И это пройдет…

14 февраля 2007 год

Оля лежала на кровати и слушала музыку. Время было самое подходящее для грусти. Праздник, а она одна:

«Напитки покрепче,

Слова покороче,

Так проще, так легче,

Стираются ночи.

Звонки без ответа,

Слова и улыбки,

Вчерашнее лето

Смешная ошибка …»21

Аня с Полиной ушли на тусовку к одному однокласснику, а Олю не пригласили. Ее это страшно обидело, она не ожидала, что девчонки пойдут без нее. Родители ушли в театр. Смотреть телевизор не хотелось. Читать надоело. «Грозовой перевал», за который Оля взялась, ей откровенно не нравился, и только привычка доводить все до конца, заставляла ее браться за книгу. От скуки она прибрала всю квартиру, испекла оладья на кефире, пощелкала семечки и даже разыграла арпеджио, но время ползло медленно. Оставалось только завалиться спать. Приняв душ, Оля улеглась и вставила наушники в уши, в надежде, что сон придет сам собой. Этого не произошло, она вертелась с боку на бок. В дверь позвонили. Оля очень удивилась. Кто бы это мог быть? Родители еще не должны были вернуться, ведь всего 8 вечера.

Оля подошла к домофону и проговорила тихо в трубку:

— Да

На другом конце молчали. «Может ошиблись?» — подумала она, вешая трубку обратно на стену. Но стоило ей сделать два шага к комнате, как в дверь снова позвонили.

— Кто там? — серьезно спросила Оля.

— Оль, это я, Паша, — покашливая, сказал бывший друг.

Былая обида, удивление и странная радость бурлили в ней.

— Ты зачем пришел? — строго произнесла она.

— Открой пожалуйста, я поговорить хочу, — тоскливо сказал Паша.

Оля нажала на кнопку. Она точно не знала, чего ждет, но чувствовала, что вот-вот произойдет что-то важное. На лестнице раздались тяжелые шаги. Забыв о том, что на ней голубая пижама с Минни Маус, она распахнула дверь. На пороге стоял Паша, в руках он держал букет из розовых гербер.

— Прости меня, — виновато произнес он, протягивая цветы, — я такой дурак был.

Оля не знала, что сказать, да и любые слова были излишни. Пашка и его возвращение- определённо, лучший подарок к празднику.

***

В маленькой комнатке, оклеенной синими обоями, было тесно. Подростки расположились на полу и крутили бутылочку. Игра захватила их полностью. Азарт, предвкушение, неизвестность и поцелуи! Можно сказать, что ради этого томительного ожидания в квартиру и набилась большая половина гостей. Кто-то попивал «Jaguar» и «Отвертку», кто-то курил в распахнутое окно, но большая часть играла. Аня сидела около Полины. Настала ее очередь крутить. Аня немного стеснялась. До этого она никогда не целовалась просто так, только с мальчишками, которые ей нравились, а тут… Поля же прекрасно справлялась с этой задачей. Аня видела, как загораются глаза у парней, когда один из концов указывал на подругу. На нее же бутылка еще ни разу не указала, и вот теперь подошла ее очередь крутить. Повернув липкую, зеленую стеклянную «стрелку», она испугалась, ей захотелось придумать предлог, чтобы скорее уйти отсюда, но было поздно, горлышко указало на ее бывшего соседа по парте. Аня вспомнила его желтые зубы и вздрогнула. Парень широко улыбался, наклоняясь к ней. Поцелуй был мерзкий. Его язык пронырливой улиткой скользнул ей в рот и достал почти до миндалин, ей захотелось кашлянуть. С большим трудом Аня вынесла это унижение. Когда ход перешел к другой девчонке, Анна ткнула Полину в бок локтем и прошептала:

— Я домой сейчас пойду, меня мама будет ругать, уже очень поздно.

— Ну вот, а я думала, что ты еще посидишь, — так же тихо ответила Поля.

Аня отрицательно покачала головой.

— Ты оставайся, а мне, правда, пора, — сказала она, вставая.

Аня быстро выскользнула в коридор, натянула ботинки и куртку, завязала шарф и уже собиралась уходить, как в дверном проеме нарисовался тот самый одноклассник, с которым она целовалась пять минут назад.

— Давай я тебя провожу, — пробасил он.

Аня опешила, только этого ей и не хватало. Вчера она сильно поссорилась с Пашкой, и они расстались в сотый раз, но теперь окончательно. Собственно говоря, именно это и заставило Аню пойти на квартиру. В ее планы не входило зависать с этим барабанящим пальцами по столу придурком. Она не хотела ему нравиться.

— Да не надо, тут до маршрутки совсем близко, — отнекивалась она.

Но парень ее не слушал. Он завязывал кроссовки. Тяжело вздохнув, Аня смирилась с тем, что это 14 февраля спасти уже нельзя.

1 Октября 2007.

Старая церковь полнилась запахом ладана, сердечных капель и пота. Аня стояла около мамы в толпе одетых в черное почти незнакомых людей, они вытирали носы и глаза бумажными платками, всхлипывали, глядя на стол, установленный в центре, покрытый бледно-зелёной скатертью с рубчатыми узорами, он внушал девочке страх. Она старательно отводила от него глаза, пытаясь представить, что она не здесь. Но они словно не принадлежали ей, постоянно ловили движения священника, обходящего этот гадкий стол круг за кругом. Гулким голосом он то ли пел, то ли читал: «Со святыми упокой, Христе, душу рабы Твоей Лисаветы, идеже несть болезнь, ни печаль, ни воздыхание, но жизнь бесконечная». Аня чувствовала, как тошнота подступает к ее горлу, воздух спертый душил девушку. Ей хотелось убежать, она не готова была смотреть на гроб, в котором лежала ее бабушка. Тяжелая болезнь иссушила тело, сделала его маленьким и жалким, кожа бледная, словно лист выбеленной бумаги, но при этом какая-то странная, словно покрытая воском, блестела в отсвете колыхающихся свечей, выставляя на показ ужас и безвозвратность смерти. Но хуже этого было только лицо дедушки. Всегда бодрый, крепкий, стойкий сейчас он постарел лет на 15, пустые глаза его не выражали никаких эмоций. Он был словно сдувшийся воздушный шар. Аня взглянула на мать. Она уже не раз замечала, как выпрямляется ее спина, расправляются плечи, принимая балетную позу, в те моменты, когда ей особенно тяжело. Сейчас мама была похожа на каменную статую греческой воительницы. Но лицо было абсолютно спокойным, полным достоинства и выдержки. Только выступающие на кистях рук вены и прядь седых волос, которых, Аня могла поклясться, не было еще пару дней назад, выдавали ее скорбь. Оставалось совсем чуть-чуть- последний поцелуй. Аня подошла к бабушке и снова не узнала ее. Нагнулась, чмокнула холодный глянцевый лоб. Вздрогнула и отошла.

Вышли, по грязной расхлябанной дороге пошли в сторону сельского кладбища. Накрапывал мелкий дождь, голые ветки деревьев перекрещивались друг с другом, словно фехтовали. Шли недолго, покосившиеся ограды, венки, кресты. Аня раньше никогда не бывала на погосте. Бренность и бессмысленность человеческого бытия давила на плечи, словно пресс. Она едва сдерживала в себе безумный крик. Он клокотал в ее горле, готовясь вырваться в любую минуту. Как маме удается держать себя в руках? Остановились около зияющей ямы, в которой уже появились мелкие лужицы, Аня услышала странный глухой звук. Заколачивали гроб. «Господи, как же страшно, — подумала она, — за этим уже ничего никогда не будет». Деревянный, обтянутый бордовой тканью с черными оборками ящик опустили в могилу. Люди по очереди подходили и бросали горсть земли. Аня тоже бросила.

— Ты домой поедешь или на поминки пойдешь? — спросила мама, глядя куда-то между деревьями, ее губы обветрились и потрескались, она куталась в черное шерстяное пальто, прижимая посиневшие руки к груди.

— Мам, лучше домой, — упавшим голосом ответила Аня.

— Тебя тетя Женя отвезет, — ответила мать.

***

Аня щелкнула телевизионным пультом, на экране всплыли Ногу Свело. Максим Покровский шел по опавшим листьям, его черное пальто развевалось на ветру: «Люди никогда не вспомнят наши юные смешные голоса, теперь их слышат только небеса…». Аня не выдержала и закричала. У нее совершенно не было сил. Смерть непроницаемым одеялом окутывала девочку, ей казалось, что она тонет, с ненавистью бросив пульт об пол, она выскочила в коридор к телефону. Сейчас единственный голос, который бы мог ее успокоить и поддержать был Мирин.

— Привет, — давясь рыданиями, сказала Аня.

— Привет? — растерянно и вопросительно произнесла подруга.

— Можно я к тебе приду? — всхлипывая, спросила Аня.

— Конечно, я жду тебя…