Тетрада Величко

Дыхание сперло в груди. И пальцы сами сжались, давя ногтями ладони.

Кузьма заметил.

— Мавка? — нахмурился с непониманием. К ней потянулся. Но она отвернулась.

И все осматривалась. Зачем? Что еще не увидела?

Ах, да! На стеклянном столе, который стоял справа, два столовых прибора оставили. И высокие винные бокалы. Сейчас пустые. Кузьма явно ужинал недавно, и не один. А судя по тому, что на одном из бокалов имелся отчетливый след красной помады, то и не в мужской компании.

Вот тут ее действительно замутило. Зря, наверное, Богдану врала. И боль в солнечном сплетении стала невыносимой. А ведь за время дороги почти убедила себя, что глупости…

— Ты бы сказал, я не приезжала бы, — вроде бы с сарказмом, а по сути — выдав всю боль, обиду и проклятую ревность, процедила сквозь зубы. — Не собиралась мешать…

Так и не дойдя до него, Кристина круто развернулась, понимая, что глаза печет. И почему-то все еще не получается вдохнуть нормально. Проклятая ревность! Сколько лет ее из себя вытравливала, а теперь, за считанные дни, опять накрыло с головой. Тонула в ней, захлебывалась. И ударить его захотелось еще сильнее. Не физически. Морально. Такую же боль причинить. Но Кристина прикусила язык. Губы сжала. Не станет легче, если этой «кислоте» дать из себя выплеснуться. Только еще ужасней. Проверяла.

Только вот Кузьма не позволил ей отойти. Ухватил за плечо. Дернул на себя, обнял за пояс. Отставил чашку все на тот же стол.

— Ты и не мешаешь ничему, мавка, — второй рукой ухватил ее за подбородок, заставив на него глянуть снизу вверх.

Она опустила веки. Не могла ему в глаза смотреть. Не хотела открывать душу.

Окреп? Власть почувствовал. То, что боль ее и ревность увидел, и гадать нечего. Кристина сама понимала, что не в состоянии сейчас эти эмоции скрыть. Оттого и дернулась, чтобы уйти, исчезнуть из его кабинета.

— И то верно. Уже и нечему мешать, — ответила с той же язвительностью. — Ты вон, даже душ успел принять. И девку увезли…

— Кристина! — Кузьма это почти рыкнул. — У меня встреча была! Никаких девок. — Вновь попытался заставить ее на него глянуть.

К себе прижал, что тисками. И не отпускает. Воли не дает, хоть она и дергается.

— Ага, разумеется, если тебе это так удобней называть! И часто ты после деловых встреч моешься?! — уже она рыкнула. — Отпусти, Кузьма!

Вот точно не стоило приезжать. Вон как крепко держит. Поправился. Пришел в себя. Вновь командует и управляет.

— Мавка, да ну прекрати! — Кузьма встряхнул ее, хоть и слабо. Словно просто пытался достучаться. — Кристина, маленькая, ну что ты глупости выдумываешь?!

— Ну так отпусти меня, чтобы я ушла спокойно, и тебе голову своими глупостями не морочила! — могла бы — крикнула. А так — захрипела все из-за той же обиды, что душила, сжимая горло. — И охрану свою чертову забери! Ясно?! Не нужна она мне! Кому я понадоблюсь, если для тебя — пустое место?! — все, потеряла контроль.

Уставилась на него тяжело дыша, ощущая, как кровь ударила в голову. Может, и у нее давление? Как у матери. Наследственная предрасположенность…

— За что ты так со мной? Зачем топчешь и мучаешь? — застонала, обхватила себя руками, пытаясь эту боль унять. Глянула с обвинением, со злостью на грани ненависти. — Отпусти меня!

Не удержалась-таки. Выплеснулось. Бахнуло по обоим, закрутилось в комнате таким давлением и напряжением, что дышать с трудом могли теперь и она, и он.

Кузьма в ее глаза уставился, что-то выискивая там, одному ему ведомое. Лицом потемнел.

— Нет! — он просипел это, прижав ее к себе двумя руками еще сильнее.

К своему телу притиснул.

Почти больно. И так сладко от этого ощущения. Так горько от обиды! Ее разум взрывался от всех этих эмоций. Сердце болело, невыносимо «давя» на грудину.

— Мавка, нет! Ни хр*на! Не в этот раз! Нет сил больше. Кончились! Шагу без охраны не сделаешь, поняла?! Ни шагу! Ни вздоха! Потому что ты моя! — гаркнул так, что она вздрогнула. — Моя только!

И впился в губы Кристины, удивленно распахнувшиеся от такого заявления, которого столько лет от Кузьмы не слышала. И уж тем более сейчас не ждала…

А он, похоже, не собирался давать ей время что-то осмыслить. Обрушился, как «небосвод» на голову. Рухнул всем собой, и в прямом, и в переносном смысле. Ворвался в рот своими губами, языком, пригоршнями захватывая волосы Кристины, натягивая пряди, не позволяя увильнуть или отодвинуться. Втягивал в себя ее губы. Отрывался, чтобы веки поцеловать, ресницы, скулы. В волосы лицом зарывался. Не ласково и не мягко. И в помине нет. Жестко, жадно. Словно из-под воды выныривал и дышал этими касаниями, поцелуями, кожей ее, губами. Наступал на нее, давил, подталкивал куда-то. Оба в дверь уперлись неожиданно. Своими же спинами захлопнули, чуть не упав. На эту дверь и откинулись. Он ее к деревянному полотну прижал.

— Моя! — снова хрипло выдохнул.

Зло, с нажимом говорил. Гортанно. Ладонями по шее вел, придавливая, натирая, царапая и дразня этим кожу. И ртом следом, прикусывая даже.

Кристина не выдержала. В голове каша. Все смешалось.

Реальность вверх тормашками перевернулась. Дурацкая и мучительная реальность. Та, в которой столько лет… не прожила, нет — отмучилась… Словно за решеткой отсидела. В одиночной камере. А теперь ее на двор вывели. С ним встретиться дали…

Застонала в голос. Вцепилась руками в него, обхватила лицо, пальцы в его волосы погрузила. И уже плевать — почему мокрые! Только бы и дальше так целовал ее! Боль и обида не ушли, ревность плескалась внутри. Но от этого только больше хотелось в его губы впиваться, на поцелуй Кузьмы отвечать, прижиматься к нему всем телом. Пульс подскочил. Точно что давление бахнуло. Жарко стало, на спине под пальто и кофтой испарина выступила. Ткань кожу раздражала, мешала.

И ему тоже, похоже. Потому что Кузьма уже стащил с нее пальто, бросив на пол, им под ноги.

— Моя только! Не отдам больше! Убью любого, кто глянет в твою сторону только…

Продолжал целовать алчно, прикусывая кожу. Говорил так низко, так сипло, что в самом деле на рык похоже было. Но ее настолько захлестнуло потребностью в нем, что боли не ощущала, или не было ничего такого. Лишь нужда до дрожи, до крика, до воя — необходимость еще ближе притиснуться к нему, самой до рта его достать, до пульса на шее. До резкого подбородка и угловатого кадыка. Все поцеловать хотела, пальцами провести. Самыми кончиками, чтобы едва пучками коснуться. Вспомнить его на ощупь так, как вечность не ощущала. Каждый шрам поцеловать, каждый рубец: еще багровые, диссонансом выделяющиеся на коже. И в то же время — сжать хотела. Обхватить, стиснуть!

Господи, прости! Ей Кузьму укусить хотелось. Еще сильнее, чем он ее кожу прикусывал и ртом терзал. До боли — и своей, и его.

Страсть, которой не знала за все это время, о которой старалась не вспоминать, захватила с головой. И Кузьму тоже. Он стащил ее кофту, распустил волосы, что еще днем Кристина скрутила в пучок. Засасывал, целовал ее шею, кожу на груди, прямо через кружево бюстгальтера, заставляя Кристину голову запрокидывать. Даже приподнял ее, продолжая в закрытую дверь упирать. А Кристина остановиться не могла, задыхалась, за его волосы цеплялась. Пыталась за этими лихорадочными, бешеными поцелуями, за диким сумасшествием сказать, чтобы не смел! Чтобы поставил ее на пол! Швам три недели, немногим больше. Что же творит, глупый! Мало ли!

Простонала ему в ухо.

Не понимала уже, что с ней творится: кричать хочет, а грудь болит, горло перехватывает от страсти, от желания к нему. Руки трясутся, как у заправского алкоголика. От этой необходимости. И только сипло шептать получается. Воздух глотать — и то больно. А все равно за него цепляется, рубашку расстегнуть старается — невыносимо! Жизненно необходимо ощутить его кожу своей. Снова ощутить то, что недавно у самих себя украли: кожу к коже, его жар к ее… Две пуговицы оторвались. Слишком сильно дергала. Резко, жадно, неуправляема сама собой.

Кузьма внял. Бог знает, каким чудом, но услышал, разобрался в этом хрипе. Опустил ее, но рук не разжал, объятий не ослабил.

И вдруг снова развернул ее, оторвав от опоры. В другую сторону потащил, на ходу расстегивая на ней джинсы. Кристина уже с его плеч сорочку стаскивала. Пытаясь ртом, губами коснуться каждого ребра. Прижалась к вытатуированной букве ее имени. И громко, надрывно застонала от всего, что на части рвало и тело, и душу. Пальцами по длинному шраму от швов пробежала.

Он замер. Запрокинул голову, шумно втягивая в себя воздух, так, что ноздри раздувались.

— Моя! Никогда не отпущу больше!

Похоже, и он говорить толком не мог. Хрипел каждое слово, словно легкими говорил, а не горлом.

Кристину забило крупной дрожью. В кожу Кузьмы ногтями впилась.

Безумие чистой воды! Знают же, что зря…

Замерли на секунду, впервые за это время оторвавшись один от другого. Задыхаются оба, воздух хватают распахнутыми ртами. И смотрят глаза в глаза. Так, словно и взглядами, как руками, ртами только что — друг за друга цепляются. Словно разговаривать пытаются без слов, глазами. Какие-то доводы привести, а уже никто разум слушать не готов.

И остановиться не смогут. Оба поняли, что все — возврата нет.

Не знают, что дальше будет. Понятия не имеют, что потом.

Но сейчас прекратить ни Кузьма, ни Кристина не в силах. Умереть легче. Действительно не выдержат больше друг без друга…

И сзади тот самый диван. Поняла это, только когда переступила с ноги на ногу, путаясь в джинсах, которые он с нее стягивать начал.

— Моя, мавка! Моя… — опять прошептал Кузьма…

— Не я от тебя отказывалась все эти годы, — выдохнула со своей болью.

Сказала так, словно в горле битое стекло. Каждое словно кровоточит. С ядом вырывается, который душу все равно разъедал.

А Кузьма всем телом вздрогнул. Но принял ее удар, взгляд не отвел, выдерживая этот упрек. Признавая вину. И не прерывая контакт глаз, ртом накрыл правую грудь, прикусывая через кружевную ткань.

Не удержалась — застонала, еще больше выгнувшись.

Кузьма оторвался. Прижался губами к ключице, заставив Кристину податься назад, через весь диван как-то дико выгнуться, упереться в стену головой. Поддерживает ее под спину руками, продолжает все тело поцелуями покрывать. И джинсы уже до щиколоток стянул жадными, горячими ладонями. Грубыми и жесткими от его алчности, от желания до каждого миллиметра кожи коснуться, до каждой клеточки, кажется, которое ощущается и без слов.

— Маленькая моя, мавка… — шепчет, втирая эти слова в ее кожу так, будто губами, ртом, своими зубами ей какие-то невидимые татуировки набивает. Словно заклятие какое-то накладывает на нее.

А Кристина не могла и не хотела сопротивляться. Пальцами в его вихры вцепилась, надавила на затылок, подставляя под его поцелуи свой живот.

— Нужен мне! — простонала так, будто больно ей было. И в самом деле ощущала ужасающую, разрывающую пустоту в теле, до боли. До муки. — Весь нужен, родной! — вцепилась в его плечи, потянула на себя.

Кузьма закричал. Хрипло, надсадно, низко. С бешенством и злостью. Лбом прижался к ее животу. Не от боли из-за царапающих ногтей Кристины. А от всего, что встало между ними за эти годы. От всех, кто между ними встал. У нее мороз по коже пошел, заставляя волоски на затылке дыбиться, несмотря на жар, который вены рвал, вырывался с каждым выдохом. Она это в Кузьме чувствовала так же, как в себе. Словно раньше: одни мысли, одни желания, сердца стучат в одном ритме…