В глубине тебя

На холодном ветру целоваться жарко и приятно. Илья согревает-сжимает меня в объятиях, впрыгивает ко мне в рот неистовыми наскоками, «обшаривает» лихорадочными взглядами мое лицо, каждый его участок. Карие глаза то и дело вспыхивают, а красивые губы посмеиваются. Но возбуждение его скачет рывками и набегами, а смех тут же упрыгивает снова и только жарче разгорается страсть.

Этот самонадеянный засранец-красавчик, кстати, не прогадывает: мне передается его резковатое желание. Меня пробирает от его страстных поцелуев, я улетаю от того, как способны сжимать его сильные руки. Не ожидала от него: он будто стальной весь. Я хочу его, такого сильного и резкого. Пусть хватает, пусть зажимает. Пусть встряхнет хорошенько.

Даже не будь сейчас холодно — Арсеньев не из таких, что потащат в кусты. Но нас обоих шибануло как следует: чувствую, мысленно мы с ним давно уже бежим впереди метро, несемся в его студенческую «однушку», из которой он все никак не может выбраться. Там ждет нас затяжной секс, акробатический и не закомплексованный. Представляю себе его гладкое, стальное тело, «вижу» его на мне и во мне, за мной, передо мной и подо мной, и у меня между ног ломит и стонет все: «Скорее...» Сейчас это как раз то, что мне надо. Мне будет хорошо с ним, а наша встреча — прямо чувствую это — выльется в нечто большее, чем спонтанный качественный трах.

Кажется, Арсеньев тоже это чувствует — увлекся не на шутку: то впивается губами в мою в шею под мои довольные посмеивания, то вновь набрасывается на мой рот.

— Нормально мне от тебя вставило, — тяжело дыша, объявляет он, на мгновение от меня оторвавшись. — Ты классная... — целует снова. — Ты меня сразу бомбанула... еще тогда, в Шарите... хоть я и думал, ты лесбиянка... Даже немного побаивался тебя поначалу.

— Не надо меня бояться, — смеюсь, подставляясь его поцелуям.

— Это хорошо.

Смеюсь в душе над тем, насколько успешно ликвидирую имидж властолюбивой доминантности, какая разница, с каким врачом. Жаль, Каро не видит.

Да, мне хочется смеяться, мне хотелочно-легко и мне кайфово, как давно уж не было.

Лезу губами к его губам:

— Нравятся податливые женщины?..

— Нравятся всякие... — шепчет он, тыкаясь губами в мои губы. — Нравится, когда не выделываются...

Смотри-ка, думаю, еще один...

—

— Нравишься ты...

И снова — языком ко мне в рот. А я своим — к нему.

Тянет сказать ему, что он мне тоже нравится, очень нравится, и предложить поехать к нему. Да он, по-моему, и так «уже» — ведет нас туда.

Откуда-то издалека до нас доносится родной-знакомый лай.

— Рикки, ко мне! — зову наугад, потом озираюсь по сторонам. — Рикки, Рикки... — смеюсь, покачивая головой, хотя обычно раздражаюсь, если Рикки шугает посторонних.

— С-соб-бака, — произносит сквозь зубы Илья, беспорядочно обнимая меня то за плечи, то за талию, целуя в затылок и в шею.

Со смехом высвобождаюсь, кричу: — Он не тронет! — и бегу вытаскивать свою собаку из толпы, которая жарит шашлыки — кажется, именно шашлыки, не гриль — на гриль-площадке на берегу.

Повезло — девушка-блондинка любит собак и безбоязненно треплет по мягкой, барашковой голове Рикки, а он, о чудо, даже на нее не прыгает.

— Ничего страшного! — кричит мне она, а псу приговаривает: — Кра-са-авчик... Ты хо-ро-оший... Ну беги, беги к хозяйке...

А когда хозяйка, то есть я подбегаю поближе, а Рикки бросается мне навстречу, и я кричу светловолосой девушке: «Извините еще раз!» — то понимаю, что это — перекрашенная Нина. А в той толпе, вон там, возле мангала — Рик.

Р-и-к.

А у нас с ним, оказывается, вестерн: этот город слишком тесен для нас двоих...

— Кати! — зовет меня Илья — Рикки от меня ринулся к нему.

От его голоса я вздрагиваю и вижу, как за мной следом вздрагивает Нина — наверно, только теперь, услышав имя, распознала. Кажется, она даже украдкой метнула взгляд в сторону — не слышал ли Рик?.. Что, если слышал?..

Рикки подбегает, крутится в ногах, я приседаю перед ним на корточки, машинально его потрепываю, сама же глаз не отвожу от их компании.

Ее компании, кажется. А часто они такое устраивают, думаю безэмоционально, не в силах сдвинуться с места. Кажется, вон там Франк, вон с ним и наша Ханна, а остальные — подруги Нины со своими мужчинами. Интересно, что за повод там у них. Или просто так, без повода.

У Рика тоже есть друзья, но кажется, они не из таких, кто поедет жарить шашлыки на Госларскую, тем более, парами.

Рик не видит меня. Возможно, я слишком далеко или возможно, слишком неожидан, непривычен мой силуэт в обществе пса. Вот он, возможно, и не подозревает, что это я и не приглядывается.

Зато меня видит Нина.

Нина одета во что-то по-симпатичному аутдоровское, что невероятно идет ей, как и все, во что она одевается. В их компании она выгодно выделяется своей фигурой и одеждой. И — ну надо же, правда: она перекрасилась в блондинку и новый имидж ей к лицу. Только что был слышен ее голос — впервые думаю, что он у нее довольно мелодичный.

Мне это только кажется или она, поняв, что это ж я, бросала между мной и Риком какие-то отчаянные, даже затравленные взгляды?.. Или я все это сейчас надумываю, и она меня даже не узнала…

Как бы там ни было — мне вдруг на какое-то очень короткое мгновение становится жалко Нину, такую хорошо одетую и перекрашенную под... меня, наверно. Такую, надеющуюся, что Рик меня не заметит, надеющуюся до того отчаянно, что надежду эту я чувствую даже на расстоянии. Такую, проводящую здесь с ним время на природе, помогающую ему с шашлыками, такую, говорящую ему как раз что-то, на что он не отвечает, потому что вообще не смотрит в ее сторону, переговаривающуюся с остальными, являющуюся душой этой компании. Боящуюся меня.

Нина боится меня. Сама я никого и ничего не боюсь, но оказывается, сразу чувствую, когда боятся меня. И Нина меня боится. И я не торжествую, не ликую. Не черпаю в этой ее боязни меня какую-то душевной силу. Я просто думаю, что не надо меня бояться — только и всего.

Не надо меня бояться, думаю сегодня уже в который раз.

И так же быстро, как пришла, проходит моя жалость, и я смотрю на Нину, едва заметно ей улыбаясь. И «улыбаюсь» я ей примерно следующее:

«Ты можешь не бояться, Нина. Он не заметит. А если и заметит, то ничего не будет. Не бойся. Вот, видишь?.. Я ухожу. И я ухожу не одна».

— Ты чего там застряла? — тянет меня к себе Илья, пытаясь возобновить целование, но я отстраняюсь со смущенной улыбкой и говорю куда-то «в траву»:

— Задержали.

— Кто?..

Отвечаю, не раздумывая:

— Змеи.

— Какие еще змеи? — обескураженно спрашивает он.

— А ты не знал? Они тут повсюду, на Шпре... Про них же говорят: они так быстро могут прыгать в высоту...

Иду с ним рядом, срывая на ходу засохшую, сморщившуюся ежевику и будто вправду побаиваюсь, что там, из-под кустов серебряной или медной стрелкой выстрелит на меня один из таких мелких, но проворных ужиков. Их ведь и правда много здесь.

Идем, молчим. Минут с пять идем. Уже ушли со Шпре, как я и «обещала» Нине.

— Интересная штука, — говорю, наконец, — фауна.

— Да, интересная, — нетерпеливо соглашается Илья, — да только я не ветеринар. Я ж говорил тебе.

При всем его врачебном прагматизме он не «мясник» и тонко чувствует общий перелом в настрое. Запахло обломом. Запахло еще откуда-то из кустов с засохшей ежевикой и Арсеньев, совсем как я, остыл.

Нисколько не удивляемся тому, что, не сговорившись, оказываемся не у него, а на станции «Госларская площадь». Не разговариваем и даже не прощаемся — он просто сажает меня на метро, даже про между прочим помогает завести в вагон собаку, как будто сама я этого сделать не в состоянии.

Лишь только когда двери перед его носом закрываются, его прорывает: я, кажется, вижу, как он разводит руками и начинает мотать головой... и даже что-то мне говорит, говорит... — а может, нет.

***

Глоссарик

Катарина-ди-Гроссе и Старый Фриц — русская императрица Екатерина Вторая и король Пруссии Фридрих II были сторонниками просвещенного абсолютизма и вели друг с другом переписку на протяжении почти 40 лет

Сан-Суси — дворец короля Фридриха II с дворцовым парком в г. Потсдам около 50 км от Берлина; выдающийся памятник архитектуры, выполненный в стиле так называемого фридерицерианского рококо и называемый «прусским Версалем», внесен в список всемирного наследия ЮНЕСКО

Пусть каждый своим способом обретет блаженство — изречение Фридриха II, показывающее толерантный настрой монарха по отношению к различным вероисповеданиям, и так же истолковывашийся, как либеральный по отношению к ориентации

Шарлоттенбург — дворец-музей, памятник архитектуры в стиле барокко, крупнейший и самый значительный дворцовый комплекс прусских королей и германских императоров, его купол считается одним из символов Берлина