О носах и замка́х

Доктор кивнул Джасперу, и мальчик принялся с интересом выбирать по принципу красивеньких и блестящих. Натаниэль Доу же погрузился в свои мысли.

***

Карандашик, поскрипывая, полз по желтоватой страничке блокнота. Над ним раздавалось хмурое, недовольное сопение.

Констебль Бэнкс записывал какие-то совершеннейшие глупости. Он тратил время зря, его настроение было отвратительнее некуда, и впереди все казалось совершенно беспросветным.

- Их у меня было ровно тридцать пять!- сообщили ему.- А теперь только тридцать четыре! Тридцать четыре, вы представляете?!

Констебль записал в блокнот: «34 (было 35)».

В какой-то момент его словно бы выключило – он уставился на написанное и ушел в глубокие раздумья.

Последние дни выдались исключительно гадостными, даже в сравнении с обычной, не сильно-то веселой рутиной. И хуже всего было то, что он должен обращаться с этой несносной старушонкой почтительно и вежливо, иначе, чего доброго, она пожалуется господину сержанту, и тот накажет бедного Бэнкса еще сильнее. Хотя, казалось бы, куда уж сильнее.

Прошлое дело для них с напарником закончилось катастрофой. Нет, убийцу и заговорщика они привели в Дом-с-синей-крышей в кандалах, имелись в наличии даже доказательства его вины, включая чистосердечное признание, но все обернулось весьма непредсказуемым образом. Наивные констебли уже даже отметили в пабе свое долгожданное повышение и новенькие самокаты на паровом ходу, вот только они не учли злокозненности сержанта Гоббина.

Прямому начальнику Бэнкса и Хоппера, сержанту Гоббину, господину неприятному и отталкивающему, не понравились как завершение дела, так и работа его констеблей, ведь это не они вычислили преступника, а постороннее гражданское лицо, возомнившее себя вправе совать нос в дела полиции. И когда Бэнкс с Хоппером заикнулись было о справедливом вознаграждении и поощрении от начальства за раскрытие сложного дела, сержант так побагровел, что подчиненные даже испугались, как бы он не лопнул от ярости. Он так на них орал, что все служащие Дома-с-синей-крышей, включая даже механического констебля Шарки, предпочли благоразумно забиться по углам. Какими только обидными словами не называл он Бэнкса и Хоппера – казалось, в тот момент сержант даже изобрел парочку новых ругательств. Но хуже всего были его угрозы: господин Гоббин обещал, что Бэнкс и Хоппер никогда не получат повышения до старших констеблей и что не видать им паровых самокатов как своих коленок (он этим намекал на то, что они с Хоппером толстые, но это было совсем несправедливо: Хоппер не был толстым, а Бэнкса колени совершенно не интересовали). Сержант кричал, что пусть они радуются, что он не забрал их старые самокаты, а еще он заверил их, что они до скончания века будут торчать у своей тумбы на вокзале, отлавливать станционных воришек и гоняться за крысами в зале ожидания. Мол, отныне их ждут задания лишь плохие и унизительные. И вот, последнее сбылось.

Вчера вечером сержант Гоббин проявил всю мстительность, на какую был способен. Он велел констеблю Бэнксу наутро явиться на улицу Слепых Сирот и выслушать жалобу, поступившую от живущей там женщины. Это была какая-то подруга дальней родственницы сержанта, и констебль не был уверен, не выдумал ли ее его начальник специально, чтобы ухудшить бедному Бэнксу жизнь еще больше. В любом случае, ради этого ему пришлось вставать ни свет ни заря, взбираться на свой скрипучий старенький самокат и волочиться по указанному адресу.

Его напарник Хоппер легко отделался: он получил пулю в ногу несколько дней назад, и пусть лекарства хорошо действовали, но все же у него имелось прекрасное оправдание, чтобы никуда не ходить и практически ничего не делать. За это Бэнкс был на него невероятно зол и пообещал себе как-нибудь отомстить этому лентяю.

Старуха с улицы Слепых Сирот была полоумной кошатницей. В ее крошечной квартирке на третьем этаже (пришлось подниматься пешком, а Бэнкс просто ненавидел ступени) жило около двух дюжин кошек. Кошек, к слову, Бэнкс тоже ненавидел: они линяли, путались под ногами, коварно зыркали, это еще если забыть о куче всяких примет, с ними связанными. В обычное время наглого кота можно было пнуть башмаком или схватить за хвост, как следует раскрутить и швырнуть подальше, через заборы, но сейчас констебль был вынужден терпеть их назойливое присутствие.

Старухины любимцы испытывали к пришельцу схожие чувства: они жалели, что мамочка не позволяет им наброситься на этого толстого человека в темно-синей форме и высоком черном шлеме, иначе его глупым глазкам навыкате и красной одутловатой морде уж точно не поздоровилось бы. Они рассредоточились по креслам, диванчикам, оккупировали даже журнальный столик, подоконник и кресло-качалку у окна. Глядели на него, не моргая, шипели, рассерженно дергали хвостами.

- Часы только-только отбили пять вечера, и я собиралась пить чай,- сообщила старуха.

Констебль Бэнкс машинально записал в блокнот: «5 вечера, чай».

Морщась от стоявшей в квартирке вони кошачьей мочи, он мыслями был далеко-далеко отсюда, где-нибудь за стойкой паба «Колокол и Шар» или еще где-то, только не здесь. Старуху он практически не слушал. Ее затруднение казалось ему неинтересным и надуманным. Он всегда с предубеждением относился к сумасшедшим старухам, склонным впадать в детство, ведь как иначе назвать женщину, которой лет под пятьсот, но при этом она играет в куклы. Как будто одних котов ей мало.

К слову, это и стало причиной того, почему констебль сейчас здесь находился. Старуха утверждала, что одну из ее кукол похитили и что это жуткое злодеяние (или смехотворную бессмысленность, по мнению констебля) совершило какое-то непонятное существо. Мол, кто-то проник к ней в дом, стащил «ее новую любимицу» и был таков. Разумеется, констебль Бэнкс списал все это на старухин маразм, ее слепоту и переизбыток фантазии вперемешку с паранойей – ну кому в здравом уме могут понадобиться ее дурацкие куклы? Что это еще за существа, их ворующие? Что за бред!

- Я надеюсь, вы поймаете его. И вернете мне мою Миранду,- прошамкала старуха, и Бэнкс поморщился – как жаль, что он не может ответить кошатнице в присущей ему манере, то есть пожелать ей сломать ногу, споткнувшись о кого-то из ее питомцев. Сейчас он мог лишь кивнуть и глухо пробурчать себе под нос:

- Да, мэм. Конечно, мэм. Разберемся, мэм.

Старуха что-то запричитала, взволнованно заламывая руки.

Почувствовав шевеление внизу, констебль опустил взгляд.

У его ноги стоял худющий – видно ребра – черный кот. И вел он себя очень странно: его будто парализовало, но при этом он мелко-мелко трясся. Шерсть поднялась дыбом, хвост торчал кверху. Констебль Бэнкс испугался, что коту вздумалось потереться о его штанину – потом никак не отчистишься от шерсти, а это неприятность, – но когда он понял, что эта мерзкая тварь делает, ледяной ужас наполнил его всего. Коротенькие брызги с едва слышным шуршанием впились в его штанину, и он не выдержал. Булькнув что-то нечленораздельное, Бэнкс размахнулся ногой и как следует пнул кота башмаком. Тот с визгом взмыл в воздух и понесся в сторону кухни, оставляя за собой след из линялой шерсти и зловонных капель. Приземлился кот с диким грохотом и звоном бьющегося стекла.

Повезло, что старуха ничего не увидела и не услышала – она как раз отчитывала кого-то из полосатых родичей наказанного «злоумышленника» за то, что он, мол, шипит неверно – якобы фальшивит на полтона. Она была определенно, совершенно, исключительно спятившей.

Закончив выговор коту, старуха продолжила причитать о своей потере:

- Украли, бессердечные! А я ведь ее только-только купила! Моя тридцать пятая малышка! Ну, как же так!

- Вы видели, что это было за… гхм… существо?- Констебль попытался отряхнуть штанину, но это не особо помогло.- Может, это была одна из ваших этих…- он с ненавистью прорычал,- кошек?

- Что? Нет!- возмутилась женщина.- Как бы кошка смогла унести куклу?! Вы что, спятили?! Там, в Доме-с-синей-крышей, все такие болваны? Неужели констебли в Габене не знают, что куклы кошек не интересуют?! Так что это не была одна из моих кошечек!

В эти мгновения констебль Бэнкс почувствовал, как ярость переполняет его до краев и что он вот-вот не выдержит и поставит эту наглую, непочтительную старуху и ее дурацких котов на место. Но тут ему представилось багровеющее лицо сержанта Гоббина, и он заставил себя сдержаться. «Мне просто нужно поскорее отсюда убраться! Нужно поскорее все записать, наобещать ей всякого, чтобы она похвалила меня перед сержантом, и забыть все это, как страшный сон».

- Мэм, вы уверены, что она вообще пропала?- процедил констебль Бэнкс.- Может быть, она по-прежнему где-то здесь?

Это имело смысл, учитывая, какой бардак стоял в квартирке.

- Конечно, я уверена! Миранда – самая новая, самая пригожая из моих кукол! Я даже не успела ею как следует налюбоваться!

- Опишите, пожалуйста, приметы этой куклы.

- Прекрасная фарфоровая кожа, легкий румянец на щечках, длинные ресницы, пухлые алые губки и яркие глаза цвета сирени. На ней было пурпурное платье с кружевной оторочкой и золочеными пуговками. Ее зовут Миранда! Моя жизнь без нее не будет прежней. Это ужасно! Это так ужасно!

- Ну-ну, мэм,- безразлично утешил всплакнувшую старуху констебль Бэнкс.- Мы обязательно ее отыщем. А что касательно похитителя? Вы рассмотрели его?

- Это была какая-то… тень. Небольшая тень, шмыгнувшая под стеной. Сперва я подумала, что моя Миранда ожила, но тот, кто волочил ее, зацепился за порог и громко выругался. Моя Миранда – хорошо воспитанная кукла! У нее хорошие манеры! Она не способна произносить такие грязные непотребные слова!

- Тень? Ругающаяся тень? Хм.

Старуха гневно поглядела на полицейского, затрясла головой.

- Я вижу, вы мне не верите! Думаете, что я все выдумала! Но я видела то, что видела! Спросите у мистера Брури! Это точильщик ножей, он сидит со своим колесом у входа в наш подъезд. Слышите скрежет? Он должен был видеть, как этот коварный похититель утащил мою бедную Миранду!

- Что ж, мистер Брури, мэм. Все записал.

Констебль Бэнкс пообещал безутешной хозяйке отыскать злоумышленника и под мерзкое кошачье шипение покинул квартиру. Внизу на крохотном стульчике сидел точильщик, лицо которого было таким жеваным и щетинистым, что его самого было бы неплохо подточить. Точильный круг, установленный на трехколесной тележке, работал вовсю: пар поднимался из труб, котел бурлил, а колесо крутилось. Мерзкий скрежет разлетался по утреннему кварталу, но никто даже не думал высовываться из окон и ругаться: видимо, все уже привыкли. Искры летели колючими снопами в стороны из-под затачиваемых ножниц.

- Мистер Брури!- Констебль Бэнкс встал перед точильщиком, отбрасывая на него свою властную грушевидную тень, но тот, казалось, намеренно его игнорировал.

- Брури!- пророкотал полицейский.- Отставить точить ножницы, когда полиция обращается!

Точильщик поднял взгляд на констебля Бэнкса и убрал ножницы с круга.

- Эээ… чего вам заточить, господин полицейский?- Мистер Брури криво поглядел снизу вверх на Бэнкса из-под козырька засаленного картуза.