Алиби Алисы

Вторник, 5 ноября, 8 часов утра

Я не часто позволяю себе думать о прошлом. Многие из воспоминаний я давно закрыла в темном шкафу, но когда слышу признания Нила, шкаф открывается, и все они вываливаются наружу: поиск пасхальных яиц, рождественские подарки дяди Дэна, рыбалка в лесу, наш «замок» на дереве. В каждом событии, случившемся до того ужасного дня, присутствует Алиса, а в каждом событии, произошедшем после, — память о ней. Мне так понятны слова Нила «Хотите верьте, хотите нет, но раньше я никогда не был таким злым, а теперь я зол на весь мир». Мы с ним одинаковые. Только он глушит свою боль виски, а я время от времени открываю клапан и выпускаю пар, — но ни один из этих методов не работает.

Мы в «Лалике». Нил задергивает шторы и устраивается в кресле, положив ноги на сумку и укрывшись запасным одеялом. Я лежу одна на мягкой, идеально чистой двуспальной кровати, но все равно не могу уснуть. Каждый раз, как только закрою глаза, слышу шум бушующего в заливе шторма и представляю себе Алису, отчаянно цепляющуюся за скалу.

Я снова в нашем доме в Карю утром следующего за Пасхой дня. Мне восемь лет. Звонят колокола. Я бегу через садик, стараясь догнать Алису, но она опережает меня.

— Алиса, все хорошо! Не бойся!

Она подлетает к дереву, вскарабкивается вверх по веревочной лестнице и сжимается в комок в углу замка.

— Все хорошо, Алиса, — говорю я, появляясь в дверях замка. — Мама не будет сердиться.

Это была одна из самых любимых ее тарелок, — безутешно рыдает Алиса, ее розовые щеки блестят от слез. — Мне хотелось сделать что-нибудь хорошее, чтобы отблагодарить ее, и я начала мыть посуду, а тарелка выскользнула у меня из рук.

— Она не будет сердиться! Может быть, она даже ничего и не заметит. У нее столько этих тарелок!

— Она отправит меня домой и заберет все мои яйца.

— Разве она когда-нибудь отправляла тебя домой?

— Нет.

— Помнишь, как мы закалякали углем весь туалет?

— Да.

— А как мы съели весь именинный торт Айзека?

— Да.

— Разве она отправила тебя домой тогда?

— Нет.

— Обещаю тебе, что и на этот раз она ничего не сделает. Где обломки?

— В моем мешке со стиркой.

— Принеси их, и мы их спрячем.

— Где?

— Я знаю хорошее местечко.

Айзек и Пэдди уехали в город. Мы пробираемся в спальню Айзека, приподнимаем ковер и открываем его тайник, где он хранит фотографии голых женщин. Он думает, что я не знаю о тайнике, но однажды, войдя в его комнату без стука, я увидела, как он кладет ковер на место. Иногда входить без стука бывает полезно.

— Ну вот, — говорю я, заворачивая обломки в старую наволочку, от которой у меня чешутся щеки. — Здесь она никогда их не найдет.

— А что, если их найдет Айзек?

— Я засуну их в самый дальний угол. А если он их найдет, я расскажу маме про его фотографии и про сигареты, которые он ворует в баре.

— Ты уверена?

— Да. Забудь об этом. Пошли играть.

Тем летом мы использовали этот тайник по полной программе. Мы хранили в нем карты спрятанных сокровищ, разбитые тарелки, фильмы, которые мама с папой не разрешали нам смотреть. Если паб еще не снесли, он до сих пор хранит под полом все наши детские секреты.

В какой-то момент я, должно быть, заснула, потому что, открыв глаза, вижу, что часы показывают 10:30. Значит, я поспала несколько часов — этого должно быть достаточно. Смотрю на Нила. Одеяло сбилось ему в ноги, и он лежит раскрытый, свернувшись калачиком, чтобы согреться. Встаю, подтыкаю вокруг него одеяло, принимаю душ и высушиваю волосы — он так и не пошевелился.

Наклоняюсь над ним, прислушиваюсь к его прерывистому дыханию, все еще пахнущему виски, и шепчу:

— Нил, я пошла перекусить. Почему бы вам не перебраться на кровать?

Но он продолжает спать.

В заливе бушует шторм, над горизонтом висит огромная масса свинцово-серых облаков. По стеклам хлещет дождь. Открыть окно не представляется возможным — ветер слишком силен. Берег усыпан мусором и покрыт клочьями пены. Никаких признаков жизни. Впрочем, и смерти тоже.

Оставляю Нилу записку и выхожу из номера.

В коридорах бурлит жизнь. Женщины в черно-белой униформе с эмблемой «Лалика» на левом кармане снуют вокруг меня с пылесосами и кипами свежего белья. Мужчины в деловых костюмах направляются к лифтам, волоча за собой чемоданы на колесиках. Двое мальчишек бегут туда же, чтобы первыми нажать на кнопку. Я помню это чувство: надо успеть первой, потому что в этой кнопке — все.

Из лифта выходит седоволосый мужчина в синих шортах со связкой ключей на поясе и лестницей-стремянкой под мышкой и устанавливает ее под вытяжкой одного из номеров. Когда я прохожу мимо него, он желает мне доброго утра, и я ставлю себе на заметку встретиться с ним позже. Но пока я хочу начать с горничных, с тех, рядом с которыми Алиса работала. В поле моего зрения находятся трое: рябая коротышка с белым хвостиком, ужасно худая брюнетка, летающая по коридорам со скоростью света, и шатенка с дырками на колготках, которой все кажется смешным.

Пробую начать с первой.

— Здравствуйте.

— Привет, — отвечает она, меняя естественную улыбку на официальную.

— Можно мне задать вам несколько вопросов о вашей коллеге Алисе?

— О ком?

— Алиса Кемп. Она здесь работает.

— Не знаю такой. Может, она новенькая? Тогда спросите у Ванды. Вы из полиции?

— Нет. Она могла пользоваться другим именем. Может быть, Мэри?

— Нет, Мэри я тоже не знаю.

— А кто такая Ванда?

— Она на втором этаже. Невысокая блондинка, очень серьезная, — она негодующе машет своим хвостиком.

— Ага. Я ее видела. Спасибо.

Спускаюсь на третий этаж и подхожу к номеру, возле которого стоит тележка горничной. Из него выходит слегка прихрамывающая негритянка с желтыми волосами, держащая в руках охапку грязного белья.

— Здравствуйте, — говорю я, — не могли бы вы сказать, где Ванда?

— Кажется, на четвертом этаже. А в чем дело?

— Я пытаюсь кое-что узнать об одной из ваших коллег, Алисе Кемп.

— Простите, но я такую не знаю, — хмурится она так же, как и та, с хвостиком.

— Она работала здесь последние несколько месяцев. Спокойная такая, рыжие волосы, голубые глаза.

— У нас таких нет, — хмурится она еще больше.

— Окей, спасибо. Я направляюсь к лифту и тут вспоминаю черную краску для волос и контактные линзы. Возвращаюсь к горничной с тележкой она зашла в номер и стелет свежую простыню. — Мне кажется, у нее могли быть черные волосы и карие глаза.

— Тогда это может быть Женевьева. Ее я знаю. Странная личность.

— Женевьева? — Боже, как давно я не слышала это имя. — Женевьева Сайсон?

— Ага. Это она. Что, у нее проблемы?

— Нет, я ее родственница. Мне хотелось ее найти. Извините за беспокойство.

— Ванда работала с ней гораздо дольше меня. Она на пятом этаже. Скорее всего, курит у крайнего окна.

Поднимаюсь на пятый этаж, смутно припоминая, что на могиле Женевьевы Сайсон стоял каменный ангел. Представляю себе имя Алиса на надгробии, и в мою душу закрадывается страх. Нет, она еще жива, я знаю это наверняка.

У окна, про которое говорила хромоногая горничная, сидит на подоконнике сурового вида блондинка и курит электронную сигарету. Увидев меня, она быстро прячет ее в карман фартука.

— Здравствуйте, вы Ванда? — спрашиваю я.

— Кому это понадобилось знать, а?

— Меня зовут Фой. Я ищу мою кузину, которая работает здесь, и мне посоветовали обратиться к вам.

— Кто же эта ваша кузина, а? — почти пролаи-вает она. Я не думаю, что ей не понравилось то, что я помешала ей курить. Просто она, видимо, всегда такая.

— Ну, вы должны знать ее как Женевьеву…

— Ха! — фыркает она и снова достает сигарету. — Проклятие на нашу голову. Мы держим для нее место, отказываем приличным девушкам, и знаете, как она меня отблагодарила, а? Она плюнула мне в лицо.

— Что?

— Плюнула мне в лицо, — кричит она. — Она почти не работает. Менеджер жалеет ее, потому что боится попасть под суд за дискриминацию матери-одиночки. А когда она таки приходит, она все время врет. О том, кто она и что она делает. Один день она Женевьева — бывшая медсестра, которая знает, как выглядят задушенные, а на следующий день она Джоан, потерявшая своих родителей. Люди говорят, что у нее есть и другие имена, и никто не знает, кто же она на самом деле. Она ходила в салон красоты, где работает моя сестра, и сказала, что ее зовут Мэри…

Она грозит мне поднятым пальцем.

— Мэри Брокеншайр?

— Да, какая-то там гребаная Мэри. Откуда она берет все эти имена? Она что, ворует паспорта? Это просто отвратительно.

— Да, у нее много проблем.

— Ха! — снова фыркает она. — Давайте поговорим о проблемах, когда у вас будет трое маленьких детей, вас бросит муж и вам будет нечем заплатить за квартиру.

— Она нуждается в помощи, Ванда, — говорю я, выдержав ее взгляд. — Мне нужно найти ее, прежде чем она… пока с ней ничего не случилось.

— Что? Она пропала? Так вот, значит, почему ее нет на работе! Ну, если вы найдете ее, передайте ей, что я отдала ее место Пенни. Все, точка. — Она проводит рукой по горлу и снова отворачивается кокну.

— Да, она пропала четыре дня назад. Мне надо восстановить картину последнего дня. Она приходила в тот день на работу? Вы с ней говорили?

— О да! Еще как говорили! Она пришла показать мне свое свадебное платье.

— Свадебное платье? Почему у нее было свадебное платье?

— Я увидела ее в окне салона для невест по дороге на работу. Я знаю, что она ходит туда примерять платья. Зачем? У нее даже парня нет, только кукла и куча кошек. Я стала смеяться, а она пришла сюда с платьем и сказала, что купила его.

— Она купила свадебное платье?

— Ага. Хотя, может, и украла. А потом сказала, что уходит и чтобы я убиралась в жопу.

— Алиса это сказала?

Ванда уверенно кивает, но я ни на секунду не верю ее словам.

— Она просто ненормальная. — Ванда идет к своей тележке. — Все, мне надо работать. У меня нет возможности отпроситься с работы, чтобы кормить куклу или пропасть. Если хотите, можете спросить Тревора. Он свое отсидел, уж он-то знает, какие они, ненормальные.

Она проходит мимо меня, берет с тележки две свежие простыни и стучится в дверь номера 53. Разговор закончен.

Минут десять я разыскиваю Тревора, слыша время от времени его голос, доносящийся из одного из лифтов, и в конце концов вижу его, направляющегося в сторону расположенной рядом с рестораном веранды, выходящей на набережную. День ветреный и холодный, но на нем только рубашка с коротким рукавом и шорты, на поясе которых позвякивает связка ключей. Он чинит расшатавшуюся ножку стула.

— Тревор?

— Угу. Подождите секунду.

— Я разыскиваю свою кузину, и ваша коллега Ванда сказала, что вы можете мне в этом помочь.

— И кто же эта ваша кузина, дорогуша?

— Вы, наверное, знаете ее как Женевьеву Сай-сон.

— Она умерла? — внезапно спрашивает он, перестав возиться со стулом.

Я стою в оцепенении от его слов и от запаха, исходящего от его тела, который не может разогнать даже завывающий в щелях ветер.

— Почему вы об этом спросили?

— Ее нетуже несколько дней, а в последний раз, когда я ее видел, она была в ужасном состоянии.