Бывшая для мажора. Она не уйдет

Глава 26. Плохое и хорошее

Я лежала на кровати в своей комнате.

Иногда дремала. Иногда смотрела на старинные настенные фрески, со следами осыпавшейся штукатурки. На блики витых прикроватных столбиков из темного полированного дерева. На то, как танцуют пылинки в тонких лучах, пробивающихся сквозь жалюзи. Или просто смотрела перед собой… надеясь выдержать еще один день.

Я прекрасно знала, что со мной происходит. Ведь я привыкла искать ключ к внутреннему спокойствию в самой себе ‒ этому меня научили мои йоговские практики. Привыкла рассуждать над проблемами, а не прятаться от них. Умела разрешать внутренние противоречия. И все равно не могла выбраться из этой ловушки.

Это был замкнутый круг.

Моя боль питала депрессию. Депрессия не давала мне поправиться. Болезнь питала боль. Одиночество… питало боль. И безысходность, отсутствие надежды на будущее.

Депрессия изменила меня. И видимо, уже навсегда.

За дверью послышались приглушенные голоса.

― …пытался что-то сделать. Говорил с ней каждый день, но она просто… молчит. Не хочет говорить даже с психотерапевтами. Врачи говорят, что она давно могла бы встать на ноги ‒ да, через ужасную боль, борясь с трудностями, но могла бы. Но Ника просто отказывается от физиотерапии.

«Видимо приехал новый психотерапевт», устало и безразлично подумала я. Но тут прозвучал голос второго собеседника… который я сразу узнала.

― Я попробую с ней поговорить.

Дверь в мою комнату открылась… и в нее прошел он.

Такой же, как раньше. Он ничуть не изменился. Возможно, стал только красивее за это время ‒ по-другому постригся. Подкачался. Его жизнь не стояла на месте.

Я прикрыла глаза… и с трудом сдержала желание закрыть от него свое лицо. Лицо, превратившееся в карикатурную резиновую маску.

Какое-то время Давид молчал, словно не в силах произнести ни слова. Словно мой вид выбил почву из-под его ног… Я понимала его. И все равно почувствовала, как знакомая ноющая боль сковывает мои внутренности, мешая мне дышать.

Он подошел ближе, придвинул стул к моей кровати.

― Ника, это я.

Его голос был теплым. Но мне показалось, он заставлял себя говорить со мной именно так ‒ ласково, спокойно.

Снова посмотрев на него… я молча отвернулась в другую сторону. «Уходи Давид. Тебе не нужно было приходить», прошептала про себя.

― Ника, я пришел сразу, как узнал. Я не мог не прийти, ― он словно ответил на мои мысли.

Парень снова замолчал, наверное, надеясь, что я ему отвечу. Но я не хотела… с ним говорить.

― Моя упрямая девочка, ― я ощутила прикосновение его ладони к своей руке, ее грубоватую мягкость. ― Альдо говорит, что ты отказываешься от физиотерапии. Ты молчишь, не говоришь, почему. Может, ты поговоришь со мной? ― на какое-то время парень замолчал. ― Ника, ты самая сильная девушка, которую я знаю. Если кто-то может подняться на ноги после таких испытаний, то только ты.

Я закусила губу.

― Ты должна поправиться, ― продолжил он. ― Ради меня, ради своего мужа. Ради сына. Где сейчас твой малыш?

Напоминание о сыне кислотой прошлось по моей ране. Невыносимой болью отозвалось в моей груди. Из легких тихо вышел воздух ‒ это должен был быть плач, но он получился беззвучным.

«Мама!..» Я словно все еще слышала его тонкий голосок в тот день, когда со мной случилось это несчастье. И одна мысль о том, что он видел… видел, что случилось со мной, с моим телом…

Я могла бы продолжить жить ради Паши. Но эта мысль лишала меня способности жить.

Я спасла его, но не смогла уберечь…

И ему было лучше без меня, такой, какой я стала ‒ ведь я не могла о нем позаботиться. Еще много месяцев назад моя мама увезла его к себе в Россию. И так я лишилась последней ниточки, связывавшей меня с этим миром.

― Почему, Ника?! ― с внезапной болью и страстью произнес Давид. ― Почему ты не хочешь поправиться?!

Я упрямо замотала головой… но его словам как-то удалось пробиться сквозь стену, которой я себя окружила.

― Лучше бы я умерла. В той аварии, ― наконец, прошептала, тщетно пытаясь сделать еще один вдох.

Его пальцы с силой сжались на моей ладони.

― Не смей… так говорить!

Внезапно он вскочил со стула. Прошелся туда-сюда по комнате.

― Объясни! Что мне сделать… как… Почему такая сильная девушка как ты, молча отказывается от жизни?

― Все прямо как ты сказал в тот день… «…у тебя ничего не останется. И тогда ты пожалеешь обо всем». Так и вышло. И теперь… у меня не осталось, ничего, кроме… сожалений, ― прерывисто выдохнула, отвернувшись к стене.

Давид снова подошел ближе ко мне.

― Ника, почему ты вообще вспомнила о тех словах? Это же… Да я же просто впустую сотрясал воздух. Ты же знаешь, я все время говорю что-то не то. И почему ты говоришь, что у тебя ничего не осталось? ― казалось, он искренне этого не понимал. ― У тебя есть Паша, у тебя есть Альдо. :К:н:и:г:о:е:д:.:н:е:т:

― Паше теперь даже лучше без меня. А Альдо… Я не могу с ним говорить. Он так заботится обо мне, и я должна быть ему благодарна… но он последний человек, с которым… Я не могу находиться рядом с ним. Между нами все кончилось еще до аварии.

Наконец, я призналась кому-то в том, о чем никому не говорила. Ни маме, ни подругам, ни Игорю. Потому что та авария изменила все… и при этом не изменила ничего между нами с Альдо. Великосветские друзья сочувствовали ему ‒ его жена попала в аварию, впала в глубокую депрессию, исчезла из мира. И только мы с ним знали, что произошло в тот день.

Может быть, он был не виноват в самом несчастном случае, но моих чувств это не меняло. Он больше не был моим мужем. Не по-настоящему.

― Вы с ним больше не вместе?

В голосе Давида прозвучала какая-то новая интонация ‒ словно напряжение или пораженное удивление. Я снова посмотрела в его знакомые серо-зеленые глаза, хоть знала, что не смогу выдержать его взгляд.

― Нет, не вместе…

Какое-то время он молчал, и на его лице была внутренняя борьба.

― Я знаю, что не могу… я не должен спрашивать тебя…

Но тут он снова сжал мою руку в горячей ладони.

― Ника, если ты скажешь мне, что хочешь быть со мной… ― проговорил он, ― что сможешь быть со мной, после всего, что я сделал… Ника, я пойду на что угодно, чтобы мы были вместе!

В его голосе было столько убежденности, силы, страсти и нежности… Я вгляделась в знакомое лицо, пытаясь понять, искренен ли он. Ведь мы так долго ненавидели друг друга, столько сделали. Ведь для нашего разрыва были причины… Неужели он имеет в виду то, что говорит?

― Но как… а как же Паша? Неужели ты… сможешь принять его? Он ведь не твой сын, ― пробормотала я.

― Ника, Боже мой, конечно, смогу. Он же твой сын, твой ребенок. Мой младший брат. Братишка… ― улыбнулся Давид. ― Такой славный мальчуган. Тебе и спрашивать об этом было не нужно. Он мне уже родной.

В этот момент в моей груди что-то перевернулось… и по моим щекам полились слезы. Неужели это правда?.. Я почувствовала, что вот-вот поверю ему… поверю в то, что я значу для него столько же, сколько и он для меня.

Наклонившись к моей руке, он прижал ее к губам.

― Моя непослушная девочка… ― прошептал с нежностью. ― Именно этого я всегда хотел больше всего на свете. Быть с тобой. Для меня всегда существовала только ты.

Давид так свободно говорит о своих чувствах ‒ а ведь недавно мы молчали, боясь открыться друг другу, даже чуть-чуть. Неужели он так сильно изменился?

Но почему я продолжаю искать подвох в его словах? Неужели я все еще боюсь ему открыться?..

«Конечно, боюсь», пронеслось в моей голове.

Боюсь… Ведь на моем сердце и на теле было столько чудовищных ран.

― Но я видела тебя с другой девушкой.

Он поднял голову и посмотрел на меня.

― Мы с ней уже расстались. Сразу, как я снова увидел тебя. Да у нас с ней и не было ничего серьезного.

― Значит… ты тогда увидел меня?

Тут мое сердце снова на мгновение покрылось льдом.

Возможно, меня это беспокоило? То, какой я теперь буду в его глазах? Будет в них прежняя страсть… или одна жалость? Кого он увидел в тот день перед собой? «Увидел женщину в инвалидном кресле. И едва узнал ее», подсказал внутренний голос.

― Но ведь я… очень изменилась, ― опустила голову. ― Мое лицо…

― Что я слышу? ― чуть усмехнулся Давид краешком губ. ― Неужели это говорит Ларина, эта самоуверенная девчонка? Ника… ― продолжил уже тише. ― Ты всегда будешь для меня самой красивой. Самой лучшей.

Он ласково провел рукой по моей щеке. По этим шрамам. По чертам, утратившим свой вид. И в его глазах было столько нежности…

Неужели он действительно так сильно любит меня?.. Неужели больше не будет этого скрывать?

― И я полюбил тебя, даже раньше, чем ты думаешь, ― признался Давид. ― Если совсем честно, я влюбился не только в Нику Ларину, королеву красоты. Ты не поверишь… но глаза Веры Тучиной с самого детства преследовали меня во сне. Вот эти глаза цвета молочного шоколада. Вот они, передо мной. И ничуть не изменились. Я люблю тебя любой,―прижался щекой к коже моей руки. ― Люблю такой, какая ты есть. Со всем хорошим и плохим. Люблю тебя… ― шепнул еще раз. ― Люблю…

Его тепло волной разошлось по моему телу, придавая мне сил. Вливая в меня желание жить.

― Я тоже люблю тебя, Давид, ― наконец, открыла ему свое сердце. ― Таким, какой ты есть. И я тоже… больше всего на свете хочу быть с тобой!..

Я увидела трепетную радость в его серо-зеленых глазах, и в этот момент поняла, что снова… снова вернулась к жизни и даже больше.

Я почувствовала себя живой, как никогда!..

***

Наконец, я смогла посвятить всю себя физиотерапии ‒ удивительно, но как только ко мне вернулись душевные силы, сразу начали прибывать и физические. Уже к концу второй недели я уверенно стояла, держась руками за поручни тренажера.

Давид регулярно заходил ко мне в реабилитационный центр, поддерживал меня, мотивировал своими фирменными шутливыми подколками ‒ я так по ним скучала, так скучала по нему, именно такому, что даже злиться не могла!

Когда-то мне казалось, что наше самое счастливое время осталось в прошлом. Что, как школьные годы, эта радость уже не сможет к нам вернуться. Но сейчас, даже несмотря на все трудности, с которыми мне приходилось бороться, я чувствовала себя… на своем месте. По-настоящему счастливой. И для того, чтобы чувствовать себя именно так, мне не нужен был подиум, не нужны были тысячи восхищенных глаз.

Только его любящий взгляд.

― Ты слишком самокритична, ― Давид убрал волосы от моего лица, глядя на наше отражение в зеркале физиотерапевтического кабинета. ― Не так уж ты и изменилась. Шрамы со временем совсем исчезнут ‒ их уже и так почти не видно. Как была красоткой, так и осталась.

― Ну, да. Если тебе такое нравится, ― скептически хмыкнула, отворачиваясь в сторону. ― Знаешь, когда в свое время я делала пластику, больше всего я боялась, что не смогу вовремя остановиться и превращусь в силиконовую куклу. Вот и превратилась…

― Да что ж ты так на внешности зациклилась? ― мажор насмешливо прищурил глаза. ― Блин, Ларина, неужели ты думаешь, что парни всю жизнь хороводы вокруг тебя водили только из-за красоты? Красоток на свете полно. А ты… это ты. И неважно, как ты выглядишь.