В глубине тебя

ГЛАВА СЕМИДЕСЯТАЯ Рикки

сис ты дома сегодня

Это вопрос или утверждение? А может быть, внушение: сестренка — домой... Братцу повидать тебя охота...

Но я-то старшая сестра и принять его всегда готова.

да жду

Надеюсь, это понятно.

Что я дома — это условно. Имеется в виду, что я в Берлине и, если все будет нормально, мне никуда не придется уехать за его пределы.

Сейчас я даже относительно недалеко, на КвартирМитте. Нам очень быстро дали разрешение, мы резво все расчистили и новострой, как я уже говорила, растет буквально на глазах.

Мы приезжали с ЭфЭм, принимали сделанный подряд. Со стороны ЭфЭм был-принимал самолично Франк, чем окончательно подтвердил мои подозрения относительно планов урвать себе КвартирМитте, когда будет отчаливать.

От «нас» были мы с Ханной. Последнее время Ханна неплохо помогала мне на работе, поэтому я взяла ее с собой на прием-сдачу. Мы с Франком ходим, смотрим, ругаемся с подрядчиком, а она ходит за нами следом и конспектирует нашу ругань, заносит в протокол. Мне нравится.

А Франку, похоже нравится Ханна — он обращает на нее внимание, а на меня даже как будто «обижен» за «былое», вернее, за то, что его не было. Франк то и дело задерживается «в хвосте», а разборки с подрядчиком все больше предоставляет мне. Это мне тоже нравится — люблю, когда мне не мешают.

Условно мы все-таки принимаем подряд и назначаем сроки для доработок, затем едем на Аквариус. Вернее, я нас везу и на Аквариусе намереваюсь их выкинуть, а дальше пусть, как хотят. Они расселись на заднем, а я нахожу их забавными, хоть и чувствую себя отправленной в игнор.

Внезапно смотрю на Франка, и до меня вдруг доходит, что Ханна ему почти в дочки годится. А что, если б он лет в семнадцать с отцовствами начал... Мое самоощущение резко меняется, и я представляю себе Эрни — да мало ли, что там может случиться у этих щеглов в пылу любовной страсти. Невольно прыскаю со смеху и отворачиваюсь. Надеюсь, Франк этого не видел, а если видел, не принял на свой счет.

Тем временем, пока он на заднем окучивает Ханну, рассказывает про все места на Земле, где успел побывать, я стою в пробках. Это не они стоят в пробках — это я стою в пробках и тихонько матерю всех вокруг, пока Франк на заднем травит анекдоты. По-хорошему я бы включилась, но сейчас чувствую себя их шофером, которому Франк даже считает уместным давать советы, как все это дело половчее объехать.

— Хочешь, пересядь... — предлагаю ему руль.

Мне даже не в лом доверить ему свою машину — один черт куриным шагом спотыкаемся... И их воркотня, глядишь, заткнется. А с Ханной я потом поговорю.

Приезжаем на фирму уже в сумерках. Вот везет мне, думаю, в конце рабочей недели. Надо было брать такси, но я поперлась туда на «мини».

Вместо двадцати минут мы доползли до Ку‘Дамма за час, потому что в центре случилось что-то.

В темноте ярче свет. Огонь. Огонь? Пожар!

Пожар на Ку‘Дамме нечасто увидишь. Горит невдалеке от фирмы, совсем рядом. Горит что-то маленькое, невысокое, не чета всем этим крупняковым мега-центрам...

Я не хочу знать, где горит, потому что... знаю уже. Горит «Констанца».

Мы с Ханной, а с нами и Франк бежим — тут бежать меньше полсотни метров. Уже издалека видно две пожарные машины, полыхающее зарево, клубы дыма. Видно пожарников за брандспойтом — они тушат «Констанцу».

Рози и Сорин стоят неподалеку, Рози рыдает, Сорин молча держит ее в руках.

Я подхожу и тоже обнимаю их, тоже — молча. Так и стоим.

— Это все из-за меня, — всхлипывает Рози. — Если б название не поменяли, ничего бы не случилось.

— Да брось... — говорю ей я, а Сорин решительно говорит ей что-то на румынском, она — тоже по-румынски — возражает, настаивает, продолжая всхлипывать.

Не всем, оказывается, хочется потрясенно реветь при виде пожарища. Мне, например, хочется, но не хочется зевакам-очевидцам, столпившимся вокруг нас. Для некоторых из них то, что сейчас происходит — это кино. Возможно, детектив.

До меня доносятся высказываемые вслух «причины» пожара:

— Страховку заграбастать...

— Технику не ту поставил, проводка не справилась — короткое замыкание...

— Разборки итальянцев... тут итальянское кафе раньше было. «ДольчеФреддо». Румын один перекупил, переименовал, переделал да, видать, с кем надо не поделился.

— Румынская мафия...

Две тетки рядом даже не считают нужным понизить голоса.

Сами виноваты.

— Полиция, — говорю еще громче, чем они, резко, веско и значимо, — задержала троих молодых неонацистов — они уже фактически сознались в поджоге. Кстати, свидетелей ищут. Вон там полиция, — показываю и «повышаюсь», — во-он там.

И выразительно и зло смотрю на теток, и даже делаю шаг по направлению к ним — проводить их прямо сейчас во-он туда, где расположилась полиция, чтоб шли отвечать за свой базар.

Обомлевших от ужаса теток как ветром сдувает, а Сорин глубокомысленно замечает Рози:

— Нравится мне твою подруга.

— Не смей, — Рози тихонько дает ему под ребро, всхлипывая у него под мышкой.

Франк и Ханна куда-то исчезли — может, заесть впечатления от пожара в каком-нибудь кафе. Прикидываю, какой сегодня день недели — пятница. Значит, может, даже у него дома. Ладно, их дело. Она-то совершеннолетняя, хоть и зеленая еще.

Когда пожар потушен, сопровождаю Сорина и Рози в пожарный участок — подписывать бумаги. Когда с этим покончено, предлагаю:

— Ребят, давайте ко мне?

— Не хочу к тебе, — вытирает слезы Рози и слабо улыбается. — У тебя есть нечего.

— Викита все устроит.

— Домработницу завела? — осведомляется Сорин.

— Нет, ларечницу в шпэти. Хорошенько выручает после закрытия магазинов.

— А ты чего так поздно сегодня?

— Да пробки, — говорю. — Пожар какой-то в центре. Небось, опять в каком-нить ресторане повар плиту не выключил... или разборки ресторанной мафии...

Сорин посмеивается, и даже Рози горько усмехается моим попыткам развеселить.

Сначала Рози и Сорин уговариваются на мое приглашение, но когда выскакиваю от Викиты с вином, морепродуктами и еще какой-то белибердой, они, успев позажиматься у меня в машине, заявляют, что оправляться от пережитого шока хотят все-таки у Сорина. Пусть к нему и далеко ехать — меня парить они не хотят. Ловят такси и наотрез отказываются, когда пытаюсь затолкать снедь им в нагрузку.

Домой приползаю еле живая — пришлось, как обычно, ставить в гараж «мини», затем полтора квартала тащиться от гаража пешком, да еще с этими треклятыми продуктами. Креветки начинают оттаивать, у меня промокают джинсы, и в мокром я мерзну.

До квартиры добираюсь почти бегом, но на последних метрах меня успевает накрыть дождь, не поспевший на пожар.

Дома не успеваю даже волосы подсушить — пока вываливаю свои подтаявшие покупки в раковину на кухне, трезвонит домофон:

— Сис!!!

А, черт, забыла...

В голосе Эрни — упрек:

— Это я.

— Так, — говорю и открываю ему нижнюю дверь. Из домофона слышу:

— Со мной Дебс.

— Так-та-ак, — пропеваю, чувствуя воцаряющуюся во мне усталую задолбанность.

— И... нас трое.

— Ага... — выглядываю из окна, но их двоих уже не вижу, а вижу только... да быть не может... ТА-А-АК...

В мою квартиру вваливаются Эрни и Дебс. Третьим в их честной компании вваливается большое, мокрое, пованивающее нечто, которым, в свою очередь, оказывается довольно крупный желто-черный эрдельтерьер.

Эрдель пытается поставить мне на пояс мокрые, грязные лапы, Дебс принимается давать ему команды, а Эрни просто и резко оттаскивает его от меня под недовольные возгласы Дебс.

Тут только замечаю, что ребята до того промокли, что мало чем отличаются от собаки.

— Сис, — тараторит Эрни, — нас из дома выгнали. Из домов. Мы тебя тут с утра ждем. У нас уже телефоны разрядиться успели. Мы у тебя перекантуемся пока? Втроем?..

— Ну, шутки у вас...

Чуть съежившись, они переглядываются.

— Вы ж прикалываетесь?

Робость их быстро проходит, и они хором «успокаивают» меня:

— Не-е, не-е, не прикалываемся.

— Как зовут-то его хоть?.. — спрашиваю зачем-то, будто что-то изменится от того, что я узнаю.

— Никак. Мы пока не знаем, как. В приюте взяли, у службы спасения собак Венгрии. Кличку нам сказали самим придумать.

— Рикки... фью-фью, — свищу я, а пес глядит на меня безразлично, но добродушно. — Ко мне, Рикки. Чего? — поясняю им. — В собачьей кличке надо, чтоб буква «Р» была. А на «Рекса» он не тянет.

***

Ночь проходит неважно. Эрни и Дебс, пользуясь случаем, беззастенчиво эксплуатируют мой диван, а собаку выставляют за дверь, чтобы не мешала эксплуатации.

Сначала эрдель, требуя, чтобы они его впустили, скребется к ним в дверь, затем — в другую дверь, то есть, ко мне.

Я пытаюсь делать, как его «хозяева» — не обращать внимания. Но пес, по-видимому, и через дверь слабину чует — начинает подвывать, затем негромко, но гулко и мерзко-требовательно тявкать.

Решительно вскакиваю, чтобы наехать на этих двоих и притянуть их за шкиряк к их зверюге, которая тем временем пробирается ко мне.

Добившись своего, Рикки растягивается возле кровати и преспокойно укладывает морду на лапы. До самого утра его уже не слышно, только чувствуется запах мокрой псины.

— А мы специально его не впускали, — поясняют за завтраком эти комики. — Дрессировали. Пусть привыкает спать в коридоре.

— Надеюсь, не у меня в коридоре?

— Не-е. Просто у Леи, — поясняет Эрни, — аллергия на собак. Ну, папа и взорвался. Если он приучится спать в коридоре, у нее аллергия будет меньше проявляться.

— Это вряд ли, — говорю с уверенностью, впрочем, тут же прикусываю язык. Треплю эрделя за ушами, а он лижет мне руку.

Просохший и накормленный остатками завтрака, Рикки оказывается симпатичным, вполне дружелюбным — и непослушным, как все собаки, с которыми никто никогда не занимался дрессировкой.

Но нужно же с чего-то начинать. Его черным глазкам противостоять чертовски трудно, когда он клянчит вкусное, но, хоть это и не моя собака, решаю проявить с ним твердость характера и не давать «со стола».

Они выводят его гулять, а я даю им денег на собачий корм. Потом Дебс удается до чего-то там договориться со своими мамашами, и она уезжает домой, а пса оставляет с нами.

Под вечер за Эрни приезжает отец.

Мы давно не виделись с отцом. Он всегда рад, если ему удается увидеться со мной и приезжает ко мне редко, но с удовольствием.

Теперь отец здоровается строго и сухо:

— Почему не сообщила, что он у тебя? Мать со вчерашнего дня себе места не находит, мне все нервы вымотала.

— Вчера я и сама не знала, что он у меня, — не менее сухо и не менее раздраженно отвечаю я. — Только под вечер узнала. Домой поздно приехала.

— Хочешь сказать, — отец до невозможности раздражен, неприязненен и неприятен — не помню его таким, — он вчера весь день проторчал с этой... пока ты там...

— ...работала. Пожары тушила. Да, — подтверждаю ледяным тоном, но отец будто не слышит меня.

Когда меня «не слышат» на работе мужчины, я непременно умею сделать так, чтобы услышали, и чтобы привыкли слышать и слушать, и делаю я это не стервозно и, выключив эмоции.