывает делом.

Я представила себя беременной от Доминика: вот я сижу и также смотрю фильм. А в животе — шевелится его малыш. Меня стало морозить, и сильно засосало под ложечкой. Может, просто надо закрыть форточку?

Мы встретились через неделю после экзаменов. Мы взялись за руки, опустились на поребрик возле кустов шиповника. Шиповник уже расцвёл розовыми цветами. В цветах копошились пчёлки. Над шиповником возвышались стройные колонны университета. Мы невольно залюбовались этими колоннами. Но вдруг Доминик протянул руку — перед нами стоял Агомо. Они поговорили о научном руководителе. Агомо присел рядом со мной, как-то странно посмотрев на наши с Домиником скреплённые руки.

— I've heard you are going to get married94, — начал он в своей неспешной манере.

Потом он неожиданно спросил у Доминика:

— What's the most important has happened with you this year95?

— Nothing96, — удивился Доминик.

— Really? What about her97, — Агомо посмотрел на меня, — Last year she hadn't being sitting next to you98.

Доминик засмеялся так, словно речь шла о чем-то незначительном и само собой разумеющимся.

Агомо посмотрел на меня многозначительно. Я встала и зашагала в аллею боярышника. Доминик не шёл за мной. Я ещё раз оглянулась: он продолжал беседовать с Агомо и, судя по всему, даже смеялся.

Аллея боярышника такая прохладная! Может, вот сейчас он бросится за мной? Если перейти дорогу, можно ещё прогуляться через боярышник — там ещё одна аллея. За мной никто не шёл. Никто не кричал вслед, не просил подождать.

Возле тополей — пенёк с голубыми цветами. я почувствовала такой прилив свободы, что захотелось танцевать возле этих цветов! Словно всё это время меня что-то сдерживало, а теперь в этом больше не было необходимости. Мне больше не надо выходить за муж за Доминика!

— Dasha! — раздалось откуда-то сзади. Два непримиримых врага, Ибрагим Диалло и Джордан Тункара подошли ко мне. Ибрагим дал Джордану бутылку с водой, открутив у неё крышечку. Испив водицы, Джордан протянул бутылку Ибрагиму. Они принялись спрашивать меня о моих делах наперебой. Непримиримые враги — Ибрагим Диалло и Джордан Тункара выглядели, как самые закадычные друзья. Им не хватало, разве что, взяться за руки.

Капля солнца

— Я не вернусь оттуда, я чувствую, — он сказал это на английском, не привычно произнося гласные.

— Но надо ехат, — добавил он по-русски, тяжело переводя дыхание: — Жярко, — он сдвинул штору, но она опять сползла на окно.

Мы сидим в уличном кафе возле реки. Солнце скоро сядет, и вот-вот повеет прохладой. Свет отражается в воде. Из-за того, что окно почти полностью закрыто занавеской, видно только полоску воды с солнечной дорожкой. От этого кажется, что мы на море.

Луч падает прямо в чайник. В стеклянный чайник, наполненный янтарной заваркой с пряностями, кусочками клубники, какими-то крупными листьями и палочками корицы. В этом чайнике — само солнце, но уже не обжигающее, вечернее.

Он снова сказал, что боится ехать, сделал пару глубоких вдохов в ингалятор, затем убрал его в большой нагрудный карман. Солнце скользнуло по его тёмно-каштановому лицу, как по ступенькам. На носу и на висках у него сильно надулись жилки. Он отпил чай, глубоко выдохнул и стал дышать легче. Это Саммер.

Помню его растерянный взгляд, когда я увидела его в первый раз — в поликлинике, где мы — в очереди с Джозефиной. Саммер — у врача, дверь — распахнута.

Терапевт повторяет вопрос, снова и снова. Темнокожий пациент на кушетке говорит что-то своё. Я тут же вошла. Услышав, что я говорю по-английски, терапевт сообщил: в школе он учил немецкий (в доказательство он произнёс несколько слов). Затем стал уверять, что знает «классический, так сказать, британский английский», но такую тарабарщину слышит впервые.

— Спросите, что он ел? С такими отёками… Как он вообще ходит? — терапевт наклонился, щупая икры, набухшие и походившие на две огромные бочки с водой. Худощавый пациент, с выступившими жилами на руках, с такой тёмной кожей, что даже при ярком свете трудно разглядеть черты его лица, загнул холщовые брюки. У него из кармана выпал ингалятор.

— My name is Summer, — представился он, продолжая говорить о своих отёках, астме и перепадах давления. Его волосы ещё не седые. Но лицо выглядит немолодо.

Врач улыбнулся:

— Получается, его зовут Лето?

С тех пор прошло четыре месяца. Саммер поблагодарил меня за помощь у терапевта. Потом я помогла ему купить лекарства от отёков.

Он позвонил мне в августе. У него не стало мамы, и надо ехать проститься с её телом. Видимо, перед отъездом ему хотелось выговориться. Конец лета — не лучшее время возвращаться в свою страну: перелёты, визы… но он не мог не ехать.

Мы шли вдоль воды: там не «жярко».

— В нашей стране семья моего брата, дяди, тёти — это и моя семья, такая же, как мама или мой сын. Если кому-то из родственников трудно, не поддержать родных — позор, — мы направлялись в самый центр: купить подарки, как минимум, человекам двадцати.

Саммер из Судана. И он не может вернуться с пустыми руками. Солнце, видимо, решило выпустить весь свой жар в самый последний летний месяц, будто оно специально экономило своё тепло, начиная с мая.

Саммер шёл, держа в обеих руках коробки с обувью, одеждой, сумками и чем-то ещё. Мы остановились у фонтана.

— В моей стране — сплошная пыль. Поднимается ветер, и сразу стена из пыли, — Саммер подошёл к фонтану и подал мне руку. Мы сняли обувь и стали бродить по скользкому дну чаши, осторожно придерживая друг друга, оглядываясь на наши сумки и мешки, оставленные у борта.

Саммер подставил голову под самую сильную струю, словно это был водопад. Затем он раскинул руки, засмеялся, чуть не глотнув воды. Я зажмурилась от солнца. В воде оно искрило ещё сильнее, от этого можно легко потерять равновесие.

Люди толпились вокруг каменного борта фонтана. Мальчик лет пяти пошёл к Саммеру.

— Нельзя! — скомандовал ему отец. Но Саммер уже подхватил ребёнка, когда тот чуть не ударился головой с размаху о каменный борт. Некоторое время мальчик и Саммер смотрели друг на друга. Ребёнок неуверенно потянулся к его руке.

Саммер заговорил о чём-то на арабском. По его интонации, паузам и выражению лица казалось, он рассказывал малышу, что есть на свете другие страны, а в них — совсем другие люди. С виду — не такие, но внутри — такие же, как здесь: добрые, злые, грустные, радостные…

— Он не понимает, объясните вашему другу. Мы говорим только по-русски, — обратился ко мне отец мальчика. Но ребёнок смотрел на иностранца сосредоточено, вслушиваясь в каждое слово и даже кивал, словно прекрасно понимал, что ему говорят. Африканец бережно передал мальчика родителю. Мы ещё немного побродили в искрящейся воде.

Саммер спросил меня, где найти шар со снегом внутри. Оказывается, его двоюродный дядя попросил его привезти из России — «страны сплошного холода и снега» стеклянный шар. Настоящий стеклянный шар с русской зимой! Такой подарок можно найти за три года учёбы. Год уже прошёл. И двоюродный дядя ждёт не дождётся, когда племянник привезёт ему такой шар. Ждать ещё два года — слишком долго: у двоюродного дяди слабое сердце. Подарок нужен сейчас. Я пообещала, что завтра мы сделаем всё возможное и найдём новогодний шар.

В магазинах на нас смотрели участливо:

— Новогодний шар? У нас есть статуэтки, салатницы, фарфор… может, загляните в книжный?

В книжном шара не нашлось, но нам стали предлагать альтернативу, обрушив на нас целую лавину всего, что «нравится детям».

— Сколько лет вашему ребёнку? — спросил, наконец, консультант, бессильно уронив руки вдоль тела.

— 71 год, — ответил Саммер.

***

Мы присели на скамейку и стали смотреть объявления на популярной виртуальной барахолке. «Продам треснутый шар. Трещина не видна. Завод не работает», «шар в хорошем состоянии, только всё время выпадает дно». «Продам новый шар. Хотел купить в подарок, но оказалось, зря. Чек прилагается…».

Мы договорились с продавцом, Саммер вызвал такси. Машина выехала за город. В окно ворвался запах полыни, клевера, осоки, какого-то маленького озерца и дыма.

Продавец жил в невысоком двухэтажном доме. Коридор и комната, через которую мы шли, вся уставлена коробками. Оказалось, он покупает разные товары и продаёт их через сеть под видом частных объявлений. Уточнив, кому из нас нужен новогодний шар, он принялся энергично распаковывать коробки, почему-то крича африканцу в ухо, как хорош тот или иной шар. Видимо, думал: чем громче речь, тем она понятнее.

Саммер брал то один шар, то другой, всматриваясь, оценивая. В одном из них ехал крошечный поезд, заезжал в туннель. В другом — танцевала балерина. В третьем — крутилась двухэтажная карусель с лошадками. Наконец, Саммер попросил меня перевести: надо что-то русское.

— Водки! — продавец ринулся было на кухню, но я пояснила: мы дарим подарок тому, кто всегда мечтал побывать в нашей стране. Но он вряд ли сможет приехать в Россию. Нужно, чтобы он словно побывал здесь. Мужчина почесал в затылке и всё-таки пошёл на кухню. Нет, не за водкой — напоить нас чаем с дороги.

— Я строил этот дом. А мои дети не захотели в нём жить, — хозяин дома уже накрыл на стол, одним резким движением сбросив с него гору каких-то сумок. — Я дал своим детям всё. Ну как всё? Сына не воспитывал с 11 лет.

Саммер услышал, что тот заговорил о детях, не понял, о чём говорилось и попросил перевести: мол, его сыну тоже 11 лет. Мальчика зовут Хафиз. Он любит активные компьютерные игры. И мы такие как раз купили. А ещё купили целый набор каких-то специальных карандашей и фломастеров. Саммер видит, что здесь все катаются на самокатах. Он и своему сыну хочет купить самокат, но в его стране — сплошная пыль: негде кататься.