Давай поспорим?

Глава 17.

Рома.

Я с грохотом захлопнул дверь. Не сдержался. Вчера сорвался к ней, отвез к себе домой, у нас был крышесносный секс, от которого до сих пор в ушах звенит. Да мне женщина первый раз приготовила обед. Мать не в счет. И сейчас я в таком шоке, что не знаю, чему больше удивляться: что меня на ней клинит или что мне нравится, что сейчас происходит с нами. Уехать она хочет… Зачем?

Какая теперь работа в таком состоянии? Хочется крушить все вокруг. Или придушить кого-нибудь. Себя, наверно, в первую очередь.

— Сань? — звоню я другу, — пойдем в зал? Грушу поколотим?

— Ты время видел, боец?

— Как раз самое время. Ну? — с надеждой спрашиваю.

— Давай через полчаса в зале.

До зала я доезжаю минут за пятнадцать. Нервно выкручивая руль и излишне эмоционально тормозя. Вообще все с появлением в моей жизни Карениной, идет не так размеренно и обыденно как раньше. Чтобы я срывался с места перед важными переговорами, чтобы привозил женщину домой не просто для разового перепиха, а потому что ей ночевать негде? Да никогда. Никогда не ездил резво, не играл в “шашечки” на дорогах, а такое, признаться, вчера было.

В зал мы с Саньком иногда ходим размяться и поколотить друг друга. Мои успехи не сравняться с его, но как приятно пару раз вдарить ему по морде. Вот и сейчас руки уже чешутся. Пусть он и не причем.

Я переодеваюсь за какую-то минуту, хорошо, что все вещи в шкафчике хранятся. И вижу, как в раздевалку заходит Саня, ухмыляется мне, довольный, как кот, объевшийся жирной сметаны.

— В честь чего у нас внеплановый спарринг? — ухмыляется мне.

— Настроения просто нет.

— Плохо вечер вчера прошел, чтоли?

— Да ох*енно он прошел.

И выхожу из раздевалки, чтобы не видеть его ухмыляющуюся физиономию. Клянусь, когда вдарю ему, полегчает точно.

— В честь чего внеплановая встреча у нас? — спросил Михалыч, местный тренер, выискался еще один любопытный.

— Михалыч, просто… просто надо.

— У вас полчаса, потом у меня группа. Слышал меня, Багров? Полчаса! — Громко повторяет тренер, а я как долбанная игрушечная собака на приборной панели киваю головой.

Саня, будто специально, мерно вышагивает из раздевалки и двигается ко мне. Возможно что-то насвистывает себе под нос. Выводит из себя. А я делаю вид, что его не замечаю. Позер, блин. Беру перчатки, надеваю. Жду, когда барин соизволит присоединиться. Барин медлит, и иногда поглядывает на меня, изучает.

Через минуту оба оказываемся друг напротив друга. Вижу, что начинает провоцировать, чтобы первым нанес удар. Я же медлю, не отвожу взгляд и готовый в любую секунду ударить. Так и ходим вокруг, пока из раздевалки не доносятся шаги, которые меня и отвлекают. Саня не мешкает и заносит руку. Но уроки для меня тоже не проходили даром: я уворачиваюсь в защите, а потом сам наношу удар. Саня пропускает, не успел закрыться. Начинает легчать. Следом снова заношу руку, но он уворачивается и удар прилетает уже мне. Черт. Больно. Но отрезвляет.

— Что происходит, Ромыч? — спрашивает Саня.

Что это? Попытка отвлечь? Или вывести меня на откровенный разговор. Не готов я пока, Саня, сам запутался.

— Происходит то, что ты пропустил уже два удара. Как челюсть, не болит?

— Что ты? Просто пощекотал, — и наносит мне удар, что выбивает воздух. — Ты в порядке?

Нет, бл*ть, я не в порядке! НЕ В ПОРЯДКЕ! И бью Саню. Тот тоже закашлялся, когда получил удар в живот. А потом еще один, пока приходил в себя. И финальный.

— Черт, — Саня сел на пол, снял одну перчатку, чтобы тыльной стороной ладони вытереть кровь. — Легче хоть стало?

— Немного, — признаюсь я.

— Кто она? — спросил он через несколько минут спустя, как мы отдышались.

— Нет, не лезь ко мне сейчас с этими вопросами.

— Я тебя ничего и не спросил. Ты же сам прекрасно все понимаешь. Я уже даже гадал, когда ты соизволишь вл…

— Даже не произноси этого. Саня! Это просто какое-то помутнение, которое выбивает меня. Пройдет, — немного успокаиваюсь я, — Помнишь Тоньку Филатову, она у тебя работала в отделе логистики, года четыре назад?

— …нет.

— Ну такая рыженькая, миниатюрненькая.

— … нет.

— Ладно, не важно. В общем, похожая ситуация была. Так торкнуло меня на ней, а спустя неделю отпустило. Как потрахались пару дней, так и все.

Саня просто хмыкнул, а потом встал и подал мне руку, чтобы помочь.

— Ладно, мне еще на работу надо, — отключился уже от нашего разговора друг.

— Сань, я к матери сейчас поеду. В офисе не будет больше.

— Да я понял.

До матери доехал быстро. Пробки еще не успели образоваться. После спарринга действительно стало чуть легче, отпустило. Может и с Карениной так. Повстречаюсь несколько дней и все. Улетит она в Германию и даже не надо придумывать повод расстаться. А еще надо решить вопрос с этим дебильным спором. Вот какой черт меня дернул подписаться на это? Новая машина — это хорошо, но при мысли о том, как она мне достанется, хочется умыться и смыть с себя эту грязь, которую я сам на себя и навешал. Каренина точно не заслужила такого. Наивная девчонка, влюбленная, доверчивая, верящая во весь этот сказочный бред со счастливым концом, принцами и любви до гроба. Это явно не моя история, но быть злодеем в ее сказке не хочется.

— Привет, Рома. Что ты не предупредил, что заедешь? — бросает мать с порога.

Мама живет в нашей скромной двушке, которую я приобрел, как только начал получать более-менее нормальные деньги. Как радовалась мать, когда мы съехали с той комнаты в общежитии. Да что уж, как радовался я, когда двадцатисемилетний парень смог оформить ипотеку и купить двухкомнатную квартиру в Москве. Да, это не супер новая высотка в центре, в которой живу сейчас я, но первая крупная покупка, которой я гордился.

— Да я не надолго. В душ схожу? После зала я.

— Да, конечно.

Мать приносит мне чистую домашнюю одежду, которая всегда хранится у нее в шкафу для меня, и чистое полотенце. Освежившись, захожу на кухню, где вовсю уже накрыт стол.

— У тебя что-то случилось, Ром?

Случилось, мам. Каренина со мной случилась.

— Все в порядке. Просто устал, решил сегодня отдохнуть и к тебе заскочить.

— Тебе бы почаще так выходной брать, а то мать совсем забыл. Вот к тете Нине сын приезжает каждые выходные, на даче помогает.

— Мам, сын тети Нины нигде не работает и лодырь из лодырей.

— Не важно. Приезжает же.

— Что ты решила по поводу отдыха? Я просил тебя присмотреть, — перевожу я тему.

— Ром, да от чего мне отдыхать? Не надо.

— Мам, я достаточно зарабатываю, чтобы отправить тебя на пару недель на море. Прошу, еще раз, определись, куда хочешь поехать.

— Вообще в Белокуриху хочу, а не на море. Там говорят, новая программа. Алла с работы в прошлом году там была. Очень понравилось.

— Вот так бы сразу. Скинь мне всю информацию.

— Рома… — по интонации ее голоса уже понимаю, о чем пойдет речь. — Помнишь племянницу Александры Тимофеевны, соседки нашей, из 102?

— Жирненькая такая? С мышиным цветом волос, курносым носом и тонкими губами? Ты серьезно, мам? Думаешь, настолько у меня все плохо?

— Это у меня все плохо! Тебе на днях тридцать шесть, а я не то что внуков боюсь не увидеть, на невестку бы одним глазком взглянуть.

Этот разговор и сватовство продолжаются на протяжении последних шести лет, как мне исполнилось тридцать. Сначала я, как послушный сын, чтобы угодить матери, каждые выходные на обед приезжал, чтобы познакомиться с очередной племянницей соседки, дочерью коллеги по работе, внучкой бабушки Клавы с первого этажа и так далее. А потом мне привели тридцати трех летнюю Светлану, у которой одна грудь была выше другой, на голове три волосинки, которые она собрала в унылую прическу, а зубам требовался ортодонт, причем срочно, я понял, что пора завязывать с порядочностью. И прикрыл всю эту лавочку сватовства. Но мама все еще делает попытки меня с кем-нибудь свести.

— Обещаю, что в ближайшее время познакомлю, — что я несу не знаю, но так хотя бы мы закроем тему. — Кстати, я у тебя хотел кое-что спросить.

После разговора с Карениной об истории с моим отцом, я действительно задумался, что не знаю всю историю знакомства моих родителей целиком. И как бы не было стыдно признавать, она права. У каждой истории может быть несколько рассказчиков. Что, если мама что-то недоговаривает? Или вообще в их отношения вмешался кто-то третий? Злой рок? Нет, в такую чушь я не верю.

— Ты точно больше никогда не общалась с моим отцом? После того, как сказала, что беременна?

Разговор об отце в нашем доме был практически табуирован. Оно и понятно — всегда было больно вспоминать того, кто бросил тебя одну, когда под сердцем был ребенок. А еще разбитое сердце. Хотя в эту чушь я тоже не верю.

— Рома, я рассказала тебе все, что сама знала и что пережила. Ничего не скрыла и ничего не приукрасила. Поэтому, пожалуйста, давай этот разговор мы закончим раз и навсегда.

— Мам, а что, если вы тогда друг друга не поняли? Или просто кто-то вам помешал? Ты сама говорила, дед был категорически против отца и вашей связи.

— Рома, твой отец отказался от тебя и от меня, видя, что я была беременна. Он сказал мне это глаза в глаза. Какие тут могут быть недомолвки и интриги?

— Я понял. У тебя же осталась его фотография? — в надежде спрашиваю я, потому что точно знаю, что когда был маленьким, мама часто доставала эту фотографию и плакала, пока думала, что я ее не вижу, а потом, когда ее не было дома, я доставал эту карточку и разглядывал уже помятую и состарившуюся от времени фотографию моего отца.

— О чем ты? — отвернулась от меня мать и встала у окна ко мне спиной.

— Ты прекрасно знаешь.

Мама молча уходит в коридор и чем-то долго шуршит. А потом приходит с этой карточкой, у которой замятые края, выцветшие пятна и следы ее слез. А еще мои детские пальчики.

— Вот, — протягивает она.

Я смотрю на эту фотографию, где облокотившись на забор стоит молодой парень, на вид лет двадцать три-двадцать пять, не больше. Во рту зажата соломинка, а на губах застыла улыбка.

— Я верну, — уже одеваясь говорю маме.

— Не нужно.

А у самой руки так и чешутся забрать у меня свою драгоценность. Она никогда не признается, что до сих пор его любит. Пусть обида у нее необъятная, но она его любит. И я задумываюсь, можно ли полюбить человека, вот так, чтобы через всю жизнь пронести эти чувства? Они были знакомы совсем чуть-чуть. Даже не жили вместе, встречались и то тайком. А отец, он что-то чувствовал к матери? Боюсь ответ на этот вопрос ответит только он сам.

На обороте чернилами было выведено одно слово: “Алёне”. Его я раньше не замечал.

Мама крепко обнимает меня на прощание и целует в обе щеки, как делает всегда, а я чувствую ее постоянные сладковатые духи, которые у меня ассоциируются только с ней.

— Я позвоню.

— Лучше приезжай.

И закрываю тихонько дверь, чтобы не пошли трещины по стенам от громкого хлопка дверью.