Жернова. Книга 2

Глава 20. Измена

Дуги бежал так, что казалось, сердце лопнет, не выдержав такого напряжения. Поскользнувшись на раздавленном яблоке, проехался коленками по камням, содрав кожу, и теперь на штанах красовались две окровавленные дыры. Но боли он не чувствовал. В полутемном шатре горел масляный фонарь, пыхтел длинной трубкой дядька Гримар, да негромко болтали Тина и Лея, кормившая грудью Стефана. Хаган, дремавший за колченогим столом с кружкой пива, вскинул бровь, увидав потного Дуги, появившегося в ночи как призрак, и стал медленно подниматься.

— Бренн! Где Бренн? — хватая ртом воздух, просипел Дуг.

— Да что случилось то? — в ответ спросил карлик.

— Измена! Она предала его! — Задыхаясь от бега и гнева, Дуги смотрел на Гримара и оторопевших от воплей Дуги девушек.

— Лея?! — заорал карлик, резко развернувшись в сторону акробатки, и его голубой глаз люто засверкал, — ты охренела, подруга! Ты предала его из-за своей тупой бабьей ревности?! Тебе Бо и Дана мало?

Молодая женщина подскочила с лавки, не удержав малыша на коленях, и малыш Стефан, свалившись на пол, заревел. Скривившись, как от сильной боли, Дуги с отчаяньем смотрел на Хагана: — Да не Лея! — От тяжело опустился на лавку, зажмурив глаза, будто не в силах перенести то, что только что узнал.

***

Из дома, как и ожидалось, Дуги не выпустили — папаша Мартен пришел в ярость уже от неуверенной попытки сына отпроситься на свадебные гуляния. В реве, исходящим из глотки трактирщика, можно было с трудом разобрать отдельные слова, перемешенные с матросской бранью. Но все и так было понятно. Мало того, что бестолочь Дуги, по мнению отца, и так пару недель дурака валяет, да теперь еще хочет увильнуть от работы в день, сулящий настоящую прибыль семейному предприятию.

Мать тоже была сама не своя. Волосы Уллы растрепались, щеки покраснели от печного жара, и раздражению ее не было предела, — даже звук задребезжавшего на каменном полу ножа, который уронила Мелена, заставил ее раздосадовано фыркнуть и отослать дочь убираться в гостевых комнатах: — Руки калямые, никакого от тебя толку! Одни парни на уме. Поди прочь — девкам наверху помоги…

Мелена поджала губы и, зыркнув на мать черными отцовскими глазами, сорвала фартук и ушла наверх, где служанки стелили свежее белье в гостевых комнатах. Чтобы заесть дурное настроение, Дуги вонзил зубы в горячую, обсыпанную коричневым сахаром, плюшку, но мать не унималась: — А ты на двор ступай, отцу с Пепином помоги… Ойхе уж с зари над кастрюлями шепчет, служанки как угорелые носятся, даже Мелена при делах, хоть и в мечтах девичьих пребывает, один ты сегодня киснешь…

— Ничего я не кисну… — недовольно бормоча, Дуги потопал на задний двор, злясь на всех и особенно на дурацкое королевское супружество, ведь именно из-за него такой кипиш поднялся. Через несколько дней ему придется снова расстаться с Бренном, и теперь — скорее всего, надолго, потому каждая минута, потраченная на домашние заботы, бесила Дуги, ведь это время он мог провести с ним…

Он невольно скривился от обиды на судьбу, которая снова отнимает у него друга, и даже сладкая масляная булка не могла отвлечь его от горьких мыслей. Но и возразить было нечего. На королевскую свадьбу народу съехалось и с ближних городов, и с дальних, и даже с провинций предгорий. Поэтому таверны, харчевни и ресторации в Бхаддуаре, дорогие гостиницы и самые убогие постоялые дворы за городскими стенами, были забиты.

Поднявшаяся до зари Улла с кухаркой, дочерями и нанятыми на неделю помощницами метались по огромной кухне между очагом, печами и столами, которые, казалось, прогибались под обилием тазов с мясом, корзинами с морковью и луком, спаржей, красной капустой и лиловыми головками чеснока. Толстые рыбины блестели серебристыми боками, приготовленные для густой острой похлебки. В печи томились горшки с бараниной под мятным соусом, жарилась телятина с изюмом, в котле тихо шипел суп с фасолью, сдобренный имбирем.

Все помещения пропитались запахом еще с ночи жарящегося во дворе на вертеле кабанчика. Нанятому присматривать за костром мальчику, было и вовсе невмоготу. Он не успевал глотать слюни и не отрывал глаз от поджаристо-золотистой корочки, лопающейся пузырями и сочащейся каплями жира, которые вспыхивая и потрескивая, стекали в огонь.

Дверь была настежь открыта и через нее туда-сюда носились подростки, нанятые папашей Мартеном убирать двор, чистить лошадок, да таскать ведра с помоями. Жизнь в Русалке кипела.

***

Дуги едва не заорал, когда его сладкий предутренний сон прервал ощутимый толчок под ребра, а большая шершавая ладонь, пахнущая золой, надавила на приоткрывшийся рот. Забился, приоткрыв один глаз — огромная, как черная гора, фигура нависла над ним. — Мммым, — сиплое мычание наполнило комнату, где спали братья. «Гора» сдвинулась, и Дуги чуть расслабился, разглядев в сумраке бугристое лицо Дрифы. Тот приложил узловатый палец к толстым губам, призывая к молчанию, убрал ладонь с лица молодого хозяина и неуклюже поклонился, вспомнив обязанности порха. — Ты придурок, Дрифа, — зашипел Дуги, резко садясь, — я чуть простынь не обоссал…. Чего тебе?

Дрифа мигнул, неспешно с уважением поклонился и тут же бесцеремонно схватив Дуга за рукав, потянул за собой к двери. Тот не сопротивлялся — немой без приказа никогда не входил в комнаты хозяев, тем более ночью, и такое поведение порха показалось тревожным. А Дрифа явно был перевозбужден — часто мигал, шумно сопел и тяжело вздыхал. За окном наддверный фонарь нехотя разгонял сизый предрассветный сумрак, из зала доносился храп, бормотанье пьяных гостей, заснувших за столами, вялая перебранка уборщиков. — Ну чего такое? — бубнил Дуги, когда раб притащил его на кухню, где драили сковородки две полусонные служанки, не обратившие на них никакого внимания.

Дрифа завозился со свечой, засуетился, неловко ворочая большим неуклюжим телом. Схватив из потухшего очага большой кусок угля, опять замычал и поволок Дуги к заветной беленой стенке у очага. — Хочешь что-то рассказать, Дрифа? — Раб кивнул тяжелой головой, поставил на пол свечу и принялся чертить углем картинку.

Огромные пальцы стали неожиданно проворными, и уже через полминуты на Дуги с беленой стенки смотрело лицо Бренна. Порх изобразил его грубо, неумело, но очень похоже: сжатый рот, острые скулы, широко расставленные глаза, взлохмаченные волосы. Для уточнения порх легко чиркнул угольком вдоль нарисованного лица, изобразив едва заметный шрам. Дуги насторожился. — Я понял. Это Бренн… Что дальше? — кивнул он, одобрительно похлопав порха по мощному плечу.

Раб удовлетворенно заурчал. Несколько штрихов и на шершавой стене появилось лицо… молодой женщины с длинными волосами и большими глазами. Дуги нахмурился, с недоумением глядя на Дрифу. А тот не останавливаясь, продолжил рисунок. Нимало не стесняясь, он вырисовывал важные по его мнению детали — грудь и бедра, не прикрытые юбкой. Дуги ничего не понимал. Зачем Дрифа посреди ночи рисует голую девку? Может, это дева-змея Лея, которая неровно дышит к Бренну и приревновала его к Айви, дуреха?

А порх продолжал малевать на стене, схватив второй уголек. Рядом с девушкой он нарисовал здоровяка с длинными усами, «подковой» спускающимся до подбородка, в мундире с двойным рядом пуговиц… — Скорп? Это же… это же тот самый скорп — Вислоусый, который законопатил Бренна в Казаросса, — прошептал Дуги, вспомнив, что друг несколько раз упоминал эти тошнотные усы и имя — Зигор Болли. Движения Дрифы стали резкими, он грубо нарисовал огромные ладони — одна накрыла грудь голой девушки, другая — низ живота. Немой стал качать задом, издавая тихие рычащие звуки…

— Значит, вот оно как… — протянул Дуги. Ему стало совсем не по себе — в животе что-то сжималось, сердце застучало чаще. Дрифа дорисовал на руке девушки длинный палец, который уперся прямо в грудь Бренна, а на лице скорпа изобразил кривой оскал — Вислоусый ликовал.

— Чтооо… — Дуги не мог поверить в то, что сообщал ему немой порх. — Ты хочешь сказать, что эта ревнивая дура, обозлившись на Бренна, донесла на него скорпу!? — он в отчаянье тряс огромного порха за рубаху на груди, а тот кивал и кивал большой головой, подтверждая ужасную догадку. — Но как вдруг Лея сошлась с Зигором, и узнала, что он рыщет в поисках Бренна?! Как это могло быть? Ты где увидал их вместе, Дрифа?!

Немой мигал маленькими глазками, сопел, вникая в заданный вопрос, затем отрицательно качнул тяжелой головой, снова взял уголек — и волосы у девушки завились локонами, а на лице появился маленький, как вишня рот.

Дуги обмер. — Этого не может быть? Но он уже знал в глубине души, что может. — Он ее принудил, надругался? Ты видел! — задышал над ухом порха Дуги, но тот с силой замотал головой, протяжно замычал и потянулся кончиком уголька к рисунку. Два штриха — и тут же маленький рот Мелены растянулся в большой — до ушей — улыбке. Мелена была довольна — она сама отдалась этому гаду.

***

— Не Лея!! Мелена! — прошипел сквозь сжатые зубы Дуги. — Мля… Какая же дура его сестра!

Слушая его, карлик становился все мрачнее.

— Она связалась с Вислоусым, это… — губы Дуги дрожали.

— Я знаю, кто это, — жестко кивнул Хаган.

— Похоже, он ее пару недель окучивал. Видать, прознал, что Бренн к нам ходил… Или кто-то проболтался, или он запугал кого-то… Да неважно…

От того, что сестра так легко предала Бренна, которого знала с детских лет, в глазах защипало, и он опустил голову, ощущая дикий стыд, что чужие люди помогли, а в доме, который друг считал почти родным, его…

— Да ты что, никак винишь себя? — будто прочитал его мысли карлик, — даже не думай. — Если одна баба скурвилась, это еще не значит, что весь мир дерьмо…

***

Зигор рыгнул, и осторожно промокнул усы крахмальной салфеткой после обильного насыщения жирными пеструнами, запеченными в сливках. Так. Ну что ж — обращаться к ловцам беглых порхов бесполезно — никто не станет искать сучонка, ведь по закону он вовсе не порх, а свободный горожанин. Сообщить Крабу? Ээ, шутишь, — алчный ушлепок скажет тебе спасибо, пошлет своих людей тайно перехватить бывшего кортавида и тут же сообщит прионсу.

Эх, если б он вовремя узнал, что ученика кузнеца велел прищучить сам прионс, свернул бы гаденышу шею, как приказали, и делов. Ну да нечего себя обманывать — деньга за него неплохая от Тухлого была, — Зигор почесал рубец на щеке, — и все сложилось бы в лучшем виде, но сучий выкормыш не сдох вовремя и все испортил. Ну ничего — скоро он — Зигор Болли — расквитается с ним и за порванную щеку, и за позор, пережитый перед Тухлым Крабом, и за поганое унижение, когда он пропахал носом брусчатку возле крепостной стены, а змееныш вырвался и ужом скользнул в щель, гад!

Пора все поставить на свои места. Однако теперь он самолично отрубит ублюдку обе руки и голову и преподнесет на блюдечке Белому принцу. Только на кой хрен прионсу руки худородного жмурика, головы что-ль недостаточно, чтобы убедиться в смерти ублюдочного кортавида?! Дикие причуды у этих нобилей из Розаарде!

И вот когда он вытряхнет обрубки из мешка перед Лизардом, тогда все вернется на круги своя. Он вновь наденет мундир сержанта, и не тайком, как сейчас, — для охмурения дочки трактирщика, а с полным правом. Это ему еще крупно повезло, что он умолил главу городской Службы правопорядка — урода спесивого — принять мзду за невыполнение приказа, причем отданного самим прионсом. Тот поломался, но взял, и все обошлось унизительным понижением в должности до простого стража да бесконечными насмешками бывших подчиненных… А могло обернуться по-другому, совсем скверно, и в таком случае ему, бывшему сержанту Зигору Болли, грозила жестокая порка, до года тюремного заключения… и навечное отстранение от службы. И за это — тоже должен ответить ученик кузнеца. По полной.