Засранец Бэдд

Я покачала головой.

— Все гораздо хуже чем ты можешь себе представить. — Я попыталась сглотнуть поступивший к горлу ком. — Я начала вступаться за него. Стала его другом, затем, в конце концов, мы начали проводить все свободное время вместе. Я потеряла свое социальное положение в школе, но Айзек заставил меня понять, что это все глупо и не важно, и… Я не знаю. Мы никогда не говорили с ним о любви или чем-то таком, но Айзек был… особенным. Он был очень, очень важен для меня. Издевательства становились все хуже. Теперь я тоже была их мишенью. Напомню, это была Индиана, деревня. Большинство детей… скажем так, были довольно ограниченны во взглядах. Как и их родители. Но не все были такими. Были и очень милые, добрые люди. Но были и другие, жестокие люди. Они рисовали баллончиками свастику на его шкафчике, сжигали кресты перед его домом, и делали другие ужасные вещи. Они не просто толкали и били его, если он проходил мимо, они сделали его настоящим изгоем города. — Мне снова пришлось сглотнуть — Я уже говорила, когда мы с Айзеком стали встречаться, все стало еще хуже. Во много раз хуже. Об этом знал весь город. Его отца избили настолько сильно, что его пришлось госпитализировать, он потерял работу на заводе, его маму уволил ее босс, мой дом обкидывали яйцами, спускали шины, и делали другие неприятные вещи.

— Господи.

Я кивнула, тяжело моргая.

— Однажды я отвозила Айзека домой. Он жил далеко за городом, поэтому приходилось часто проезжать мимо пустырей и бесконечных кукурузных полей. Никаких пробок, никаких соседей или автозаправок, только шоссе и кукуруза. В меня врезались. Я потеряла управление, и мы оказались в поле. Я сильно ударилась головой и потеряла сознание. Когда очнулась, Айзек… черт, Айзека… они вытащили его из машины и избили… избили так, что он…

Я не смогла продолжить, Зейн сидел молча, держа мою руку в ожидании.

Я прокашлялась.

— Водитель грузовика увидел свет от фар, когда проезжал мимо и остановился. Вызвал помощь. Но к моменту приезда полиции Айзека уже не стало.

— Твою мать. Что стало с теми, кто сделал это?

Я засмеялась.

— Ничего. Я их не видела… никто ничего не видел. Не смотря на то, что на багажнике моей машины была огромная вмятина и остатки краски, или то, что все знали, кто именно так сильно ненавидел Айзека, никакого расследования толком и не было. «О нет, пацан которого все ненавидели умер, какая жалость, видимо это был несчастный случай. Преступник кто-то не из местных». Вот и все. Его родители переехали, и я хотела уйти из школы. Мама не разрешила, поэтому… Я закончила, получила аттестат и пошла в армию.

— Черт побери, Мара.

Я пожала плечами.

— Да, было… хреново. Но что меня поражает больше всего, так это то, что после того, как мы начали встречаться, травить его начали еще сильнее. Я знаю, что это не моя вина, но я все равно отчасти виновата. Они убили его. Но возненавидели его сильнее, когда он начал встречаться со мной. Видимо, я все-таки была популярной? Я ведь общалась самыми популярными ребятами из школы. Поэтому когда начала с ним встречаться, им показалось, что Айзек украл меня у них, испортил меня в каком-то смысле.

Фильм уже начался, но никто из нас не обратил на это внимание, как и та парочка подростов, поэтому наш разговор никому не мешал.

Я замешкалась, затем громко вздохнула.

— Итак, был Айзек. Что еще тебе рассказать? Однажды меня изнасиловали на свидании, когда я была в армии. Он подсыпал мне что-то, и потом я очнулась в переулке, болело все тело, и я была голая. Весело было. Конечно же, парень, который сделал это, не подумал о том, что мы были очень близко к медсанчасти. Все наши ребята помогли мне его найти и… познакомили его зубы с асфальтом, если можно так выразиться. Самое дерьмовое в том, что это было не первое наше свидание с ним. Мы встречались уже примерно месяц к тому моменту. Уже даже переспали. Но затем он подсыпал мне оксибутират натрия в напиток и изнасиловал меня. Ты мог бы подумать, что из-за него я обозлилась на мужчин. Сложно кому-то доверять после такого, понимаешь? После Айзека, а затем и Чада… свидания казались мне глупыми, опасными и бессмысленными, поэтому я перестала на них ходить.

Зейн замолчал на мгновение, глядя на экран, но, очевидно, что он не смотрел фильм.

— Я не знаю, что и сказать.

Я взяла его за руку.

— Ты хотел знать, и я рассказала тебе. Вот чем я живу. — Я сжала его руку. — Тебе ничего не нужно говорить. Главное что ты слушаешь.

— Мара, мне жаль, что тебе пришлось пройти через все это.

— Мне тоже. То есть ничего уже не изменишь, но это сделало меня сильнее, но именно поэтому мне сложно тебе открыться. — На несколько минут я смотрела в экран, не особо концентрируя внимание на фильме, но в моей голове крутилась только одна мысль. Скорее человек. — Хочешь, чтобы я рассказала тебе об отце?

Зейн повернулся в своем кресле и посмотрел на меня.

— Конечно, хочу, но только если ты сама хочешь о нем поговорить.

Я пожала плечами.

— Я подумала, раз уж я рассказала тебе об Айзеке и о Чаде, то могу и об отце рассказать. — Я кивнула в сторону выхода. — Может, уйдем? Что-то я сегодня не настроена на кино.

Зейн встал и вывел меня из кинотеатра, даже не задумавшись. Поблизости мы нашли бар и заказали несколько напитков. Когда мы нашли столик, Зейн сел возле меня, а я начала соскребать наклейку с бутылки своего светлого пива.

— Ой-ой, — сказал Зейн, — отклеиваешь наклейку. Плохой знак.

Я покачала головой.

— Ничего схожего с историями Айзека или Чада. Просто… все сложно, — я замолчала на мгновение, раздумывая. — Мой отец был совершенно нормальным, обычным отцом. Работал в страховой компании с девяти до пяти. Ходил на все мои концерты и театральные постановки, играл со мной на заднем дворе. Пил Бадвайзер на крыльце после работы, смотрел реслинг и автомобильные гонки, целовал маму перед тем, как уйти на работу. Он был просто… отцом. Но когда мне было двенадцать, он купил Харлей, продал свою страховую компанию и ушел.

— Кризис среднего возраста?

Я покачала головой.

— Нет, не совсем. Ему было только тридцать пять. Это не было кризисом и это произошло не случайно, как это может показаться. Тогда, в двенадцать лет, это было самым неожиданным и шокирующим событием в моей жизни. Я тогда пришла домой со школы, и папиного форда не было на месте, зато на дороге стоял мотоцикл. Он уже собрал рюкзак, надел кожаные штаны и куртку. Мама кричала на него, а ему было все равно. Что было странным, понимаешь? Обычно они ругались, как все женатые парочки делают, но ничего серьезного. Мама никогда на него не кричала, отец тоже, но он никогда не молчал. Я ничего не понимала. Он поцеловал меня в щеку, сказал что будет писать письма и что мы еще увидимся, затем сел на байк и уехал.

— И все?

Я кивнула.

— И все.

— И как это можно не назвать случайным?

— Ну, давай посчитаем. Ему было тридцать пять, когда мне было двенадцать, то есть двадцать два, когда я родилась. Мама родилась в городе, но не отец. Видимо, он был бродягой. Однажды заехал в город на мотоцикле, встретил маму за ужином, влюбился и решил остаться. Мама забеременела, он продал свой мотоцикл, нашел работу в страховой компании, спустя года стал ее владельцем. Мама думала, что он счастлив — у него была она, у него была я, у него была хорошо оплачиваемая работа. Мы не были самыми богатыми в городе, но жили хорошо. Затем, как гром среди ясного неба, он решил, что ему надоела тихая семейная жизнь и уехал.

— Ты больше не видела его?

Я кивнула.

— Ага. Целый год никакой весточки от него. Никаких писем, открыток с днем рождения, ничего. Каждый месяц он отправлял маме деньги в неподписанных конвертах, но ничего больше. Мама забыла про него, забыла и я. Затем, когда мне исполнилось четырнадцать, прямо в начале летних каникул, я тогда читала книгу на крыльце дома, я услышала мотоцикл. Я знала, что это был он. Он подъехал на своем Харлее, на нем был жилет в заплатках, парочка новых татуировок на руках и большая борода. Он был другим, но это все еще был мой отец. С ним было около дюжины других байкеров, все из одной банды. Я тогда этого еще не понимала. Знала только то, что это была куча больших страшных мужиков на мотоциклах с несколькими крутыми женщинами, которые сидели позади них или же на своих собственных байках.

— Он взял тебя с собой?

Я покачала головой из стороны в сторону.

— И да, и нет. Он не похитил меня. Он подошел и спросил, хотела бы я провести лето с ним. Я была четырнадцатилетней девчонкой, и все еще была зла на него за то, что он уехал, но все равно скучала по нему. И мне было интересно, неужели где-то там было гораздо лучше, нежели здесь, дома, со мной и мамой? Поэтому я согласилась. Он сказал мне собрать все, что поместится в рюкзак и оставить маме записку.

Зейн скривился.

— Но ты же этого не сделала, так ведь?

Я покачала головой.

— Сделала. Взяла с собой пару джинсов, нижнее белье, носки, футболки, засунула это все в рюкзак, набросила толстовку на себя и поехала с ним. Написала маме, что я проведу лето с отцом, что люблю ее и все в таком духе.

— Могу поспорить, что все прошло нехорошо.

Я засмеялась.

— О да. Мы успели проехать километров пятнадцать, прежде чем нас нагнали шесть патрульных с включенными сиренами и мигалками. Вся банда остановилась, из машин вышли полицейские с оружием наготове, будто бы меня похитили. Не самое нелепое предположение с их стороны, особенно учитывая, что им сказала мама.

— Что было дальше? Копы с байкерами не особо ладят, насколько я понимаю.

— Отец заставил меня поговорить с ними. Я рассказала, что я сама поехала с отцом, поэтому никто ничего не мог с этим поделать. Родители не разводились, никто не назначал график посещений, поэтому отец ничего не нарушил.

— То есть ты провела лето с байкерской бандой отца?

— Да. Если честно, это было великолепно. Полная свобода. Весь день катаешься на байке, а ночью отвисаешь с группой. Папа разрешал мне пить, но приглядывал за мной и запрещал самым молодым в банде крутиться вокруг меня. Если погода ночью была хорошая, мы могли остановиться, где захотим, поставить палатки, разжечь костер и разбить лагерь возле шоссе. Или мы могли заночевать в мотеле поблизости, если он был не слишком ужасный, но и не слишком дорогой.

— Звучит неплохо.

Я покачала головой.

— Это было великолепно. Он привез меня обратно за неделю до начала учебы. Подвез до дома, поцеловал в щеку и уехал не оборачиваясь. И я снова не получала от него никаких вестей до следующего лета. И угадай что?

— Ты провела еще одно лето на заднем сидении папиного Харлея?

Я выдохнула и кивнула.

— Да. Каждое лето было так, до тех пор, пока не пошла в армию.

— Как твоя мама отнеслась к этому?

Я криво ухмыльнулась.

— Не очень хорошо. В первый раз она наказала меня на целый месяц и не разговаривала со мной. Ни единого слова. Перестала будить меня по утрам, готовить завтраки, стирать мою одежду, готовить обеды в школу, отвозить меня в школу, давать мне карманные деньги.

— Черт, это жестоко. — Сказал Зейн, посмеиваясь.

— Когда тебе четырнадцать то да, это жестоко. — Возразила я.