Давай поспорим?

Глава 25.

Рома.

“Как добрались?”

“Как Мюнхен?”

“Ответь хоть что-нибудь…”

“Скучаю”

“Настя, ответь мне хоть на один вопрос. Напиши хоть слово”

“Ну просто пи*дец”

“Ты в курсе, что у того льва, Сесила, была самая пышная грива? Она очень привлекала самок. А еще его убили”

“Люди хуже зверей”

“Чтобы ты мне ответила, надо было сразу про льва тебе писать?”

Опять молчание. Опять это, с*ка, молчание. Словно наказывает меня. Ну так кричи, бей, злись. Но, ради бога, не молчи. Не оставляй меня за своей границей.

“Сесил спешит на помощь брату. Но слишком поздно. Леандр мертв. Сесил остался один, он ранен. Он потерпел поражение и должен покинуть свою территорию. Раненый и одинокий. Большинство львов именно так и умирают. И Сесил исчезает без следа. Львицы Сесила живут одни, без своего короля”

“Я себя чувствую как этот гребаный лев…”

“Львица моя, ты же ко мне вернешься?”

“Я не львица”

“Львица. Моя.”

“Ты забыл, что львы полигамны, а я не та, что будет терпеть других львиц”

“Когда встречаешь свою львицу, другие просто перестают существовать”

И все, опять тишина.

Мне удалось выяснить, что операция у Настиной мамы прошла успешно. Сейчас у нее курс реабилитации на базе клиники, в которой она и оперировалась. Через неделю ее занятия можно будет сократить до пары-тройки раз в неделю. Это вся официальная информация.

Как там моя львица, чем живет, где ходит — все это открытые вопросы, ответы на которые я не знаю. Могу только догадываться и воображать. И признаться честно, не всегда мое воображение рисует скромные картинки, как Настя ходит одна по Азамкирхе или Английскому саду. В моих мыслях она знакомится с каким-нибудь слащавым немцем, который своим deutscher charme поражает ее. Влюбляет ее, а потом, бл*ть, закрывается с ней в номере. Дальше вспышка. Я готов покупать билет на ближайший рейс и лететь к ней. Пусть она просила о времени, пусть не хочет меня видеть и слышать, но жгучая ревность меня гложет изнутри.

Я сижу на кухне и передо мной уже остывший кофе. Час. Два. На третьем я перестал смотреть на часы.

“Так может это ее сторона истории? Может есть и другая? Тем более, мне кажется, любой человек заслуживает знать, что у него есть ребенок. Пусть уже и взрослый и самостоятельный. Дать ему шанс исправить свои ошибки”.

Ее слова никогда не выходили у меня из головы. Именно поэтому я попросил фотографию отца у матери. Мысль, которая зародилась в голове — безумна. А может в чем-то наивна.

“Чтобы ты сказала отцу в глаза, если бы он стоял перед тобой?”

Как это ни странно, но с Настей я мог разговаривать на многие темы, которые даже не озвучивал вслух. С ней как-то все выходит открыто и от этого тепло. Никакой уязвимости или неполноценности.

“Я бы попросила прощения”

“Ты?”

“Иногда ты делаешь больно близкому человеку, не осознавая в полной мере, как его это может ранить. Но никогда не поздно сказать “Прости”

“Ты как?”

Последний вопрос, как и все до, что касаются непосредственно нее или нас, остаются без ответа. Будто скрывает что-то.

На часах четыре часа. Моя встреча назначена на пять. Как раз есть время, чтобы доехать до нужного мне места. В далеком детстве, когда мне было лет пять, я мечтал, что вот сейчас в дверь позвонят, а за ней окажется он, кого мама мне представит, как папа. Он был бы в долгой командировке, на каком-нибудь северном острове, а сейчас вернулся, чтобы жить вместе с нами, со своей семьей. Годы шли. Мечты менялись. Лет в десять я мечтал, что папа сам узнает про меня, найдет, а дальше по уже готовому сценарию — будем жить мы все вместе, одной семьей. В семнадцать лет я мечтал, чтобы он узнал о моих успехах, пожалел, что не был в моей жизни все это время. Где-то в глубине души все же надеялся, что он все-таки примет меня и опять мы будем жить одной семьей. В этом я никому не сознавался, даже лучшему другу. Потому что это была сказка. А я в нее верил, как малолетний пацаненок, ждущий желанный конструктор на Новый год. Оказывается я такой же мечтатель, как и Настя. Вот только потом мое сердце стало черстветь, надежды на радужную встречу с отцом развеялись. Остался лишь холодный расчет, что моя жизнь зависит только от меня, моя судьба — это только моя забота. Но почему после ее слов, меня штырит так, что это глупая надежда начинает теплится. Снова.

Его фотография лежит у меня во внутреннем кармане. От печет. Хочется протянуть руку и почесать это место. Не удивлюсь, если на коже от нее останутся красные ожоги.

Страх — довольно неприятная эмоция. И я солгу, если скажу, что мне не страшно. Мне очень страшно. Никому не хочется быть отвергнутым.

Хочется встать в дикую пробку, отсрочить момент встречи, а лучше отменить, но как назло, даже все светофоры горели зеленым. Вот сейчас я зайду в офис, а мне скажут, что он уехал, сам отменил, перенес, забыл. Но тут я был не прав. Он ждет. Ждет меня. Отец ждет своего сына. Какая сильная, но самая тупая фраза в моей жизни.

— Роман, вы меня удивили, попросив о встрече. Помнится, мы не сошлись в прошлый раз во мнении.

Его голос. Я всегда, практически всю жизнь пытался представить, как он звучит. Низкий? Грубый? Может ли он говорить мягко? Или всегда строг?

Я прохожу в его большой кабинет, окна которого выходят на Набережную Москвы-реки. Красиво, с*ка. Из моего окна только соседский офис. Там компания, которая занимается закупкой компьютерного оборудования и его обслуживанием. В окне напротив работает красивая девушка по имени Мария, блондинка, двадцать семь лет, не замужем, но есть ребенок. Мальчик, зовут Костей. Не знаю, зачем я вспоминаю сейчас эту информацию. Наверно, чтобы отсрочить разговор.

Краем глаза вижу, что хозяин кабинета совсем сбит с толку. Еще бы: заявляется какой-то мужик, которого он видел несколько минут своей жизни и молча стоит и пялится в окно. Бредовая ситуация, если не знать ее истинного начала.

— Здравствуйте, Петр Сергеевич.

Оно мне сразу понравилось. Имя. Я узнал его, когда начал собирать информацию. Сильное, стойкое. Я мог бы быть Романом Петровичем. Но именно это сочетание тупо. Хотя, будь отец со мной рядом всегда, может быть я не был бы Романом.

— Роман, у вас все в порядке?

Я отвернулся от окна и посмотрел на него — на моего отца. Он стоит у стола и смотрит на меня действительно беспокойным взглядом. Высокий, сильный. Ему должно быть около шестидесяти лет, но выглядит он намного моложе. Высокий лоб, прямой нос и четкие скулы, что любая злость — и желваки ходят ходуном до жуткого скрипа. Мы очень похожи. Хм… они бы смотрелись вместе с матерью. Мама и папа.

Я просто отрицательно мотаю головой. Нет, бл*ть, я не в порядке. Подхожу чуть ближе, достаю ту старую фотографию и кладу перед ним на стол. Отсчет пошел… Ну здравствуй, папа.

Он берет в руки потрепанную карточку и смотрит то на меня, то на нее. Вижу, что не понимает. Точнее, не может сопоставить информацию. Да, папа, это ты там.

— Мне было двадцать два года, когда нас послали на сенокос. Это был самый крупный совхоз в области и фотографы ходили и фотографировали все, что только можно, чтобы показать, как наша страна велика и богата. Откуда она у тебя?

Я молчу. Молчу.

Отец переворачивает карточку, уже зная, что он там прочитает.

— …Алене.

— Алене.

— Бл*ть…

— Кто она была для тебя?

Отец выдвигает верхний ящик дорогущего стола из дерева и достает пачку сигарет.

— Куришь?

— Нет.

— Вот и я нет, — и протягивает открытую пачку, а я беру одну.

Мы вместе закуриваем. Это сцена была у меня тоже в голове. Например, когда завалил микроэкономику. Я бы пришел домой, закрылся у себя в комнате, а отец бы пришел и поддержал, а потом мы бы ушли от матери на балконе и выкурили по сигарете, может даже разделяя одну на двоих. Или в одиннадцатом классе, когда матери пожаловались, что мы с Саней курим за школой. Отец отчитал бы меня, а потом так же мы бы вышли на балкон и договорились, что именно сейчас выкурим по последней и все. И я бы сдержал обещания. Не курил бы больше.

— Мы познакомились, когда я приехал на завод с проверкой. Увидел ее издалека. Маленькая такая девчонка, хрупкая, нежная. Цветочек такой молоденький, весенний, только распустившийся. Ей было не больше двадцати…

— Девятнадцать.

— Повелся, как пацан. У нее были такие красивые шелковые волосы. Они всегда пахли ромашкой. Никогда не любил этот запах. Лекарством отдавала эта ромашка. Но у нее… это был самый родной и близкий запах.

— У тебя была семья…

— Да.

— Ты ее любил?

— Безумно.

— Тогда как? КАК БЛ*ТЬ?

— Я уехал.

— И вот так все просто, да? Любил безумно, но кинул ее.

— Так получилось. Я не мог в тот день ее найти, а нужно было срочно уже уезжать, ждали только меня. Я вручил маленькую бумажку с номером телефона ее отцу, чтобы у нас с ней была хоть какая-то связь. Но… от нее была тишина. Я хотел ее забрать, к себе.

— Как любовницу?

— Нет, я подал документы на развод. А потом я приехал снова к ней, специально подговорил многих, чтобы пойти в группу для проверки. Да я даже подкупил одного зама, чтобы только он меня включил в список, хоть кем, хоть просто водителем. Как приехал, сразу побежал к ней. Думал, она меня ждет. Ведь любила же. Я знаю, что любила.

Он сделал две глубокие затяжки. Я вижу, как тяжело даются ему эти слова, эти воспоминания. Для него это тоже было сложно и больно.

— Ее отец сказал, что она выходит замуж. Она беременна.

— Что?

Отец отходит от окна, закрывает его и садится в кресло. Дает мне понять, что разговор закончен. Ну уж нет.

— Ты что-то еще хотел выяснить? — строго спрашивает он.

— Мама пошла к тебе, чтобы сказать, что ждет меня. Не было никакого жениха. Отец отказался от нее, когда узнала, что нагуляла меня, — выплевываю я эту черствую фразу, — когда приезжала прошлая делегация с проверкой. И телефон ей никто твой не передавал. Ты кинул ее, бросил одну, беременную мной.

Злость и обида, хранившиеся внутри меня годами, готовы меня разорвать. Я чувствую, как это растет, становится все больше и больше, что еще чуть- чуть и может накрыть. Это все маленький мальчик, которого бросил отец. У которого не было папы. Он плачет внутри меня, орет и пытается выбраться.

Я подхожу к столу, чтобы забрать то, что уже давно принадлежит мне. Пусть хоть такая часть останется от него. Вот только он вцепился в нее, как за спасательный круг.

— Мне все говорили, что Алена…она… Этот ребенок не мог быть моим. Она бы сказала.

— Как? Если телефон ей твой не передали, — устало произношу я.

Мы смотрим друг на друга. У нас одинаковый цвет глаз. Один в один, ни одной отличительной черточки. Будто копировали. Тот же холодный оттенок, тот же морозящий взгляд. Отец смотрит на своего сына. Правда в том, что я не знаю, как он должен смотреть. И так же только представлял. Получается, наши желания действительно имеют свойство сбываться?

— Твоя мама… Она… Где она?

— Дома. Может с соседкой чай пьет. Есть в доме жуткая старушка, которая пыталась сосватать мне свою внучку. Ну и страшная же она была.

— Надеюсь, ты выкрутился?