Засранец Бэдд

Я переоделся в шорты и затем начал искать новую зубную щетку. Когда нашел одну, к моему счастью возле нее лежали несколько небольших белых пачек, на которых было написано "салфетки для снятия макияжа". После того как я сходил в туалет, почистил зубы и помыл руки, то стащил одну из них и вместе с зубной щеткой отдал Маре.

— Смотри что нашел! — Я показал ей свои находки. — У нее там таких штуки четыре, поэтому я не думаю, что она будет против, если ты ими воспользуешься.

И только после этого я осознал, что увидел — Амаранта была в моей любимой футболке, сонная и сексуальная. Она выглядела идеально и так правильно, так естественно в этой обстановке, валяясь на моей кровати и залипая в телефоне. Только взглянув на нее, я понял, что под футболкой на ней совсем ничего не было, что не могло не пошатнуть мою уверенность в том, что сегодня мы будем только спать и ничего большего.

Она подняла на меня взгляд, как только я вошел в комнату, и мило, но хитро ухмыльнулась.

— Спасибо. Снять с себя макияж обычной водой не так-то просто. — Она подмигнула мне. — Почему ты так на меня смотришь?

То, что я чувствовал в тот момент, было тяжело описать. Что-то чувственное, нежное, собственническое, успокаивающее… все это одновременно и многое другое, для чего слов у меня не находилось.

Я позволил своему взгляду задержаться на ней чуть дольше.

— Ничего, просто… — сказал я, — ты в моей постели, в моей футболке. Выглядишь изумительно.

Она покраснела.

— Опять ты со своей лестью.

— И одна мысль о том, что ты здесь, в таком виде… — Я замолчал, подыскивая правильные слова.

— Успокаивающе домашняя в довольно странном и незнакомом смысле?

— Именно.

Она приподнялась.

— Может быть сейчас я и выгляжу как икона уверенности, хладнокровия и рациональности, но внутри сердце у меня сейчас… — она начала в быстром ритме стучать по своей груди там, где оно находилось. — и на самом деле все совсем не так.

Я сел возле нее и прижал ее мягкую и теплую руку к своему сердцу.

— Чувствуешь? — Мое сердце билось как сумасшедшее. — Милая, ты не одна такая.

Продолжив прикасаться к моей груди, она подняла на меня свой взгляд.

— Почему мы оба так странно себя ведем? Мы же просто будем спать.

— Я знаю, тоже думал об этом. Очень глупо так нервничать из-за этого, но ничего не могу с этим поделать. — Засмеялся я. — Даже если бы меня сейчас посадили в самолет, надели парашют и дали оружие с приказом высадиться через тридцать тысяч миль отсюда и атаковать кучу плохих ребят, которые были бы рады меня прикончить… я бы и не дрогнул. Сердце бы и удар не пропустило. Но все это? Просто лечь в кровать с женщиной, с которой я уже занимался сексом, с женщиной, которая нравится мне больше, чем все мои предыдущие вместе взятые, и я… чувствую себя мальчишкой, который вот-вот в первый раз поцелуется.

Она засмеялась и прильнула ко мне, положив руку на мою талию и прижавшись щекой к моей груди.

— Откуда ты всегда знаешь что сказать, чтобы успокоить меня?

Прошептав это, Мара уткнулась в мою грудь и нежностью своих рук, которые обхватили меня, украла мое дыхание, поэтому мне оставалось только пожать плечами. Мне казалось, будто ее место всегда было здесь, рядом со мной.

Она немного задержалась в моих объятьях, затем встала, прихватив салфетки и зубную щетку.

— Я ненадолго.

Я вытащил свой телефон из кармана джинсов и поставил его на зарядку, затем лег на кровать и открыл переписку с Бастом.

Я: Не спишь?

Баст: Нет. Как дела?

Я: Вопрос на засыпку, но не смей лезть не в свое дело. Как ты понял, что хочешь быть с Дрю? Понял, что у вас с ней все серьезно?

Баст: Та горячая медсестричка?

Я: Пацаны уже растрепали? Нужно будет кое-кому навалять.

Баст: Неа, просто видел вас на свадьбе.

Я: Так как ты понял?

Баст: Меня бесит этот ответ, но… ты сам поймешь.

Я: Хреновый ответ.

Баст: Я знаю, прости, но так оно и есть. Ты поймешь, когда не сможешь ее отпустить. Поймешь, когда одна только мысль о том, чтобы отпустить ее навсегда, будет сводить тебя с ума.

Я: То есть, предположим, чисто гипотетически, что я вот-вот буду с ней спать, ПРОСТО спать, а сердце будто готово выпрыгнуть из груди и руки трясутся сильнее, чем перед первой высадкой?

Баст: Тогда возможно ты уже понял.

Я: И что мне делать?

Баст: А мне откуда знать? Не отпускай ее? Выясни это сам. Если смог заработать медаль за спасение товарища в бою, думаю догадаешься, что нужно делать с женщиной, от которой ты без ума.

Я: Откуда ты знаешь?

Баст: А что, это секрет?

Я: Я об этом не рассказываю.

Баст: Марко?

Я: Ага.

Баст: Прости.

Я: Я рассказал Маре о нем.

Баст: О черт.

Я: Я знаю.

Баст: Ты все поймешь, если же нет, мы всегда с тобой, бро. А теперь прости, у меня сон с моей женой.

Я: Почему не сказал, что я тебя разбудил?

Баст: Потому что ты мой брат, и ты бы не стал писать мне по пустякам в пять утра.

Я: Спасибо.

Баст: Без проблем. Спишемся.

Я: Спишемся.

Было странно переписываться с Бастом… он был пещерным человеком, если дело касалось технологий всех видов, поскольку у него не было ни телефона, ни компьютера, ни игровой приставки — ничего. Первое, что сделала Дрю, когда переехала к нам, то четко приказала ему "достать телефон и научиться отправлять сообщения, долбанный ты неандерталец". Дрю материлась, как моряк, и я, будучи морским котиком, могу заявить, что это довольно впечатляюще.

Я отложил телефон в сторону, когда Мара вошла в комнату. Ее волосы были расчесаны, лицо чистое без макияжа. Девушка часто моргала и теребила край футболки. Я отодвинул одеяло и протянул руку, Мара на мгновение замешкалась у кровати, но затем забралась ко мне, засунула ноги под одеяло и устроила голову на моей груди. Я обхватил ее талию рукой и положил ладонь на ее бедро, ее рука сначала погладила мой торс, затем остановилась на моей груди, под подбородком. Несколько минут мы лежали неподвижно, пока я не засмеялся, выключил лампу и притянул ее поближе к себе, опустившись ниже в кровати.

Постепенно мы оба расслабились.

— Это… действительно прекрасно, правда, — сказал я, чувствуя как меня начало, наконец-то, клонить в сон.

— Ммм, — ответила она, ее голос был опьяняющим. — Превосходно. Рада, что додумалась до этого. — Я отчетливо уловил усмешку в ее сонном голосе.

— Да, что ж, ты чертовски умна.

— В моей голове самые лучшие идеи.

— Бесспорно.

Затем наступила продолжительная тишина. Я уже почти уснул, когда услышал ее голос.

— Зейн?

— Хм?

— Мне часто снятся кошмары, до сих пор, и они меня дезориентируют. Если я просыпаюсь, то словно сумасшедшая…

Я поцеловал ее в макушку; я не продумывал данное действие, оно произошло само собой.

— Мне тоже. Если это произойдет. Мы с этим справимся.

В ответ она тихо угукнула и еще крепче прижалась, всем своим телом обвив меня, мои руки обернулись вокруг нее. Я чувствовал запах ее волос, едва уловимый аромат зубной пасты, и просто… ее запах.

Никогда в жизни я так быстро не засыпал.

Ей так и не приснился кошмар, который бы ее разбудил.

Я просыпался постепенно, медленно. Солнечный свет лился через окно, громко кричали чайки… и рядом тихо посапывала женщина.

Моргнул и посмотрел вниз… Мара лежала ко мне спиной, свернувшись калачиком, белокурые волосы спутались и хаотично лежали на подушке и ее лице, скрывая его. Спиной она прижималась к моей груди, ее бедра были прижаты к моим, а попка покоилась на моем мужском достоинстве.

У нее слегка был приоткрыт рот, и она издавала тихое сопение каждые пару выдохов… это был, скорее всего, самый приятный звук, который я когда-либо слышал. Мое сердце екнуло, сжалось, пропустило несколько десятков ударов, и опять забилось, застучало с неистовой силой.

Я не заслужил этого. Ни ее, ни этого умиротворения…

Где-то глубоко, глубоко в душе этот страх мучил меня.

Именно по этой причине мое сердце так сильно билось о ребра. По этой причине я замер, моя рука лежала на ее бедре, а носом я уткнулся ей в волосы… и был до смерти напуган, что был недостаточно хорош, что не знал, как стать тем парнем, ради которого она сможет остаться. Само собой разумеется, что для Баста и Дрю это тоже было нелегко, но они не были свидетелями кровавой бессмысленной и жестокой смерти лучших друзей. Никто из них не сражался в одиночку с дюжиной повстанцев, стоя на окровавленном теле их брата. Да, я получил гребаную бронзовую звезду… от меня ожидали, что я буду размахивать ею и важничать, как засранец, потому что у меня была медаль.

Мило, классно, я гордился этим; и сейчас тоже горжусь в некотором роде. Но также стыжусь. Марко погиб. Его настигла пуля в нескольких дюймах от меня. Я все еще вижу его стеклянные глаза в кошмарах, дырку в его лбе. Он, черт побери, умер, и меня это разъярило, и за это я получил бронзу. Марко все также мертв, а у его ребенка нет отца, и эта звезда не вернет его. А хуже всего то, что мне нельзя говорить о том, как я получил эту награду, или даже что она у меня вообще есть, поскольку это была скрытно выполняемая задача. И единственная причина, почему я получил звезду, была в том, что мои действия спасли остальных из моей команды, и я вытащил их. Я не делал это ради чести или славы, или ради спасательного отряда, и даже не ради остальных парней… я делал это ради отмщения, за Марко.

В глубине души я чувствую грызущую, едкую вину и стыд: Марко должен был жить. Находиться на ранчо в Теннесси, играть со своим маленьким сыном и кататься на лошадях с женой. Но только не в ящике, в шести футах под Теннессийской землей. Это меня не должно быть здесь. В этом ящике должен был лежать я, весь в звездах и лентах.

Это и есть страх. Неуверенность. Я — морской котик. Я жесткий, крутой, у меня много навыков, я знаю, что хорошо выгляжу, хорош в постели и чертовски предан своим братьям. Но где-то в глубине души таится неуверенность, осознание того, что именно я должен был умереть вместо Марко, но этого не произошло. И вот я здесь, живой, с удивительной, невероятной, великолепной, милой, сексуальной, умной женщиной в своей постели, уютно устроившейся в моих объятиях, той, кто понимает невидимые шрамы, оставленные боем, вину выжившего. Мара все понимает. Нам нет смысла говорить об этом, чтобы знать, что мы оба это понимаем.

Я, черт побери, не заслуживал ее.

Наконец-то, на меня снисходит озарение, меня осыпает большим количеством слов. Я не заслуживаю счастья с такой женщиной, как Мара Куинн. Я позволил своему лучшему другу умереть. Позволил его жене и сыну страдать. Я живу, а он умер, и это чертова несправедливость, которую я не могу исправить. Но как заставить чувствовать себя достойным? Никто не поймет, если я стану с кем-то об этом разговаривать. Даже Мара — она справляется с ночными кошмарами, воспоминаниями и всем таким, но с виной выжившего? Не думаю, что она способна понять подобное. Я знаю термин для обозначения своих переживаний, но это не помогает мне исправить их, не облегчает пережить случившееся и не предоставляет инструментов для решения проблемы.

Марко сейчас должен быть жив, а не я; это правда, от которой я не могу избавиться. Боже, как я могу быть достаточно хорош для такой женщины, как Мара, когда меня вообще не должно быть в живых? Я должен лежать в ящике на глубине шести футов. Это мои братья должны были спрятать где-нибудь сложенный флаг, а не Аннализа Кампо.