Чагинск. Книга 1

— Почему же не проведут?

— Батюшка не велит, грешно это.

Аглая поставила кота на перила и быстро сбежала по ступеням.

Я вниз лестницу не любил, она была необычайно крута, а ступеньки узки, так что вверх еще кое-как, а вниз приходилось идти, держась за перила. Но теперь на перилах стоял кот, так что мне пришлось опираться на стену, кот сопровождал. Интересно, как в засечные времена обходились с котами?

Кабинет заведующей располагался от лестницы направо, кот замешкался на перилах, а я нет: быстро шагнул к двери, толкнул плечом.

Аглая уже сидела на коробках с надписью «В отдел комплектации» и изучала свежий музыкальный журнал, я посмотрел на нее выразительно и указал пальцем на дверь, Аглая косо ухмыльнулась и осталась на коробках.

Ладно.

Я взял зеленую телефонную трубку, она была сальной, пахла дымом, и на другом конце оказался, разумеется, Крыков.

— Это ты, Витенька? — догадался он.

Я сосчитал до пяти. Еще неделю назад обходился счетом до трех, но Крыков прогрессировал. Мерзкая привычка — угадывать собеседника скорее, чем он произнесет первое слово.

— Как дела? — поинтересовался Крыков. — Хазин там? Отлично. Работаете?

Карл Густав Юнг. Проходил на счастье мимо.

— Работаем, — сказал я.

Крыков хихикнул.

— Значит, так, к двенадцати подъезжайте к мэрии.

— Вроде бы мы собирались в музей…

— К мэрии! — оборвал Крыков. — Быть обязательно! Надо… уточнить детали. Короче, не опаздывайте, Механошин не в духе.

Крыков отключился. Я положил трубку на аппарат.

Дверь отворилась, в щель протиснулся кот, быстро пробежал через кабинет, запрыгнул в кресло. Аглая принялась чесать кота за ушами и теребить мохнатую шею, приговаривая:

— У, какую холку наел, бестолочь. Папка из тебя валенок-то понаделает, будет в чем пролетариям зимой пройтиться…

Я собирался выйти, но остановился на «пролетариях» и «пройтиться». Впрочем, Аглая была безжалостна.

— Суффикс «еньк» в обращении свидетельствует о крайне низком социальном статусе своего носителя, — сказала Аглая, я оценил, но оставлять удар без ответа не собирался.

— Аглая, а ты тоже всю жизнь будешь работать в библиотеке? — сочувственно спросил я.

— Да не, буду дерьмовые книги сочинять.

— Понимаешь ли, Аглая, литература — это серьезное занятие, требует большого самоотречения. Прежде всего надо избавиться от глистов.

И вышел.

Хазин уже спустился со второго этажа и беседовал в коридоре с заведующей библиотекой. Нина Сергеевна внимательно слушала и опасливо косилась на камеру на груди Хазина.

Хазин не стеснялся.

— Понимаете, скоро год как миллениум на дворе, но мы катастрофически отстаем. Я был в Мюнхене, в Баварской государственной библиотеке, там все устроено не так. Там библиотека не книжный склад, а место встречи, городское пространство общения и содружества, клуб, если хотите! Там книги не выдают, а берут с полок, там можно съесть пирожное, выпить кофе…

— Да, — согласилась Нина Сергеевна. — И нас через два года обещали подключить… но пока еще не подключили. Но два компьютера есть, принтер и ксерокс, вы можете пользоваться в любое время. Здравствуйте, Виктор!

— Здравствуйте.

Из кабинета заведующей показалась Аглая с новенькой книгой и направилась потихонечку в сторону читального зала. Мне подумалось, что книга похожа на кота, такая же толстая и с вредным характером.

— Глаша, ты бы погуляла лучше, — сказала Нина Сергеевна. — У тебя и так глаза все полопались, операцию делать придется…

Аглая замерла, съежилась, точно в спину ей угодил дротик, затем медленно отправилась по коридору дальше, держа книгу перед собой.

— Никого не слушает, — покачала головой Нина Сергеевна. — Ни меня, ни мать, ни отца. Читает как ненормальная…

— У самого четверо, — посочувствовал Хазин. — Что за поколение, оторви да брось, акселераты…

Нина Сергеевна поглядела на Хазина с оторопью.

— Крыков звонил, — сказал я. — В двенадцать совещание.

Хазин кивнул, забрал объектив крышкой и направился к выходу. Хазину тридцать; кажется, он жил с мамой в пятиэтажке, в наличии детей я сильно сомневался, жены не было точно.

— Нам пора, — объяснил я. — Важное совещание в мэрии.

— Понимаю. Вполне понимаю. У нас ведь тут суматоха, готовимся к Дню города. Летом по отпускам все, а праздник скоро…

— Праздник — это хорошо.

Я пожал заведующей руку и поспешил за Хазиным, но Нина Сергеевна успела поймать меня за локоть.

— Виктор, минуту не уделите? — попросила Нина Сергеевна.

— Попробую…

— Я слышала, что вы интересовались жильем? — негромко спросила она.

Я жильем не интересовался, но возражать не стал.

— Недвижимость, безусловно, подорожает, — утвердительно сказала Нина Сергеевна. — Она уже сейчас дорожает.

— Везде дорожает, — согласился я. — Экономический подъем.

— Да-да, конечно, подъем… Я слышала, на предприятии будет работать больше тысячи человек?

Я многозначительно промолчал.

— А поселок для рабочих, он… за РИКовским будет?

— Планируется два поселка, — сказал я. — Один для рабочих, другой для руководящего состава.

— Да? А если предположить…

— Извините, нам еще в керосинку сегодня, — перебил я.

Нина Сергеевна растерялась, а я вырвался.

Хазин успел забраться в машину и гонял тюнер, ловил скрипы и шорохи, короткие волны до Чагинска не долетали.

— Засечная черта — это хорошая идея, — сказал я.

И сел рядом с Хазиным.

— Надо, пожалуй, начинать по-нормальному работать, — продолжил я. — Время идет, мы стоим.

— Спорный вопрос и методологическое заблуждение. Человечество упорно воспринимает время дискретно, однако это ошибка. Время никуда не идет, его вообще нет…

— Вот об этом расскажешь мэру, — перебил я.

Хазин не стал спорить, повернул зажигание, сразу воткнул заднюю, передача недовключилась, но Хазину было плевать, он с визгом выставился поперек улицы, затормозил и стал нащупывать первую. С первой, как и с задней, у Хазина всегда проблемы. Это от того, что пальцы Хазина привыкли к кнопкам на камере, мелкая моторика одержала сокрушительную победу над крупной.

В салоне запахло паленым сцеплением, Хазин дергал ручку и в итоге попал на третью, после чего решил не мучиться и тронулся с нее. Чтобы меньше воняло, Хазин потер елочку.

Чагинск тянулся вдоль железной дороги с обеих сторон: с северной поднимаясь на холм и спускаясь к Ингирю, с южной упираясь в болота между Нельшей и Номжей.

Мэрия располагалась в конце Любимова, недалеко от библиотеки, но Хазин не любил ездить по прямой. Он сворачивал на первом перекрестке, по четным направо, по нечетным налево, и мы начинали пробираться к мэрии, складывая из городских кварталов замысловатый тетрис, каждый раз желательно новый. Хазин объяснял эту геометрию желанием увидеть город в максимальном объеме, мне было все равно, я и так знал эти улицы. Они мало поменялись за десять лет, деревья подросли, на некоторых домах появились тарелки, другие дома опустели. Опустевшие вызывали в Хазине интерес, он притормаживал и фотографировал. Холостые в «шестерке» заметно плавали, поэтому ногу с педали Хазин не снимал, фотографировал и добавлял газу, отчего мне казалось, что между камерой и двигателем есть связь: обороты вверх — длинный фокус, обороты вниз — короткий.

— Опоздаем, — сказал я. — Двадцать минут осталось.

Хазин не ответил, наличники на углу дома Рабочей и Сиреневой, видимо, стоили длинного. «Шестерка» заглохла.

— Однажды я был в библиотеке, в которой располагался штаб Колчака, — сообщил Хазин.

— И что?

— Колчак коллекционировал наличники. Когда он стоял в Омске, то велел со всех окрестных сел свезти резные наличники…

Завелись, поехали дальше. Хазин рулил и болтал про Колчака, который коллекционировал еще прялки, и колесики от керосиновых ламп, и челноки от ножных машинок «Зингер». Я не слушал, смотрел по сторонам.

Все же Чагинск изменился. Вывесками, я не мог отделаться от привычки цеплять и оценивать вывески. Пятый магазин был теперь «Криолитом», Восьмой — «Лидией», Железнодорожный стал «Эдельвейсом», в старом общежитии профтехучилища обосновалась «Экстра», в гараже пожарной части осваивался «Мотоблок и дрель 2», в бывшем обувном играла «Мормышка».

— …хобби у него такое было — немного прясть. Это после Самарканда…

Зарослями. Акация, сирень, вишня и терн, ирга и черемуха разрослись и смяли улицы и тропки, тянувшиеся вдоль заборов, и кое-где завалили сами заборы; центральные улицы еще сопротивлялись флоре, окраинные и поперечные сдали и стали похожи на зеленые туннели и тупики.

— Так вот, там кабинет директора абсолютно не изменился со времен Колчака, а на косяке сохранился отпечаток его ладони — властитель Омский вляпался в свежую краску…

Пылью. Ее стало больше, и значительно. Раньше она держалась в нижней части города, вдоль железной дороги и старых карьеров, сейчас поднялась заметно выше, до Школьной, а по утрам протягивалась поперек Советской. За время, проведенное в Чагинске, «шестерка» нахлебалась пыли, которая теперь скрипела под резиновыми ковриками и хрустела под стеклами. Хазин, чей дед выцарапал «Калевалу» на рисовом зерне, утверждал, что это от эрозии. Вода и ветер постепенно вымывают почву из-под холма, перемалывают песок, и пыль захватывает мир.

— Приехали, — сообщил Хазин. — Витя, очнись, мы дома! Приучаемся к горшку.

Мэрия находилась в процессе активной реконструкции. Правая часть здания белела свежей штукатуркой, вокруг левой рабочие ставили леса, вдоль улицы пирамидой лежали толстые черные трубы. Мордой к трубам машины. Хазин припарковался с краю, не удержался и сфотографировал мэрию сквозь трубу. Я отметил, что сделал он это в четвертый раз за неделю.

— Кто-то новенький, — Хазин указал на веселенький синий пикап. — Номера Мособласти, столичный хмырь пожаловал, будет жизни учить, такие всегда учат…

Хазин сфотографировал машину.

— …Крыков юлит… — нервничал Хазин. — Слепому ясно, что делать надо, а он марш физкультурников затевает…

— Крыков отдельно, мы отдельно. Крыков окучивает тутошних команчей, мы за мелкий прайс пишем книгу с картинками. Мы субподрядчики, с нас спроси седьмой.

— Да я…

— Все в порядке, Хазин, не дергайся. Держись справа.

Мы направились к мэрии, я вступил в здание первым.

В вестибюле было прохладно от гладкого мраморного пола, в открытые окна задувало с реки, под потолком горел свет, хрустальные люстры, хотя света и так хватало. В дальнем углу ржавел громоздкий льнопрядильный станок, возле стены с фотографиями лучших людей района дожидался Крыков, ходил вдоль, под мышкой красная папка. Увидев меня и Хазина, Крыков сделал брезгливое лицо.

— Привет, Крыков! — громко сказал Хазин.

Крыков вздохнул и подошел к нам.

— Привет, — сказал Крыков. — Ну и как оно?

— Работаем, — ответил я.

— Молодцы, — зевнул Крыков. — Я тоже немного работаю, но… Дремучее местечко, дремучее…

— Крыков, ты нам на редкость тухлую халтуру подсунул, — сказал Хазин. — Тут не о чем писать.

— Писать всегда не о чем, но вы же пишете, — огрызнулся Крыков. — Найдите, что до вас писали…