Бывшая моего брата. Я ненавижу ее...

— Я думаю, достаточно, — практически огрызаюсь, но вовремя торможу себя. — Дальше я сама. Спасибо. А теперь не мог бы ты выйти? — Натягиваю улыбку, не зная, как себя вести. — Я хочу принять душ.

Глубокие металлического цвета глаза затягивает штормовое предупреждение. Но потом Хаким кивает.

— Конечно, — хрипит он и, отставив флакон с перекисью в сторону, осторожно опускает мою ногу на пол. От соприкосновения с ледяным кафелем кончики пальцев мгновенно обжигает колючим холодом, но я стараюсь забыть, каково было чувствовать напряженные мышцы его тела и исходящий от них жар.

Недоверчиво смеряю Хакима взглядом, пока тот поднимается с колена, теперь же он возвышается надо мной, устанавливая зрительный контакт. И я вижу по его сверкающим глазам, что он и не думает предоставлять мне путь наименьшего сопротивления. А потом замечаю, как лукаво приподнимаются уголки его красивых губ. И эта улыбка. Она какая-то другая. Прежде незнакомая мне. Наверное, поэтому моя нерешительность и нервозность сменяются… спокойствием? С чего бы это? Качаю головой. Понятия не имею, что со мной не так.

Вздыхаю и, закатив глаза, забираюсь под подол халата. Мне уже плевать, увидит ли он лишнее или нет. Хочет маленькое грязное шоу? Да пожалуйста. Аккуратно нащупываю пальчиками резинку чулок и медленно стягиваю вниз, задерживаясь на пострадавшей коленке. Но на этот раз я практически безболезненно скольжу капроном по травмированному участку и с облегченным вздохом принимаюсь за второй чулок. Я даже ненадолго забываю о присутствии Айдарова, пока спустя несколько мгновений не захлопывается дверь. Поднимаю взгляд — Хакима в ванной нет.

Нервишки сдали?

А я предлагала выйти раньше.

После теплой ванны наношу на ссадину антисептическую мазь и делаю компресс, чтобы немного снять отек. Чувствую себя лучше. Горячая вода помогла размягчить ранку и, кажется, даже сняла ноющую боль.

Просушив волосы, я снова влезаю в халат и не спеша ковыляю в зал, проходную комнату к моей спальне, в которой мне предстоит провести ночь с самым невыносимым и сексуальным мужчиной. Правда, в квартире такая тишина, что я начинаю сомневаться: а не ушел ли он? И я злюсь, когда испытываю разочарование от одной только мысли об этом.

А стоит мне заметить развалившееся в кресле тело, как тут же останавливаюсь, всматриваясь в темноту, словно вместо Айдарова боюсь обнаружить там кого-то другого. Признаюсь честно, на мгновение я пугаюсь, поэтому, не раздумывая, включаю торшер, который сразу же заливает пространство гостиной мягким светом.

Развалившись в кресле в своем красивом дорогом костюме, Айдаров спокойно потирает между пальцев галстук, который намотал на кулак. Словно это четки для расслабления. Его голова откинута назад, ноги вытянуты и перекрещены в лодыжках, а глаза умиротворенно закрыты. Я могла бы сесть в соседнее кресло и просто насладиться этим мужественным видом, а потом забраться на колени Айдарову и накрыть его чопорный рот жадным поцелуем. И я хотела бы, чтобы этот поцелуй был волшебным, как в сказках. Раз — и все проблемы растворились между наших губ, как сияющая пыльца от порыва ветра.

Зажмуриваюсь и качаю головой, уже сомневаясь, что не билась ей сегодня. Иначе откуда там вся эта чушь?

Сглатываю и говорю как можно равнодушней:

— Ты серьезно будешь так спать?

Приоткрыв один глаз, Айдаров лениво поворачивает голову в мою сторону, но через секунду возвращается в исходную позицию, будто меня здесь нет. Иногда мне хочется его ударить. Особенно сейчас. Вот прям сильно. Треснуть прямо по лбу.

Но вместо этого я делаю размеренный вдох и медленный выдох.

— Хаким. Послушай, я вся на нервах, и подобная ситуация для меня в новинку, вряд ли это считается нормой, вся наша ситуация в принципе ненормальна, но… блин… — Потираю пальцами лоб. — Я понимаю, что у тебя ко мне двоякое отношение, что, к слову, взаимно, и ты считаешь меня источником всех своих бед, однако, думаю, спать в кресле, зная, что тебе рано вставать и потом работать весь день, — кривлюсь, — не совсем целесообразно. Ты не подумай только лишнего, ладно? Я лишь проявляю гостеприимство. Кровать большая. Я тебя даже не замечу, как и ты меня, если мы будем придерживаться своих сторон. Так что прошу тебя, иди и ляг нормально. Иначе я не высплюсь, потому что меня сожрет совесть. Все-таки это я попросила тебя остаться, не подумав о твоем комфорте. Не переживай, — вскидываю руки в небрежном жесте, — уж я точно приставать не буду. К тому же…

Низкое раздраженное и в то же время чертовски сексуальное рычание заставляет меня запнуться и прикусить нижнюю губу.

— Если я соглашусь, ты замолчишь?

Сокрушительная неловкость бьет меня с размаху под дых.

Я задерживаю дыхание и пару секунд ошеломленно моргаю, но молчу от его бестактности. Какой же… з-з-засранец! Меня захлестывает волна возмущения, и я не знаю, каким образом мне удается оставить его при себе.

Прочистив горло, говорю практически невозмутимым тоном:

— Если тебе нужен душ, полотенце и средства личной гигиены для гостей, я все оставила на полке у раковины. Спокойной ночи.

Не дожидаясь ответа, который вполне может и не последовать, я отправляюсь в комнату. С минуту колеблюсь, но в итоге оставляю дверь открытой и направляюсь к шкафу, чтобы взять удобную пижаму. Мне жизненно необходимо надеть на себя хоть какие-то доспехи. Я весь вечер чувствовала себя уязвимой и порядком устала от этого.

Закончив подготовку ко сну, я с наслаждением проскальзываю под прохладное одеяло и растягиваюсь на мягких простынях в предвкушении сладкого сна. Главное, не начать думать. А то все испорчу. Тянусь как кошечка и зажмуриваюсь от легкого дискомфорта в колене, которое при движении отзывается ноющей болью, но я так рада оказаться в кровати, что сосредотачиваюсь только на хороших ощущениях. А их, слава богу, больше. Что немного абсурдно после сегодняшнего вечера.

В какой-то момент меня накрывает приятная сонная нега, и, кажется, я отключаюсь от реальности. Почти. Потому что сквозь сон все равно периодически улавливаю тяжелые шаги. Я хочу открыть глаза и посмотреть, сколько сейчас времени, но у меня не хватает сил. Веки слишком тяжелые, чтобы их можно было поднять. Но все меняется, когда я слышу эти самые шаги ближе, а потом до сонного мозга доносится шуршание и скольжение ткани. Глубокий вдох, и легкие наполняет дорогой аромат мужского парфюма. Мне он нравится. Я вроде как сплю и в то же время начеку. Вот только двигаться не могу, точно в сонном параличе.

Следует тяжелый смиренный вздох, а потом я чувствую, как матрас прогибается и кто-то осторожно ложится. Или нет? Не пойму. Будто он борется с собой. Но, судя по тому, как матрас снова шевелится и прогибается под тяжестью мужского тела, я действительно не одна. Стараясь не задохнуться, тут же распахиваю глаза, пару секунд соображая, что к чему. Сердце колотится о ребра так, что дыхание становится пыткой. И только череда глубоких вдохов помогает мне хоть немного успокоиться, потому что я наполняю себя знакомым терпким ароматом.

Айдаров. И тут остатки сна стираются в пыль, потому что я все вспоминаю.

У меня перехватывает дыхание от взметнувшихся к горлу бабочек. Нелогичных. И совершенно неуместных. Боже… Он здесь. В моей кровати.

Все. Так. Странно…

Прикрыв глаза, я еще несколько секунд прислушиваюсь к своему сердцебиению. Все это время Айдаров неподвижно лежит на другом краю кровати, но это не мешает мне ощущать тепло, слишком много тепла, которым он заполняет все пространство. Словно не веря в происходящее, приподнимаюсь на локте и поворачиваю голову в сторону Хакима. Мне требуется время, чтобы привыкнуть к темноте и сконцентрироваться на его вытянувшемся теле. Даже пиджак не снял. Так и хочется треснуть его подушкой.

— Ты будешь спать в одежде? — Низкий ото сна голос царапает горло, и я прочищаю его, наблюдая, как Айдаров напряженно закидывает руку за голову и прикрывает глаза, бросая обманчиво ровным тоном:

— Это в целях безопасности.

— Ах, ну конечно, — закатываю глаза и возвращаю голову на подушку. — Это же я, наверное, набрасываюсь на тебя как животное…

— Вот именно поэтому я и ложусь спать в одежде.

Мои глаза округляются, и одновременно с этим рот вытягивается в букву «о», но я больше ничего не говорю. Стыдливый румянец крадется жаром к шее и щекам, а я молчу, чтобы не выдать свое смущение.

Шах и мат, Чудакова.