Эротические истории пенджабских вдов

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Кулвиндер шла домой, борясь с порывами ветра и прижимая к груди папку. Ее гнев едва не выплескивался на улицы. Ей хотелось кричать и на какой-то странный миг даже почудилось, что сейчас она столкнется с Джагги. И один ее свирепый взгляд заставит его удирать сломя голову.

Она вернулась домой с растрепанными волосами и раскрасневшимися щеками. Сараб, как всегда, сидел в гостиной, мерцающий телеэкран отражался в оконных стеклах. Кулвиндер вошла и, помахав папкой, привлекла его внимание.

— Ты знал об этом?

Сараб взглянул на нее, приподняв пульт, словно хотел выключить жену.

— О чем?

— О занятиях английским. Вчера ты упомянул, что кружок теперь пользуется большой популярностью. Выходит, ты был в курсе происходящего?

Муж пожал плечами и отвел взгляд. На экране мчалась киногероиня, концы неизменной дупатты развевалась позади нее, словно красное знамя.

— Конечно, ходили кое-какие разговоры. Якобы в кружке занимаются вовсе не английским.

— Что именно говорят люди? Что говорят мужчины?

— Ты же знаешь, я не очень прислушиваюсь к пустой болтовне. Слышал пару-тройку признаний, что жены стали намного откровеннее. Начали употреблять совершенно новые словечки для описания… — Сараб пожал плечами и уставился на героиню фильма, которая теперь почему-то оказалась совсем в другом наряде. Кулвиндер отняла у мужа пульт и выключила телевизор.

— Для описания чего? — нетерпеливо спросила она.

— Своих желаний, — мужчина залился краской. — В спальне.

— Почему же ты мне не рассказывал?

— Кулвиндер, — спокойно проговорил Сараб. У женщины екнуло сердце. Муж уже очень давно не называл ее по имени. — Когда я мог рассказать тебе что-нибудь, чего ты не желаешь слышать?

Кулвиндер недоверчиво посмотрела на мужа.

— Эти женщины обсуждали вовсе не только постельные развлечения. Они рассказали Никки о Майе. Насколько мне известно, они открыто разговаривают об этом уже несколько недель, подвергая риску наши жизни, — Кулвиндер не была знакома с большей половиной женщин, присутствовавших на занятии. Какие версии случившегося они раскручивали и как ей теперь это контролировать?

— Они что-то знают? — спросил Сараб. Надежда в его голосе больно ранила Кулвиндер.

— Никки считает, что у нее есть доказательства, но это пустяки, Сараб. Мы не должны питать пустые надежды.

Когда Кулвиндер пересказывала мужу открытие Никки насчет почерка Джагги, она вспомнила, что полицейские говорили ей о записке, пересказывали ее содержание и даже зачитывали текст. Констебль был вынужден подхватить Кулвиндер, потому что она пошатнулась и рухнула на стул. О чем же говорилось в той записке? Что-то про раскаяние и позор. «Это слова не моей дочери, — выдавила тогда Кулвиндер. — Иззат[30] ее не волновал». Разве Майя употребила бы витиеватые пенджабские слова там, где достаточно было одного английского? Автор записки, подделывавшийся под руку Майи, был небрежен и тороплив.

Сараб всё стоял и стоял, уставившись в пространство. Потом он взглянул на Кулвиндер так, словно она внезапно материализовалась из воздуха.

— Джагги левша.

— Ну и что? Это не значит…

— Мы можем кое-что сделать.

— Да кто станет нас слушать? Или просто повторят, что твердили раньше: «Майя была подавлена, для убитых горем родителей естественно искать виноватого»? А вдруг полиция нам не поможет и Джагги узнает, что мы опять туда ходили?

В первый раз, когда Джагги позвонил Кулвиндер посреди ночи, никаких угроз не прозвучало. Он просто сообщил, что его друзья знают, когда Сараб уходит домой с вечерней смены.

— Сейчас самое главное — безопасность, — напомнила Кулвиндер мужу.

— Разве?! — вспылил Сараб. — Неужто мы должны всю оставшуюся жизнь провести в страхе?!

Он пересек комнату и раздвинул шторы, открыв вид на дом Тарампал на противоположной стороне улицы.

— Прошу тебя, — пробормотала Кулвиндер, поворачиваясь спиной к окну, — закрой шторы.

Сараб повиновался. Они сидели в полутемной комнате, прислушиваясь к еле слышному потрескиванию электрических лампочек.

— Сараб, если с тобой что-то случится… — женщина не смогла закончить фразу. С другого конца комнаты до нее доносилось тяжелое дыхание мужа. — Я потеряла Майю. И не могу потерять тебя.

У мужчины задрожали губы. «Скажи мне это сейчас», — безмолвно умоляла Кулвиндер, но он смотрел мимо нее. Она порой гадала, чувствовал ли муж себя одиноким, когда ее не было, или испытывал облегчение, что не приходится вести непростые разговоры или выбирать безопасные темы для обсуждений. Ясно, как наяву, Кулвиндер виделось недалекое будущее: они всё больше отдаляются друг от друга, спят в разных комнатах и, прежде чем устроиться перед телевизором, вежливо дожидаются, когда супруг освободит гостиную. Одна только мысль об этом порождала в душе женщины ужасное чувство одиночества, словно всё уже случилось.

— А Никки? — спросил Сараб.

Кулвиндер прищурилась. Меньше всего ей хотелось говорить о Никки.

— Что Никки? — раздраженно спросила она.

— Где она живет?

— Где-то в Западном Лондоне.

— Вели ей быть осторожнее.

Кулвиндер вспомнила яростную перепалку с девушкой. Она ни разу не сказала Никки, что ей может грозить опасность. Дошли ли до Джагги вести о ее расспросах? А вдруг «Братья» узнают, что этими занятиями руководила она? Кулвиндер покачала головой, отгоняя эту мысль. Никки не из Саутолла. Нет никакой надобности волноваться о ее безопасности.

— Я не знаю, где она сейчас, — сказала Кулвиндер.

— Сходи на следующее занятие и…

— Я закрыла кружок. И уволила Никки.

Сараб резко вскинул голову.

— Кулвиндер, подумай о девушке, — сказал он. И вышел.

Женщина почувствовала, как пусто стало в комнате без мужа, но злиться не перестала. Именно Никки и поставила их в такое положение! Если бы эта девица просто выполняла свою работу, ничего бы не случилось. Кулвиндер открыла папку. Эти страницы — многодневная, многонедельная летопись обмана. Порывшись в папке, женщина нашла рисунок. Одна из неграмотных вдов пустила в ход свои художественные таланты и заполнила листок иллюстрациями: мужчина, нависший над женской грудью и слегка раздвинувший губы, чтобы взять в рот сосок; женщина, сидящая верхом на мужчине: изогнутая линия, бегущая от лопаток к ягодицам, призвана подчеркнуть легкий изгиб спины. Какая пакость.

Кулвиндер швырнула бумаги обратно в папку и отправилась на кухню, чтобы заварить себе чай. Наполнила чайник водой. Но, ожидая, пока вода закипит, она была не в силах отогнать от себя мысли об угловатом мужском теле, склонившемся над женским. Кулвиндер покачала головой и попыталась переключить внимание на чайник. На поверхности воды начали появляться крошечные пузырьки. Женщина подошла к шкафчику со специями, достала семена фенхеля и кардамона и снова остановилась, прикрыв глаза. Пока зрение приспосабливалось к темноте, перед ее взором расплывались пятна света. А затем они не исчезли, нет, а начали обретать формы. Мужчина. Женщина. Пальцы, умело скользящие по обнаженной коже. Алые губы, прижимающиеся к блестящей плоти. Кулвиндер резко открыла глаза. Подошла к плите и сняла чайник. Покосилась на папку. Пожалуй, не страшно, если она прочтет один рассказик — так, для сведения. В конце концов, должна же она быть в курсе, если правление решит ее опросить.

И Кулвиндер взяла первый листок.

Портной

Давным-давно на окраине дворцового города жил талантливый, но скромный портной по имени Рам. Его заказчицами были женщины, которые хотели выглядеть, как члены королевской семьи, жившие в стенах дворца. Эти женщины приезжали к Раму за много миль, вооружившись перечнем невыполнимых, казалось бы, требований. Говорили, что Рам обладает даром создавать из ничего самые царственные и модные наряды. Он мог сделать так, что простая желтая нить превращалась в золотую, а обычная бледно-зеленая материя приобретала роскошный оттенок редкостного изумруда.

Многие заказчицы Рама были влюблены в него. Они подмечали, как портной обращается со своей скромной швейной машинкой, как ловко скользят его пальцы по ткани, и делали вывод, что и среди простыней он, должно быть, проявит такой же талант. На примерках женщины нарочно расстегивали верхние пуговицы и наклонялись вперед, чтобы Рам мог украдкой бросить взгляд на их грудь. Некоторые, переодеваясь, не задергивали до конца занавеску, чтобы дать портному возможность подглядеть. Рам не обращал на эти уловки никакого внимания. За работой он предпочитал не отвлекаться на соблазны. Когда-нибудь он выкроит время для возлюбленной, а сейчас у него слишком много заказов. Слух о том, что Рам лучший в мире портной, разнесся по всей Индии. В народе даже пошел гулять стишок:

У портного Рама лучшие наряды,
Будут все на вас бросать завистливые взгляды.
На такую красоту никто не поскупится,
Все его заказчицы одеты как царицы.

Но на каждую похвалу, которую получал Рам, приходилось по проклятью. Завистливые портные по всей Индии ненавидели его за то, что он переманивает заказчиц своим волшебным искусством. А прочие мужчины злились на портного за то, что он потакал требованиям их жен, которые, облачившись в роскошные сари, ожидали королевского обращения.

Однажды днем к Раму явилась женщина и попросила о помощи. Как только он заглянул в ее светло-карие глаза, сердце его дрогнуло.

— Мне вздумалось хотя бы один раз в жизни выглядеть как богачка, — сказала заказчица, и портному тут же страстно захотелось, чтобы этот голос нашептывал ему нежности на ушко. Женщина протянула старую шаль. — Я не могу позволить себе новую, но вы могли бы пришить к этой кайму?

— Разумеется, — ответил Рам и подумал: «Ради тебя я сделаю все что угодно». — Должно быть, вам купил ее муж?

Женщина улыбнулась и заправила за ухо выбившуюся прядь.

— У меня нет мужа, — к восторгу Рама, сообщила она.

Эта красавица была достойна королевского наряда. Рам решил, что, когда шаль будет закончена, он не примет от женщины никакой платы: все, что ему было нужно, — это шанс еще раз поговорить с ней, чтобы узнать ее имя. Страсть портного к прекрасной заказчице воспламенила его творческую мысль. Он принялся смешивать красители, чтобы создать нити самых ярких цветов и произвести на женщину неизгладимое впечатление. Кайма шали будет украшена шествием бирюзовых и пурпурных павлинов. В центре Рам вышьет миниатюрное изображение дворца с крошечной фигуркой женщины в одном из окон. Он укажет ей на этот тайный символ, чтобы красавица поняла, что она — его королева.

Столь подробная сцена потребовала от мастера полнейшей сосредоточенности. Он был так поглощен работой, что не обращал внимания на голоса детей, играющих снаружи. Лишь когда до Рама донеслось его собственное имя, он отложил иглу и прислушался.

У портного Рама лучшие наряды,
Будут все на вас бросать восторженные взгляды.
За такую красоту Рама обожают,
Только сам он без любви век свой скоротает.

Это было худшее из всех возможных проклятий, ибо оно обрекало жертву на пожизненное одиночество. Портной выскочил на улицу.