Тридцать девять и девять

Часть 3. Интервенция. Глава 12

Данил ерзал на стуле и, точно так же как сидящий рядом Стельников, все чаще смотрел на часы, вырабатывая волевые качества на очередном собрании по разъяснению им, отсталым от жизни штабистам, политической обстановки в мире.

Сам начальник Политуправления флота полоскал им сегодня мозги по поводу необходимости расширения и углубления дружественных связей с уважаемыми представителями Североатлантического альянса. Какого, к черту, углубления? На взгляд всех здравомыслящих людей, имеющих отношение к реальной обороне страны, углубились их новые западные друзья за короткое время уже на полный корень!

Весь офицерский состав флота поддерживал решение командующего, принятое два года назад, о выталкивании этих непрошеных гостей, когда те снова внаглую, несмотря на все предупреждения, вошли в наши территориальные воды. Они же были реальными героями — те два небольших сторожевика, выполнившие виртуозный навал на чужой эсминец и заставившие уйти зарвавшихся американцев обратно в сторону Босфора, чтобы больше здесь не появиться.

И что в итоге? Уже через год — милости просим прямо в Севастополь! Штатовский фрегат и ракетный крейсер прибыли по личному приглашению энергичного и прогрессивного руководителя страны. Корабли шестого флота США пришвартовались прямо у Морвокзала в закрытом режимном городе, практически на нашей военной базе! И вроде бы прошло уже время, и постоянные визиты западных делегаций стали привычными, но тот первый случай до сих пор ощущается, как показательный плевок в лицо тех, кто самоотверженно отстаивал неприкосновенность наших территорий.

Возможно, это было правильно, и действительно нужно открываться миру, но унижения сильнее, чем в те четыре дня, пока стояли два штатовских корыта в Севастопольской бухте, Давыдов не испытывал, наверное, никогда.

Было бы действительно интересно побродить по отсекам американских кораблей, пообщаться на общие темы с их офицерами — но только в качестве равных соперников, а не в роли диких аборигенов, к берегу которых причалили наконец «белые люди», несущие невиданные доселе блага цивилизации в виде красных жестяных баночек с кока-колой и разрезанных вдоль подогретых булок с сосисками. «Хот-догами» это у них называлось. Горячими собаками! За которые обезумевшие от великой щедрости соотечественники устраивали натуральные драки.

А «белые люди» в значительной части своего состава являлись обыкновенной чернокожей матросней и сами, похоже, не ожидали такого вокруг себя ажиотажа.

Данил принципиально в те дни к месту массового паломничества горожан не приближался, но невозможно было не слышать сводки о том, что многотысячная толпа желающих приобщиться к высокой западной цивилизации то и дело сносила жиденькое оцепление из наших матросиков и — чертов стыд — бросала в американцев живые розочки, выклянчивая сувениры: эти белые уродливые кепи в виде перевернутых детских горшков, заморские сигареты и жевательную резинку.

Что уже говорить о полчищах местных девиц, сутками дежуривших у заветного причала в ожидании шанса сопроводить эскортом какого-нибудь моториста до ближайшего бара, из которого его, как правило, выводили потом под руки. И в чем же Данил ошибается, до глубины души презирая этих мочалок, готовых отдаться любому из залетных матросов за пачку американской жвачки? Они же реально рыдали, когда отчаливали заокеанские гости и, казалось, в пучину вод готовы были броситься, чтоб еще немного возле какого-нибудь Джона потереться. Интересно, был ли один пример за всю эту прогремевшую миссию, когда влюбленный в местную красавицу американец пригласил бы ее отправиться за ним следом или хотя бы поддерживать дальнейшее общение? Данил абсолютно уверен, что нет! И до какой же степени идиотизма нужно дойти, чтобы не понимать, как это выглядит в глазах обычного мужика из какой-нибудь захолустной техасской деревни!

Нет уж, его собственная дочь никогда не уподобится этим дешевкам и точно не поведется на яркую этикетку, она вырастет в полном достатке и воспитана будет как настоящая, уважающая себя женщина! Давыдов улыбнулся, снова взглянув на часы и вспомнив шуструю кудрявую принцессу, которая уже сейчас, в два с половиной года, вьет из своего папы веревки. А из сурового дедушки — не веревки, нет. Мелкие узелки!

Данил только вчера из Киева вернулся, а уже по этим лучшим из людей скучает.

Он согласился на то, чтобы Светка жила с родителями в Киеве, после долгих уговоров со всех мыслимых сторон. Мама провела первые месяцы в Севастополе, отец не мог бесконечно мотаться между Крымом и Киевом, и Данил видел, как трудно им быть на расстоянии, как мама переживает о том, что отец надолго остается в Киеве один.

Отпустить дочь в Киев уговаривали его и друзья, и даже штабные командиры, приводя разумные аргументы о невозможности совмещать действительную службу с самостоятельным воспитанием такого маленького ребенка, если учесть, что постоянное место проживания его родителей — вовсе не Севастополь, и до бесконечности продлевать им разрешение находиться в закрытой погранзоне весьма проблематично.

Ленка была того же мнения, хотя как раз она выступала меньше всех, чем весьма удивляла Давыдова, которому прекрасно известна ее привычка во все совать свой нос. Она вообще как-то притихла в последнее время, стала деловой и сосредоточенной. Даже Стельникову от нее замечаний почти не прилетает. Видимо, Ленка серьезно занята на работе, где у них постоянно происходят какие-то реформы и внеплановые смены, так что ее собственный сыночек тоже у бабушки с дедушкой практически прописался.

Но Данил не может постоянно находиться от дочки вдалеке. Хотя даже сейчас, когда она в другом городе, его жизнь совсем не похожа на ту, что была до Светкиного появления. Каким же правильным было его решение о ребенке! Будто бы что-то улеглось внутри так, как должно было быть изначально. У него теперь есть самое главное в жизни. Есть ради чего стремиться к карьерному росту, ради чего больше не напиваться, вокруг чего строить все свои дальнейшие планы и о чем постоянно думать.

Ну а как можно о ней не думать! Об этих светлых золотистых кудряшках, бьющей через край энергии и хитрющих глазах, когда ей нужно чего-либо добиться от окружающих. Никто не в силах ни в чем ей отказать! Ни родной папа, который время от времени все же пытается своего ребенка ограничивать, ни совершенно посторонние люди, перед которыми его активная малышка не испытывает никакого смущения. Ну а то, до чего доходят его родители в своем обожании ненаглядной внученьки, никакому разумному объяснению не подлежит. Этого не объяснить, за этим можно только наблюдать, и делать это Данил может до бесконечности.

Гамак из пакистанского покрывала, снятого с дивана в гостиной — бабушкино оригинальное изобретение. Светка укладывается на его середину, а двое взрослых, солидных вроде бы людей, взявшись за концы, раскачивают любительницу домашних аттракционов до тех пор, пока ей не надоест или не пора будет Светочке обедать.

Принятие пищи, как правило, сопровождается интереснейшими историями из жизни пряничных человечков, веселых поросят и русалочек в исполнении артистичного дедушки. Сколько ни силился Данил вспомнить нечто подробное из собственного детства, ничего, кроме предупреждений о грозящей низкорослости из-за недоеденного супа, на ум не приходило. Он и близко не подозревал в своем отце таких творческих способностей, ведь захватывающими рассказами дело не ограничивается, и вечерний кукольный театр за натянутыми между стульями занавесками — часть обязательной программы. А из гладильной доски, уложенной на диван, и наброшенного сверху импортного ковра посреди гостиной сооружается горка, с которой Света съезжает в большом эмалированном тазу, если на улице дождь и выйти на детскую площадку нет возможности.

Стены киевской квартиры сплошь увешаны фотографиями Светки в бесчисленных фирменных нарядах, кукольное личико которой на всех изображениях — точь-в-точь как у Данечки Давыдова в его раннем детстве, только вовсе не печальное, без сложенных домиком бровей. Да и фото все цветные, новейшими немецкими камерами сделанные.

Культ несравненной Светланы Даниловны в Киеве очевиден, его родители занимаются ею постоянно и балуют, конечно, без всякой меры. Но она все равно понимает, кто главный в ее жизни! Она с восторженным визгом бросается к Данилу каждый раз, когда они встречаются после нескольких недель разлуки, и так быстро, так заметно она меняется, и свободно уже болтает, и висит на нем в это короткое время их общения практически непрерывно. Она забирается к нему в кровать, устраиваясь «под крылышком», словно пушистый цыпленок, и засыпает под рассказы о его севастопольской жизни и службе, которые так любит слушать. Она пахнет карамелью, детским шампунем и молоком, и, наверное, от этого ее так не хочется выпускать из рук. И каждый раз, уезжая, Данил чувствует, что часть себя оставляет в Киеве.

И как бы тяжело ни было его родителям со Светкой расстаться, а жить она будет с ним. Она уже достаточно подросла, чтобы можно было отдать ее в ясли, и решить вопрос с возвращением дочери в Севастополь Данил намерен в ближайшее время. Он говорил с родителями о том, что принял наконец для себя решение. Ради того, чтобы Светка вернулась в Севастополь, он готов сделать Кире Черновой предложение. В конце концов, Кира тоже заслужила этот официальный статус, столько лет оставаясь рядом, несмотря на все его странности и отрывы.

Не случается с ним больше никаких отрывов. И ни на какие приключения больше не тянет. И на самом деле надоело самому себя обстирывать и думать о том, что купить себе на ужин. Да и девицы одноразовые давно набили оскомину. Достало уже шарахаться по злачным местам в поисках того, для чего другим не нужно даже вставать с собственного дивана. А когда захочется разнообразия, всегда есть возможность его получить. В Киеве, например. Хватит, пожалуй, унижать так преданную ему Киру историями с местными красотками.

Ведь когда-то давно, еще до той приключившейся с ним напасти, он именно так и рассуждал. Как нормальный, здоровый человек, собираясь сделать свой выбор совершенно сознательно. Что ж, теперь он снова абсолютно здоров! И все разумные аргументы — в пользу того, чтобы оформить с Кирой отношения.

Да и она очень изменилась за это время. Особенно после открытого признания своей неправоты в обвинениях Давыдова в любовной связи с Мишкиной женой. И сразу была готова во всем ему с дочерью помогать. Кира, конечно, не знала настоящей истории и, как все его друзья, была уверена, что Данила просто бросила с ребенком случайно «залетевшая» от него гулящая девка. Да и зачем Кире подробности? Она вряд ли смогла бы его понять.

И так старается Кира его поддерживать и не слишком навязываться, лишь изредка оставаясь на ночь, хотя он сам давно предлагает к нему переехать. Это удобно, в конце концов, и даже спать вместе можно вполне спокойно, не разыгрывая друг перед другом африканских страстей, просто снимая по мере потребности физическое напряжение, ну а что, собственно, нормальным взрослым людям еще нужно? Она, конечно, временами тоже переусердствует, стараясь ему угодить, не проявляя в постели излишней инициативы, из-за чего Данилу начинает казаться, будто он расшатывает под собой нечто неодушевленное. Однако в роли безжизненного мешка Кира выглядит гораздо органичнее, чем пытаясь изобразить из себя искусную блудницу.