Бывшая для мажора. Она не уйдет

Глава 17. Беспередел

Давид

Наверное, мне пора признаться — я понятия не имею, что творю.

Доехал до особняка Ринальди и остановил машину за углом, в узком переулке ‒ в последнее время я много времени проводил в этом местечке. По нескольку часов ежедневно. Наблюдал за его обитателями. Жалкое зрелище, но именно к этому и свелась моя жизнь ‒ к наблюдению за чужой жизнью. Я никому и никогда не признался бы в том, как провожу свое свободное время.

Я ждал, пока кто-нибудь из них выйдет на улицу. Муж Ники, слащавый высокомерный хлыщ, скучный до зубного скрежета, с его вечно постной рожей. Ника, как обычно безукоризненно прекрасная, эффектно наряженная по последней моде, спешащая в институт или из института. Трехлетний малыш, беленький, светловолосый, похожий на жемчужину, держащий за руку свою няню…

Я видел ребенка, к которому не смел подойти ‒ ребенка, для которого я был незнакомцем. Чужим человеком. Я напугал бы его, если бы подошел.

И я видел девушку… Нет, я не смогу передать, что чувствую, когда вижу ее.

Я думал, что невозможно ненавидеть ее сильнее. Но я не знал, что такое ненависть, пока не узнал, что она скрывала от меня все эти четыре года.

И я сидел под ее окнами, но не мог подойти ближе. Потому что знал ‒ как только заговорю с ней, больше не смогу сдерживаться. Наблюдая за жизнью Ники, спокойной и размеренной, мирной, я чувствовал, что с каждым днем моя ненависть к ней только крепчает. Становится глубже.

Та, которая была виновата во всем. Та, которая отняла у меня жизнь, которой я должен был жить.

Она сказала, что этот маленький мальчик ‒ мой единокровный брат? Я ни на секунду не поверил ее словам, сердце знало точно ‒ он мой. Но может быть, она все-таки сказала правду, и мне не было никакого смысла, как последнему лоху, дежурить под окнами моей школьной подружки, которая вышла замуж за другого?

Я говорил самому себе, что мне нужно уехать, сбежать. Перевестись в миланский филиал нашей академии, и забыть их, и мать, и ребенка.

Но я знал, что будет, если я уеду. Знал, какими будут следующие четыре года моей жизни. Понимал, что так и продолжу искать ее в лице каждой девушки. Буду вспоминать наше недолгое счастливое время в одиннадцатом классе. Вспоминать ту, с которой я был счастлив… просто быть.

Оказалось, такое возможно только с ней. Смотреть телек, валяясь на кровать, болтать ни о чем, чувствуя, как время уносится в никуда, не пытаясь замедлить его ход ‒ и просто быть счастливым.

И я знал, что уже не смогу забыть ощущение маленькой теплой белокурой головки малыша под моей ладонью… Тот день, когда я увидел его, погладил по макушке, взглянул в глаза, как две капли похожие на мои.

У пары моих приятелей тоже уже были дети ‒ один из них, Даня Ковалев, вернувшись после учебы из-за границы, женился на какой-то простушке только потому, что она залетела. На второго, Вадима Рокотова, давили родственники, требовали наследника, и он взял в жены молодую образованную девушку из богатой семьи ‒ как говорится, деньги к деньгам. И тот, и другой завидовали нам, своим холостым друзьям.

И я тоже завидовал. Завидовал парням, которые могли наслаждаться обществом телок, которые радовались, что водят крутые тачки, и сорили деньгами родителей. Тем, которые могли жить своей необремененной проблемами жизнью. Завидовал этим жалким типам, которые не знали, не могли знать, что в этом мире представляет реальную ценность.

Я видел, как любимая девушка улыбается моему ребенку, как целует его, играет с ним, и не мог описать своих чувств.

Она лишила меня всего, что было мне дорого. Эгоистично забрала у меня все, что представляло для меня ценность. Эту жизнь. Мою жизнь.

И продолжала лгать, что это не так.

***

― Ты не сможешь доказать, что он от тебя! ― громко, с мелодраматичным надрывом прокричала Ларина. ― Не сможешь! И до тех пор ты ему никто!

Мне было трудно остановиться… и не придушить эту… не могу произнести кого! Она сама хоть себя слышала? Не смогу доказать, что ребенок от меня? Черт, да мне и не нужно ничего доказывать, своими воплями она выдала себя с потрохами.

Пока я стоял, молча офигевая с этого беспредела, Ника добежала до белой машины такси, села в нее, срывающимся голосом назвала водителю свой адрес. И тут же откинулась на сидении, словно вот-вот собираясь упасть в обморок. Королева драмы, блин.

От злости закружилась голова. Я отправился за своим «Феррари», припаркованным недалеко от ворот института. Пришел в себя, только сев за руль автомобиля и поняв, что не знаю, куда мне ехать дальше.

Поняв, что повел себя сегодня, как последний дебил.

Черт… Я же собирался спокойно поговорить с Никой, подойти к вопросу деликатно, издалека, и только после этого мирно попросить ее познакомить меня с сыном. А вместо этого вывалил на нее все свои чувства разом ‒ просто не сдержался.

Да и как я мог сдержаться? Меня пробирала дрожь от одного ее вида.

Хотел бы навсегда ее забыть … но никак не могу порвать цепь, приковавшую мое сердце к ее сердцу. Сердцу любящей матери моего малыша. Стремлюсь к ней, незабываемой, единственной… но не могу даже думать об одной из отцовских любовниц. Об этой манипуляторше, вертевшей сразу тремя мужчинами, обманывавшей сразу троих ‒ меня, отца и этого барана Альдо.

Не зря говорят, что плохие девушки — это яд. Если мне было суждено родиться однолюбом, почему я не влюбился в какую-нибудь милую тихоню? Хорошую девочку, честную, открытую? Какую-нибудь скромную простушку, которая бы терпеливо сносила все мои закидоны?

Но в глубине души я прекрасно понимал, что по-настоящему мог полюбить только такую, как Ларина. Начиная разговор, я собирался убедить ее, что не забыл того, что между нами было. Сказать, что люблю ее ‒ и что никто и никогда не полюбит ее так, как я.

А вместо этого…

Все-таки я должен был попробовать еще раз спокойно с ней поговорить. Может быть, не сегодня ‒ наверное, мне лучше дать ей время отойти, успокоиться. Мне и самому стоило бы успокоиться ‒ как будто это было возможно. С тех пор, как я услышал о том аборте, а потом узнал о ребенке, я словно чокнулся.

Я как полудохлая муха, попавшая в электрическую ловушку ‒ едва шевелю лапками, поджариваюсь на медленном огне, но не могу сбежать.

Припарковав тачку в знакомом переулке недалеко от дома ее муженька, привычно задумался о жизни. Об украденной у меня жизни. Той, которая должна была быть моей, но по ее вине была отнята у меня.

Достал этюдник с рисунками ‒ я так хорошо помнил ее лицо, что мне не нужна была натура, чтобы рисовать ее такой, какой она была. Открыв его, провел по портрету большим пальцем руки. Прямо по этим чувственным пухлым губам. Вгляделся в дерзкие сияющие глаза. Проследил за изгибом талии на рисунке, где она была изображена полностью обнаженной.

Но подняв голову, вдруг заметил саму Ларину во плоти ‒ девушка быстрым шагом приближалась к особняку. Но затем задумчиво остановилась возле фонтана, украшавшего маленькую пятиугольную площадь. Присела на бортик, провела рукой под одной из струек воды. Казалось, она уже совсем успокоилась.

Невольно ею залюбовался ‒ юбка из тонкой белой ткани обрисовывает бесконечные ноги, шелковый топ облегает грудь третьего размера. Я представил, что мог бы сделать с этим телом, выпади мне ночь с ней наедине… Вспомнил все те охрененные часы, которые мы проводили вдвоем.

Как же я скучал по ее губам… По ее стонам. По прикосновению этих нежных рук…

Ника поднялась по ступенькам до входной двери. Внезапно что-то заставило меня последовать за ней ‒ ноги пошли словно против моей воли, обдумать свои действия я не успел. Возможно, краем сознания я подумал, что раз уж мы оба немного успокоились, могли бы продолжить наш разговор, но перевести его в мирное русло. А возможно, я просто больше не мог находиться вдали от нее. Меня притягивало к этой девушке, как магнитом.

Выйдя из машины, дошел до крыльца и хотел, было, нажать на звонок.

Но тут в окно… увидел их. Их, всех троих. Нику, ласково обнимавшую трехлетнего ребенка. С улыбкой болтавшую с мужем, стоявшим рядом с ними, совсем близко.

Спокойная семейная жизнь. Не моя жизнь, а Ринальди. Альдо Ринальди, который понятия не имеет, какую змею пригрел на своей груди! Какую лгунью привел в свой дом!..

Это был какой-то бессознательный импульс. «Очнись, Давид. Ты нам никто», прозвучали в моей голове ее бессердечные слова.

И в следующую секунду я ворвался в особняк прямо через парадный вход.

― Мне пора представиться. Давид Третьяков. Биологический отец Паши, ― улыбнувшись с издевкой, протянул ее муженьку ладонь для рукопожатия.

***

Ника

Встав на ноги, я инстинктивно загородила собой ребенка. Поняла, что момент, которого я ждала, настал, и правда вышла наружу… и просто застыла на одном месте, не зная, что сделать и что сказать.

― Ника, где же твои манеры? Тебе следовало познакомить нас еще во время той вечеринки по случаю юбилея. Хотя, понимаю, в тот вечер ты была слишком занята… целуясь со мной, ― усмехнулся мажор. ― Никак не могу забыть, какой ты была сладкой… как ты дрожала, когда я ласкал тебя на том столе!

От безысходной злости у меня перехватило дыхание. Я открыла, было, рот, чтобы набрать побольше воздуха в грудь и сказать ему выметаться вон… но Альдо опередил меня.

― Я не знаю, кто вы, и мне все равно. Немедленно покиньте наш дом! ― холодно процедил он.

Снова обернувшись к мужу, я увидела, что выражение на его лице стало отчужденно-высокомерным. Я увидела ледяной гнев в его глазах ‒ но как ни странно, он был направлен только на Давида. Ко мне же муж, наоборот, подошел еще ближе и слегка приобнял, защищая от него.

― Не раньше, чем увижусь с сыном!

― Он не твой сын! ― наконец, выдавила сквозь зубы, прижав малыша еще ближе к себе.

― Не мой он только по документам, Ника. Кстати, забыл тебе отдать, держи, ― достав из кармана свидетельство о рождении ребенка, Давид швырнул его мне. ― Итак, Паша носит мою фамилию, у него мои глаза… и мои, блин, гены! Но моим он не считается, и со мной знакомить ты его не хочешь. Тебе не кажется, что это неправильно?

Я подняла документы с пола, но снова не успела ничего ответить.

― Дорогая, ты не проводишь ребенка наверх? ― приобняв меня крепче, Альдо прикоснулся губами к моей щеке. ― А я пока выпровожу этого господина за дверь!

Наверное, на моем лице отразилось непонимание. После всех этих шокирующих новостей меньше всего я ждала, что Альдо так и не изменит его спокойствие.

Но наверное, он просто не хочет выяснять, что к чему, при Давиде и Паше?

Мне не хотелось оставлять их наедине, но еще меньше хотелось, чтобы этот скандал произошел на глазах моего сына ‒ он был куда более смышленым, чем могло показаться, и память у него была прекрасная. Было невозможно предугадать, как он отреагирует на ту или иную фразу. Иногда он припоминал мне обещания, которые я ему давала месяцы назад. И людей запоминал хорошо…

Взяв Пашу на руки, сделала шаг по направлению к лестнице. Но тут Давид снова заговорил ‒ то, что мы с мужем выступили против него единым фронтом, и ему не удалось нас рассорить, явно еще больше его взбесило: