Бывшая для мажора. Она не уйдет

Глава 11. Нежеланная новость

Мне, действительно, очень нужно было услышать родной голосок. Поговорив с самым важным в моей жизни человеком, я, и правда, смогла успокоиться и снова обрести подобие почвы под ногами. Ураган чувств, сбивавших с толку, приводивших меня в смятение, немного затих.

Правда и ложь, ложь и правда… Сегодня мы с Давидом сказали друг другу столько ужасных ранящих слов. Еще минуту назад я почти готова была взять их обратно ‒ ведь я почувствовала, какими жестокими они были. Увидела, что причинила настоящую боль тому, кто был мне не безразличен. Может, он и заслужил презрение с моей стороны… но и я повела себя как бездушная стерва ‒ это было хуже всего.

Но после недолгого разговора с моим зайчиком, я поняла, что все сделала правильно. Если и существовали какие-то слова, которые могли заставить Третьякова оставить меня и мою семью в покое, я должна была их произнести. Потому что я просто не могла дать ему то, что он хочет. Не имела на это права. Любит ли меня Давид, или говорит мне о любви, просто чтобы отомстить, снова сделать своей на короткое время и еще раз бросить… это неважно. Совершенно неважно.

Потому что у меня… есть ребенок.

Да, представьте себе. У меня есть ребенок, и это ребенок не Альдо.

У меня есть маленький сын, которому в феврале исполнится четыре года. У меня есть муж, который принял моего сына, подружился с ним и даже полюбил его.

Третьяков не знает, о чем просит. Я никогда не поставлю свою безрассудную любовь выше благополучия сына. Никогда и ни при каких обстоятельствах.

Выйдя из темной столовой, я снова прошла в главный холл, но вместо того, чтобы вернуться к гостям, поднялась наверх, в нашу спальню. Скажу Альдо, что слишком устала, чтобы продолжать веселиться на вечеринке.

Подошла к зеркалу, взглянула на свое отражение ‒ оно совсем не порадовало меня. Я выглядела… несчастной. Очень молодой, изысканно прекрасной в этих старинных украшениях и серебристом атласном платье от Валентино. Но по-настоящему несчастной.

В моем горле встал ком. Мне снова захотелось плакать.

«Я люблю тебя, Ника. Всегда любил только тебя…»

«Ты тоже так и не забыла меня. Ты тоже все еще хочешь быть со мной! Я это почувствовал!»

Что же ты делаешь?.. Зачем мучаешь меня спустя столько лет?..

Провела ладонями по лицу.

Третьяков по-прежнему тот же избалованный мажор, которым был всегда. Беспринципный. Инфантильный. Ему захотелось проучить бывшую подружку, заполучить красотку, жену аристократа, и он пошел по привычному пути шантажа и мелких махинаций ‒ в этих делах он всегда был непревзойденным мастером.

«У нас есть… ребенок? Ника, где он?», внезапно всплыли в голове слова, наполненные недоверчивой радостью. Перед моими глазами возникло его лицо в тот момент, как он их произнес…

И мне снова стало больно. Больно так, что я с трудом смогла сделать вздох.

Я знала, что такое настоящая любовь. Это непреодолимая сила, сметающая все на своем пути. Заставляющая поверить в мечту, какой бы невероятной она ни была. Отбросить любые сомнения, какими бы разумными они ни были. Забыть обиды. Простить предательство…

Но иногда даже настоящей любви может быть недостаточно, чтобы свести двоих вместе. И мой случай был именно таким. Мне не было смысла мучиться сомнениями, я это понимала.

Сняв украшения и положив футляр в сейф, спрятанный за картиной кисти Томмазо Минарди, сбросила платье, накинула шелковый халатик. Подошла к кровати… и тут увидела на своей подушке маленькую коробочку полированного дерева.

В мое сердце вошло недоброе предчувствие. Внезапно мне захотелось избавиться от этого непонятного подарка, не давая себе шансов выяснить, кто и что для меня оставил.

Но я все равно открыла футлярчик — что-то заставило меня это сделать словно против воли…

В нем оказалось блестящее кольцо из белого металла ‒ два ободка, объединенные литыми буковками, складывающимися в слова «I love you». И записка…

«Не могу без тебя. Все еще восхищен, влюблен. Все еще люблю тебя, В.»

***

Нет… Нет, это не может быть правдой!..

Так значит, это действительно был он. Все это время это был… он…

Я почувствовала, будто под моими ногами разверзлась земля. Этот удар стал для меня… чрезмерным.

Положив футляр с кольцом под подушку, я свернулась калачиком на кровати поверх покрывала. Сложилась вдвое от нестерпимой боли. Из моих глаз полились слезы. Мне показалось, что я вот-вот скончаюсь.

С того самого разговора больше четырех лет назад я убеждала себя, что эти украшения с признаниями в любви просто не мог присылать мне Давид. Кто угодно, но только не он. Не он тайно присылал мне эти маленькие подарки с записками, подписываясь одной буквой «В.» и подкидывая их в мой школьный портфель, не он писал, что восхищен моей красотой, называл меня невероятной, неповторимой, чудесной, не он говорил, что любит! Знала, что его второе имя Винченцо ‒ так его назвали в честь дедушки по материнской линии, но решила, что это просто совпадение.

Сказала себе, что это был какой-то другой тайный поклонник ‒ мало ли могло их быть у меня в школьные годы? Ну, а Давид… Давид был просто неспособен на эти чувства, так я подумала.

Перед моими глазами снова возникло его лицо, его взгляд в ту секунду, когда он увидел нас вдвоем с его отцом, то самое воспоминание, которое изводило меня все это время… Еще в тот момент частью своей души я поняла… что совершила ошибку. Что поспешила, сделала глупость, нанеся удар в ответ на удар. Отрезав себе все пути к отступлению. Но все эти годы пыталась убедить себя, что это не так…

Значит, он, и правда… любил меня, несмотря на то, что сказал тогда? И сейчас признался, что все еще любит.

Я обняла себя руками, пытаясь куда-нибудь скрыться от этих ощущений.

Нет, этот факт все равно ничего не менял. Ведь все осталось по-прежнему. Я все еще чужая жена. Все еще мама. И Третьяков тот же человек, способный на все, парень, которому я никогда не могла доверять. Я это понимала…

Но это понимание все равно не спасало меня от сожалений. Горьких сожалений. Мучительных… абсолютно бессмысленных.

Ведь все произошло именно так, к худу или добру. И ничего изменить уже не удастся, как бы мне этого ни хотелось…

***

Около четырех лет назад

Я сидела на слишком мягком диване из кожзаменителя в приемной одной из платных клиник московской сети «ЭлитМед». Сжимала в руках карточку с сонограммой будущего ребенка, чувствуя, как кондиционированный воздух, наполненный запахом медикаментов, холодит дорожки слез на моих щеках…

Я понимала, что обязана прервать эту жизнь, хочу этого или нет.

Знала, что будущий ребенок станет катастрофой, в прямом смысле. Станет крушением всех моих надежд.

Сначала беременность, неизбежный перерыв в работе, а то и вовсе закат моей карьеры, которая едва-едва пошла в гору. Ведь что принесет мне это положение? Растяжки, варикоз, лишний вес, обвисшую грудь. Что станет с моей красотой, с молодостью, которые так нужны начинающей модели? Зрение после родов снова упадет ‒ а ведь я вложила большие деньги в его коррекцию, сделала лазерную операцию, как только стала совершеннолетней.

И наконец, у меня появится младенец, который долгие годы будет нуждаться во всем моем внимании…Рядом со мной не будет любимого мужчины ‒ со всем мне придется разбираться в одиночку.

Представила лицо мамы, которая не раз предсказывала крах моей модельной карьеры, говорила, что я ничего не добьюсь на этом поприще. Ее лицо в тот момент, как она узнает об обрушившихся на меня трудностях, услышит о том, что ее неудачница-дочь свалилась-таки в ту яму, о которой она ее предупреждала…

Забеременеть в восемнадцать, не имея стабильной работы, не будучи замужем… Разве такой должна была быть моя жизнь?

Я прижала руку к животу… и из моих глаз хлынул новый поток слез.

Десять или одиннадцать недель ‒ вот возраст моего малыша. Аборты разрешены только до двенадцатой недели. У меня была последняя возможность привести мою жизнь в порядок.

Я забеременела в мае. Это его ребенок, я знала. Малыш Давида Третьякова…

― Ника Ларина, пройдите в кабинет 210, ― обратилась ко мне администратор.

Встав с дивана, я двинулась, было, по направлению к нужной двери… но затем повернулась и выбежала к коридор. Побежала по лестнице, так быстро, словно за мной гнались, крепко прижимая руку к животу. Оберегая этого малыша, как самое ценное, что у меня есть.

Выбежав на улицу, наконец, остановилась. Подняла голову к небу, задержала взгляд на облаках, быстро плывущих куда-то за горизонт, на тополиных пушинках, взметающихся вверх от каждого порыва ветра. Впустила в легкие теплый воздух, пронизанный запахом раскаленного бетона.

Во что бы то ни стало… я справлюсь со всем, что может принести мне судьба! Справлюсь… Я обязательно справлюсь!..

Ради самой себя… и ради малыша, которого ношу под сердцем.

Ради ребенка человека, которого, вопреки всему, я продолжала любить.

***

Наши дни

Родители Альдо, наконец, вернулись обратно в свое имение на побережье (слава Богу!). Я начала готовить дом к приезду сына ‒ последний месяц лета он гостил в России у бабушки, моей мамы. Мне не терпелось похвастаться перед ней моим огромным домом практически в центре Рима. И конечно же, не терпелось обнять Пашу, моего зайчика, с которым я уже не виделась не пойми сколько времени.

Давид Третьяков больше ко мне не подходил ‒ не врывался в дом, не выслеживал в универе. Я надеялась, что мои слова о том, что я избавилась от его ребенка, навсегда отбили у него желание преследовать меня… но все равно продолжала бояться.

Бояться его мести. Бояться появления тех гадких снимков в каком-нибудь дешевом журнале или блоге о жизни богатых и знаменитых. Мне казалось, что эта тишина не сулила мне ничего хорошего. Словно это было затишье перед бурей, которая вот-вот должна была разразиться.

Я не знала, что буду делать, если он выполнит свою угрозу. В моей голове вертелись сценарии моего возможного будущего. Вот Альдо открывает какой-нибудь пост, ссылку на который ему присылает один из его великосветских друзей… и видит свою жену в объятиях другого. Не дает мне ничего объяснить, не верит словам, требует развода. И я снова становлюсь матерью-одиночкой, которой была все это время…

Конечно, такой сценарий был маловероятен. Альдо по-настоящему любит меня, к тому же разводы в Италии даже в самых простых случаях затягивались на годы. Не говоря уже о том, что мы венчались в церкви, и истые католики Ринальди скорее предпочли бы забыть об этом скандале, чем устраивать новый, с разводом в их семье.

И все же матерью-одиночкой мне снова становиться совсем не хотелось.

Все эти годы я много работала, строила карьеру и почти не видела сына. Уходила из дома, пока он спал, приходила, когда он ложился спать, едва успевая или даже не успевая спеть ему колыбельную перед сном. Пропустила его первые шаги и первые слова. Звонила домой в перерывах между съемками и показами, просила няню подержать трубку рядом с его ухом, просто чтобы он не забывал мой голос…