1905 год. Репетиция катастрофы

Молодежь Москвы мертва!..

В Москве хоронят совсем молодых людей!.. Поэтические грезы и высокие чувства уже никогда не коснутся этих молодых душ. Они не успели ими насладиться. В их возрасте молодежь других стран переживает волнения первой любви, сладость юношеских неистовств. Российский же юноша успел лишь почувствовать, как сильно бьется в его груди сердце истинного апостола новой жизни. Российскую молодежь дорога жизни повела в деревню и на заводы, и не было ни одного уголка русской земли, где они не слышали бы стоны народа. А теперь эта молодежь мертва, и вокруг трупов молодых людей уже не услышишь стонов, потому что те, ради кого они умерли, не осмеливаются даже стонать…

Какими словами можно описать драму смерти, настигшей их на этих хрупких баррикадах, и то, с каким изяществом приняли они свою смерть? Как описать кровавую идиллию, по которой прошлись сапогами солдаты полковника Мина, флигель-адъютанта императора? Скорбящая Богородица, Богородица Москвы, укрыла покровом последнюю баррикаду, коснувшись губами и павших на ней рабочих, и школьных однокашников, взлелеявших несбыточную мечту, молодых птенцов, подстреленных на взлете, едва успевших встать на крыло…

Когда попадаешь в эти места, не стоит и спрашивать, куда и как пройти. Здесь грозный демон революции повсюду оставил свои опознавательные знаки: на земле, на стенах, даже в воздухе, которым мы дышим. Порохом уже не пахнет, но как же сильно пахнет гарью! Удивляет лишь одно: столь ожесточенная схватка оставила после себя не так много развалин. А дело в том, что пожары возникали только при стрельбе зажигательными снарядами. Пули и обычные снаряды выполняли, как правило, «чистую» работу. Дыры в стенах домов похожи на раны без нагноения. Наложи пластырь, и они быстро затянутся. Революционеры потерпели поражение, но не впали в безысходное отчаяние, побуждающее человека все крушить на своем пути. Они тоже сеяли смерть, но не жгли все вокруг. Эти люди не пытались разрушать, они стремились все перестроить по-своему. Среди них не было поджигателей. Один студент, которому довелось пройти дорогой смерти здесь, на Садовом кольце, когда вокруг умирали его товарищи, сказал мне: «Мы бились, но в наших сердцах не было злобы. В сердцах наших была и есть любовь!»

И тем не менее, эти же люди, рассуждающие о любви, успели показать себя с ужасной стороны. Устроенные ими казни поражают своей свирепой простотой72. Помните, как казнили начальника Московской сыскной полиции Войлошникова? Вечером, закончив дневные труды (понятно, что за труды в такие времена!) он явился домой, к жене и детям. Проживали они в квартире в доме Скворцова, что в Волковом переулке. Для тех, кто не знаком с порядками в этой стране, конечно, покажется странным, что к одному из руководителей секретной полиции не приставили охрану. Не поставили солдата на посту, даже городового не выставили у дверей квартиры, в которой проживал человек, фактически приговоренный к смерти. В тот вечер, 27 декабря, Войлошников со своей семьей ужинал у себя дома. Он уже успел успокоить жену, сказав ей, что скоро будет наведен порядок, так как из Санкт-Петербурга пришлют войска, которые нанесут решающий удар по революционерам. К тому времени наступила ночь. Люди готовились ко сну. Город затих. После ужаса, творившегося днем, перестрелка временно прекратилась. Лишь изредка вдалеке раздавались одиночные винтовочные выстрелы. Все было мирно в Волковом переулке. Внезапно рядом с домом появились боевики. Было их человек двадцать, и командовал ими какой-то юноша. Они скрутили перепуганных дворников и проникли в дом Скворцова. Было видно, что они хорошо знают, куда идти и в какую дверь стучать. Командир три раза постучал в дверь квартиры Войлошникова: «Откройте!» Войлошников встал, вместе с женой и детьми подошел к двери и стал прислушиваться к звукам на лестнице. Спросил, кто там и что им надо. Ему сказали: «Открывайте немедленно, иначе выломаем дверь.» Объяснили, что сопротивление бесполезно, что на чью-то помощь ему рассчитывать не стоит, и что их там много. Войлошников, не обращая внимания на мольбы жены, ответил: «Хорошо. Не ломайте дверь, сейчас открою.» После чего открыл дверь. Его немедленно окружили боевики. Он хотел что-то сказать, но ему не дали говорить. В присутствии ошеломленных жены и детей зачитали смертный приговор. Госпожа Войлошникова упала им в ноги и заклинала, чтобы они не убивали мужа. Ее мольбы остались без ответа. Командир приказал Войлошникову попрощаться с семьей. Служащий Охранного отделения понимал, что на милосердие рассчитывать не приходится. Он и не просил о снисхождении. Простился с женой, обнял ее, обнял детей, сказал им, чтобы они были мужественными, и объявил революционерам, что он готов. Его вывели на улицу и поставили у стены. Раздался залп. Потом на его теле насчитали двадцать пять пулевых ранений.

Русские вообще отличаются беспримерной храбростью. Возможно, кто-то скажет, что Войлошников проявил неосторожность. Но это не было неосторожностью, его убило презрение к смерти. Жертвы произвола могут проклинать чиновников, исполняющих приказания верхов, но даже они признают, что это храбрые люди. Они совершенно не защищены от покушений со стороны революционеров, и подчас нахождение в собственном кабинете требует от них большего мужества, чем требуется солдату на поле боя. Я встречался со многими из этих людей и обнаружил, что всем им свойственна та же самая неосторожность. Начальник Московской полиции граф Шувалов был убит в собственном кабинете выстрелом из револьвера, и перед смертью у него достало сил спросить у своего убийцы: «Зачем, ну зачем?» Через несколько дней после его убийства меня принял его преемник, барон Медем. Мы встретились в том самом месте, где был убит Шувалов. Меня он совершенно не знал, однако, встречаясь со мной, барон не принял каких-то особых мер предосторожности, во всяком случае, защищен он был не больше, чем во время встреч с обычными людьми, приносящими ему свои заявления. А ведь точно в таких же условиях был убит его предшественник. Понятно, что я не собирался его убивать. Я пришел, чтобы он порекомендовал политических деятелей, с которыми мне стоило бы встретиться в Москве.

– Я знаю в Москве только одного политического деятеля, – ответил барон. – Это я сам!

Затем он добавил:

– Поскольку царя в Москве нет.

Перед тем, как покинуть его кабинет, я внимательно рассмотрел паркет, на котором совсем недавно испустил дух прежний хозяин этого кабинета. На том самом месте положили коврик, а на него поставили стол. На столе лежала книга. Я прочитал название. Это был роман Вилли и Курновского «Дамские чулки».

В современной революции используют новую тактику и новые виды оружия. По правде говоря, меня удивляют нынешние приемы революционных действий. Баррикады стали очень непрочными. У нас в прежние времена разбирали булыжные мостовые, могли обрушить дом или два дома. В результате получались практически непреодолимые сооружения. В Москве же заграждения устраивают за несколько минут: валят два телеграфных столба, три фонаря, подтаскивают несколько саней, лестницу, шесть досок, все обматывают металлической проволокой, и войска никогда не знают, не окажутся ли за этой легкой баррикадой еще десять баррикад, преодолеть которые будет невозможно.

И кто же скрывался за этими тонкими дощечками? «Молодежь, сударь!.. Совсем молодые люди!..» На баррикадах было поровну рабочих и студентов. Студенты руководили боевыми действиями. И где теперь эти молодые москвичи? Где юноши, где девушки? Там было множество героических барышень, встретивших свою смерть с каким-то упоением, с мученическим энтузиазмом… «Совсем молодые, сударь, – сказала мне одна плачущая дама. – Молоденькие девушки!.. Я видела, как их фетровые сапожки выглядывали из-под бумазейных юбочек…»

… И вот теперь мы ее хороним, московскую молодежь!

Сегодня утром на Пресне последние повстанцы сложили оружие и сдались. Они клялись умереть, но все же прекращают безнадежную борьбу. Я возвращаюсь с Пресни. От всего района осталась только груда дымящихся развалин. Снарядами сожжено и разрушено огромное количество домов. На проезжей части улиц сложены трупы. Их собрали в несколько групп и накрыли простынями и брезентом. Охраняющие их солдаты стоят вокруг огромных костров, разожженных на каждом перекрестке. Температура воздуха опустилась до минус двадцати градусов, и солдаты греются. На уцелевших домах, стоящих вокруг заводов, вывешены белые флаги. Это жильцы просят, чтобы их не обстреливали из пушек.

На всем лежит печать отчаяния. У всех на устах одни и те же истории. В основном рассказывают о ребенке, которому на такой-то улице всадили в голову три пули. Я слышал похожие рассказы и про другие улицы. Сегодня вечером некая дама уверенным голосом рассказала мне историю об одной несчастной женщине. Точно такую же историю мы читали в романе «Маленький Наполеон»: о женщине, которая вышла на улицу с коробкой из-под молока. Только в России не бывает коробок из-под молока. Здесь за молоком ходят с бутылками и по дороге находят свою смерть.

Если захотите увидеть оставшиеся следы московской битвы, отправляйтесь в отдаленный район Пресни. Здесь каждый дом превратился в погребальный костер или братскую могилу.

Трагедии, разыгравшиеся в этом районе, в особенности вчера, не случались даже на кладбище Пер-Лашез73. А сегодня все кончено. И конец этот просто ужасен!

Декабрь 1905 г.