В глубине тебя

ГЛАВА ШЕСТЬДЕСЯТ СЕДЬМАЯ И еще раз

Выходим во двор. Пацан-медбрат отстает от меня и идет под стекло-металлический грибок покурить и посмотреть сотку.

Шкандыляю вон с территории Шарите, не просохшей от недавнего дождя. Жадно втягивая, даю сырому воздуху заполнить легкие-мозг и выветрить тошноту.

Посеревший вечер встречает меня словами:

— Какие люди...

Его хрипловатый оклик застает меня на выходе.

— А ты откуда?

Рик подходит ко мне вплотную, берет за руку и в знак приветствия просто и мимолетно касается моих губ своими. Как будто так и надо. Или будто не мог иначе.

Не отстраняюсь и почти не удивляюсь — устала. Даю себя поцеловать и говорю только:

— Из роддома.

Он косится на меня с недоверием:

— Как так?

Из-за короны в родильный зал никого не пускают, разве что, кроме самих рожениц. Как видно, на роженицу я не смахиваю. Вот, думаю, не судьба, так не судьба.

— Подруга родить должна. Рисковая беременность... роды предстоят тяжелые. Более, чем.

— О-о? — интересуется он с осторожным участием, чуть крепче сжимая мою руку.

— Ниче. Ну, или не знаю. У нее расстройство. Психоз уже много лет, больше полжизни. Да ты ее знаешь — Каро. Ребенок тоже плоховат — одно, вон, УЗИ сердца делают. Но вроде говорят, должны выкарабкаться. Блин, устала жестко.

Я в курсе, что говорить так ужасно — я-то, в отличие от Каро, что делала? Ей-то каково? А малому? Но мне пофиг: я устала...

Нет, я, конечно, сто лет его не видела. Точнее, месяц после «карточного» — не считая моих издевательских смайликов. Весь этот месяц я паясничала, ерничала, а сама... естественно, представляла, как наброшусь на него и утащу в кусты или еще куда-нибудь. А теперь я еле на ногах стою, а Рик, даром что поцелуйчик и «за ручку», но... он какой-то отчужденный. И никаких тебе кустов.

— А ты как тут оказался? Нину, что ль, снова по врачам возил? Или дела?..

— Вроде как. Работа.

Соображаю, что отсюда рукой подать до КвартирМитте, который теперь вовсю строится и растет, совсем как в «тетрис».

— Пошли выпьем? — хмуро шутит Рик. — За здоровье... рождение... эм-м... чтоб хорошо у них все началось...

— Не-е, — отказываюсь просто, но следом быстренько прибавляю: — Только чаю если. Или кофе. Пошли.

***

У них в квартире появилось кресло. Не знаю, кто выбирал, но в нем удобно.

Конечно, мы переутомились и почти не разговариваем, но занимаемся любовью в этом кресле основательно, будто отчитываясь друг перед другом о каждом дне с последней нашей встречи, прожитом не вместе.

Теперь он голиком передыхает в кресле, а я — тоже голиком — иду готовить то, за чем сама себя сюда пригласила.

Мне не странно, что у них на кухне я знаю каждую полку, будто часто здесь бывала.

Все делаю сама, выношу в двух чашках чай, и мы с ним синхронно его отхлебываем. Помнится, даже дома его так не обслуживала. Так дома — то ж дома, думаю. Мало ли, как у него с этим теперь.

— Что-то все вокруг рожать ломятся... — замечаю, забираясь к нему на колени.

— М-м-м... — он кладет мне на макушку подбородок, закрывает глаза, обнимает левой. Затем открывает глаза и правой, слегка отстранившись, подносит к губам чашку, аккуратно отпивает и ставит назад. Затем снова закрывает глаза.

— Вы, часом, нет?

Говорю, а сама будто нож в себя втыкаю да проворачиваю еще.

— Нет вроде. Говорил же уже.

— Ну, так это ж ты месяц тому назад говорил, а за месяц мало ли что может случиться.

— Поживем — увидим.

И он — туда же.

— У тебя тоже усталый вид, кстати, — замечаю. — Проект, работа?.. Разбирательства в амте? А может, подготовка к свадьбе? — вываливаю прежде, чем успеваю придумать что-нибудь поостроумнее.

— И не спрашивай, — невесело ухмыляется он.

— Могу подсобить, — смотрю на него вызывающе снизу вверх. С удовлетворением подмечаю, что он недоверчиво приоткрыл один глаз.

Рапортую:

— Отбываю срок дружкой на микро-веддинге.

— В Веддинге? — не понимает он, затем: — А-а, бля. А щас еще чего-то там справляют?

— Ну, «микро», — говорю. — Но подготовка та же, в принципе. Ты, кстати, тоже в планах был.

— Эм-м... где? — он с виду сильно не удивляется, но кажется, находит меня забавной.

— На свадьбе. Молодые... они попутали... дружком тебя решили сделать — насилу я отговорила.

— М-да? — спрашивает он без смеха. — Отговорила?

— Да тебя все равно не было. Давно не было, — замечаю внезапно и чуть резковато, может. — Где был?

Кажется, впервые задаю ему этот вопрос. И мне впервые за последние месяцы-годы, да может, впервые в жизни становится очень неловко, стыдно, боязно почти.

Ведь у меня нет права. Спрашивать его нет права. Ни на что нет права. Никогда не было. Когда жил со мной, не было, когда после того встречались, чтобы потрахаться — не было. И я не спрашивала. Сейчас вообще, вон, не видеться решили.... решила — какого черта спрашиваю сейчас?

Он убирает подбородок с моей макушки и медленно опускается глазами на уровень моих. У него там серая настороженность, к ней медленным янтарно-волчьим сдвигом добавляется такой вот краешек усмешки — и я хочу бежать. Мне много этого — взгляда его, всего его лица. Печали у него в глазах.

Какого он вываливает ее передо мной, свою печаль? Что мне с ней делать? Мне много.

— Внедряешься в нормальность? — спрашиваю глухо.

Заткнись, думаю самой себе. Сказать нечего — не говори.

Но не затыкаюсь:

— Готовишься к семейной жизни?

Не спешит с ответом.

— Утомляет же наверняка, — цепляю.

Грызня эта ленивая — почти как наши с ним былые цап-царапки.

Его они легонечко щекочут, он улыбается шире:

— Да не, ниче, приятно даже.

Ах вот как... Я невольно вздрагиваю и даже будто отстраняюсь, но он тянет назад и крепче прижимает меня к себе.

— Слыхала, ты теперь еще и учебой занялся, — не могу остановиться я. — Кругом прям успеваешь. Она не ошиблась на твой счет — ты справишься.

— Причем тут «она»? — сужаются его глаза.

— Это ж Нина придумала тебе эти заочки.

Воистину: язык мой — враг мой. И ведь я это без задних мыслей. Но Рик неожиданно меняется в лице и говорит отрывисто:

— Никто мне ничего не придумывает. Все решения я принимаю сам. И дела свои сам устраиваю. Давал устраивать тебе — ты не захотела.

Его голос, обычно с легкой хрипотцой, теперь сух, как сучок.

— И не хер было тогда «вымаливать» меня у Франка, — его пальцы впиваются в меня. — Че, думала, я не узнаю?

— Я не сплю с ним, — информирую его зачем-то.

— Р-р-рад слышать, — тихонько рычит он.

— И не спала.

— В курсе.

Если «в курсе», то почему глаза сверкают, а сам напрягся, будто волк, готовый наброситься на жертву?..

— Весь этот пиздеж про «нас» — не верь...

— Хер ли мне верить. У меня мозги свои есть, и они нормально варят.

— М-да, — притворно удивляюсь я. — Скажите, пожалуйста. Да ты вообще — молодцом.

— То-то. Правда, мелькают там всякие. Не помогают делу.

Я собираюсь возмутиться, подколоть его опять и даже спрыгнуть с него, но не успеваю. Рик убирает у меня из рук чашку, обхватывает меня покрепче и вместе со мной поднимается с кресла. Неужто хочет стоя?..

— М-м-м... не помогают делу... — бормочет он, целуя. — Не помогают делу...

Не спешу сползать с него, а лишь обхватываю его покрепче ногами. Его руки по спине лезут к моему затылку, губы давно уже слились с моими в мокром, жадном, жарком поцелуе, язык лепится к моему языку, будто чтобы залезть ко мне в глотку.

Держа меня вот так вот на себе, Рик пробирается со мной в их спальню. Там он укладывает меня на кровать, ложится на меня, наваливается всем телом, все также тиская-прижимая, держит под лопатки, а я сама ввожу в себя его член, обвиваю ногами, поглаживаю ступнями задницу.

Наслаждение... какое теплое, сильное, тянущее наслаждение... оно растягивает, оно заполняет меня всю, как будто он весь, целиком зашел в меня, как будто он полностью во мне, у меня внутри... Только что, в кресле было не так... И пусть в других позах он входит... входил глубже — ни разу не было так глубоко, соображаю. И ласково-неистово кусаю его губы, вплетаюсь пальцами в его волосы, откидываю голову назад — и, как когда-то, смотрюсь в зеркало у них на дверце шифоньера. И вижу, как близок он, как тесны наши объятия. Как крепко прижимается он ко мне и как красиво, сильно, плавно двигается на мне. И тоже крепче прижимаюсь к нему, вталкиваю его в себя. Сжимаю его красивую, твердую, сладкую попу, жарко, влажно вбираю в свое влагалище его член, как если бы он еще оставался не вобранным в меня на один, последний миллиметр. Он снова заглатывает-целует, он снова жарко ест губами шею, грудь, соски и под грудями — тоже. Он тоже поворачивает голову, чтобы увидеть нас, и видит нас, и улыбается мне ласково, и снова закрывает глаза, и трется щекой о мою щеку.

Наслаждение... наслаждение струится невидимым медовым светом из его закрытых глаз — в мои, открытые. Мои глаза пропитываются этим медовым светом. Пьют свет, как он пьет меня. Как я пью его.

Я больше не смотрю на нас с ним в зеркале — смотрю в его закрытые глаза и мысленно приказываю его векам дрогнуть и подняться, глазам — открыться, посмотреть на меня, увидеть то, что он сам мне дал. Увидеть, как сладостно играет свет наслаждения в моих глазах, как плавает и в них, и в нем, и между нами. Увидеть, как я горю в его руках, как светится-мерцает, прижимаясь к его коже, моя кожа. Увидеть, как от его сильных, медленных движений во мне, от его глубоких, сладких, тянущих проникновений я вся — его. Я вся под ним, как он весь во мне. И как я кончаю с ним во мне — это увидеть тоже.

Он видит, слышит, чувствует мой оргазм, как с самого начала, как в первый раз и как еще сотни раз после того, и ускоряется во мне, и с поцелуем — мне, моему рту — «приходит» тоже.

Ласкаю его голову руками, глажу лицо, а он трется лицом о мои руки.

«Возьми...» — думаю только. «Все возьми... Нá тебе... Вон, как тебе надо... Тебе ведь надо, чего б ты там ни говорил...»

— Не помогают делу?.. — спрашиваю тихо-нежно, держа в руках его лицо и покрывая его поцелуями, а он подставляется каждому поцелую, всякий раз по-щенячьи зажмуриваясь.

— Не помогают делу, — глухо подтверждает он. — М-м — м-м, — мотает головой, а сам все подставляется, — не помогают делу.

Потом мы, кажется, закемариваем так на несколько мгновений, уходим в небытие... Когда-то тоже, помнится, так «отъезжали» ...

Очнувшись, видим, что почти стемнело.

Безмолвно гладим друг друга, то и дело посмеиваясь, а я еще вдобавок зачем-то припоминаю про себя «карточный домик».

Не помогает делу...

Беззаботно и безобидно думаю эту мантру, пока до меня внезапно не доходит:

— Нина спалила тебя? Тогда?..

А у самой обрывается что-то внутри, когда он кивает головой молча, с улыбкой, которая, правда, мгновенно сходит у него с лица.

— Да, прикинь... Когда мы последний раз в «сигаретной», помнишь?.. Видели по ходу кто-то... или еще как-то... Хорошо отгреб тогда.

Он отгребал так, что после этого я была нужна ему жестко. Или просто нужна была и все. Как всегда: они — это они, а я — это я. Но я игнорила его и только смайлики издевательские кидала.

А вдруг он тогда решил, что со мной все-таки лучше? Ведь когда мы с ним были вместе, я так, как она, никогда не истерила. Наверно, решил ко мне вернуться, а меня, что называется, не оказалось в зоне доступа...