Окаянные

— Воды! — с запозданием бросился было финн к дверям.

— Куда?! — остановил его хриплый окрик; Ягода потянулся к бутылке.

Сделав глоток-другой, с удовольствием облизал губы, смахнул выступившие слёзы с ресниц и, аккуратно наполнив рюмку коньяком, узрел, наконец, маячившего перед ним курьера. Выражение, не успевшее слететь с лица Саволайнена, смутило его на мгновение и, словно опомнившись, он вернулся к разговору о заинтересовавшем его Штоколове:

— Про Файку Каплан матросик наш, конечно, загнул. Сбросил тебе наживку. Клюнешь ли. Теперь жди посерьёзнее и будь начеку.

Саволайнена не удивило такое быстрое перевоплощение начальника к возврату от пьяных философствований и рассуждений до оценки конкретных событий, он не раз уже наблюдал подобное, поэтому старался держать ухо востро.

— Помни главное, — продолжал Ягода, сунувшись в портсигар за папиросой. — Этот паршивец Штоколов нам не враг. Но противник! — Он поднял вверх палец и поводил им со значением. — Наиграется товарищ Менжинский, успокоится и остынет. Что-то или кто-то качнул его не в ту сторону, вот он и подпустил нам матросика. Филозова Пал Палыча не забыл?

— Ну как же! Где он?

— Филозов — наш человек был. Вот его и убрали. На Дальнем Востоке теперь боевой товарищ. С повышением пошёл. Единственное, что я для него мог сделать. Там давно неспокойно. Укрепляет Филозов местные наши органы.

— Я рад за него. А то ведь ни слова.

— Порадуйся, порадуйся за дружка. Ему сейчас несладко, а вот за сменившим его приятелем приглядывай да лишнего ляпнуть оберегайся.

— Какой же он мне теперь приятель!

— Полно, полно. Не зарекайся никогда, Сава. Жизнь впереди пока большим туманом скрыта. Я вот сам до сих пор вникаю во всю эту кухню, и мне не совсем понятно, к какому берегу нашу лодку принесёт…

Он исподлобья метнул взгляд на курьера, взгляд вполне трезвого собеседника, не ожидавшего никакого ответа, и не смог скрыть звериной тоски в глазах.

— Стели мне на диване, Сава, — вдруг буркнул зло и потянулся к рюмке.

Финн долго копошился подле продавленного кожаного дивана и собирался уже было уходить, но от порога обернулся:

— Я форточку оставил приоткрытой, Генрих Гершенович, чтоб к утру и запаха не осталось. Так что вы накройтесь шинелью. Недолго и простыть.

— Учту, — кивнул Ягода, но взглядом удержал, будто неожиданно что-то вспомнил. — Ты вот что скажи… Про каких крыс кричал?.. Когда я палить стал, заорал ты благим матом так, что я на ногах не устоял.

— Мы оба со Штоколовым вбежали.

— Я как-то крыс в кабинете не замечал. Действительно, тебе видеть их приходилось или так?.. С перепуга?

Укладываться спать он явно не спешил и ждал ответа с явным интересом.

— Было дело.

— Неужели живых видел?

— Угу.

— Это как же понимать?! Да они мои сапоги сожрут, пока я дрыхнуть буду. И большие?

— Одна, так прямо!.. — Саволайнен ребром ладони отмерил по локоть на своей руке.

— И что ж ты молчал?

— Я коменданту плешь проел, а тот обрёхивается, что капканов подходящих не сыщет. Твердит, мол, в Питере крыс развелось столько, что по ночам на бродяг и попрошаек стаями нападают в подвалах. Как бешеные собаки!

— Ну, в подвалах — понятное дело. А у нас?! Да ещё в верхних кабинетах!

— Я сам этим займусь, Генрих Гершенович.

— И вот ещё я вспомнил. — Ягода, опрокинув рюмку, полез в портсигар за папиросой, долго копался в бумагах на столе в поисках спичек, наконец, закурив, выпустил струйку дыма над собой. — Филозов мне рассказывал про какие-то крики и стоны по ночам в коридорах. Ну я всё мимо ушей. Недосуг. Он же у нас, ты понимаешь… После Гражданской остатки контузии так и допекали его… Вот я и те инсинуации всерьёз не воспринимал. А тут как-то Буланов мне втирать ту же ахинею пытался. Ты что-нибудь такое слыхал?.. Раз уж мы о крысах, о нечисти разной с тобой…

— Я их завтра же, Генрих Гершенович. Они из "нутрянки"[23] сюда перекочевали. По дырам вентиляционным. — Саволайнен явно уходил от ответа.

— Я же тебя не про то.

— Слыхал я про те страсти, — помолчав, решился курьер. — Жутко было, не скрою. Но много брехни навалено.

— Ну-ну…

— Если с крыс начинать, то история их нашествия, говорят, аж до времён Николашки Кровавого зачалась.

— У нас в России вся нечисть с древности, — кривая усмешка исказила лицо Ягоды. — Однако у них, за границей, дерьма поболее. Валяй, просвещай сказками. Всё равно теперь уже не уснуть до утра.

— Да мне особенно и сказать нечего, — замялся финн. — Разное брешут злые языки.

— Начал — продолжай, — закинул ногу на ногу Ягода, блеснул иудейскими глазками и пустил струю дыма ему в лицо. — В слухах и брехне при желании можно отыскать много полезного, особенно для нашего брата.

— Сказки то или быль, только касаемо это великой нашей царицы Екатерины.

— Две их было, — усмехнувшись, кивнул Ягода. — Первая пьяницей немецкой прославилась и шлюхой отменной, а вторая тоже оттуда, только поумней и разбо-ристей в отношении нашего мужского пола. Но удержу не знала.

— Должно быть, она это и есть, вторая. Потому как, чтобы слухи о её грешках не разносились, создала она при себе тайную службу. Сыскари её выискивали отъявленных говорунов и доставляли в подвалы тюремные. За наветы, не опасные, но позорные, стегали плетьми. Пороли и мужиков, и баб, на чины и звания не смотрели — не опасались быть узнанными, с завязанными глазами привозили, а поутру гнали прочь. Те, кто познатней, с жалобами не высовывались, знали за какие грехи ответ держали. А отлавливали злоумышленников, то пытали их, после чего казнили. Без народа, без звона колоколов, без поповских отповедей. Там же земле придавали тела умерщвлённых. Творил все те пытки и казни верный слуга царицы, особый мастер сыскных дел. На что имел специальный секретный указ.

— Я и не думал, как складно ты умеешь, — не удержался от ироничной похвалы Ягода, потянувшись к бутылке. — Складно и занятно.

— На углу Мясницкой и Лубянки, будто бы та служба тайная находилась. Здание мрачное, люди тех мест боялись. Стороной обходили, потому как хотя пыточные и были в подвалах оборудованы, но вопли страдальцев по ночам доносились на волю.

— Живописуешь, Сава, увлёкся, — съязвил не сдерживаясь, Ягода. — Самого кошмары не мучают по ночам?

— Я что? — скривился финн. — Те, кто рассказывал, божились, что собственными ушами стоны те слыхали по ночам в коридорах нашей конторы.

— Это кто ж, которые божились? Среди наших, говоришь?!

Финн, сконфуженный и смутившийся, смолк.

— Чушь собачья! Думай, что болтаешь! Сколько лет прошло-то? Понимаешь? Не одно столетие, а ты мне про стоны загнул. Ты уж не верующий случаем?

Финн опустил голову.

— Чего молчишь? Мне можно.

— Крещён… как же… в малолетстве, а теперь… А стоны тех… говорят, не живых вовсе…

— Нет! Вы только его послушайте! — полоснул рукой воздух Ягода. — И это мой Сава! Мертвяки из подвалов по ночам у нас в коридорах шастают!

— Чушь, конечно, — выдавил из себя финн, — однако приказали рассказать, вот… я допытывался тоже, кто что слышал, видел… Спьяну, может, но один из наших как-то даже стрельбу открыл ночью в коридоре. Человек привиделся там, где его и быть не должно.

— Кто? Когда?

— Говорят, до нас ещё этот случай был. Чека только организовали.

— Понятно. Концов не найти. Иных уж нет, а те далече[24]. Круговая порука.

— Да вы ж, Генрих Гершенович, учились в университетах, читали, конечно, и сами про археолога, который подвалы в Кремле прокопал, клад или книжки царя Ивана Грозного отыскивал… Он и к нашим подвалам, говорят, подбирался, но, понятное дело, запретили.

— И про это тебе трепали… Ну, допустим. Перед революцией действительно такое было.

— Вот. Под церковью какой-то на Лубянке в подземных ходах наткнулся он на кости человечьи и могилы. Сколько их там оказалось! Тьма! А откуда? Он решил, что кости тех мучеников казнённых. Поэтому и все слухи про мертвяков в наших коридорах, стоны по ночам и крысы оттуда же.

— Ну хватит! — перебил Ягода, опрокинул рюмку коньяка и решительно поднялся из-за стола, не качнувшись. — Я так и предполагал, что пожар раздули брехуны тех времён. Когда чека создавалась, мусора случайных, а то и враждебных элементов затесалось немало. Потом с кровью освобождаться пришлось. Всё новое без этого не обходится, — помахивая папироской, он заходил по кабинету. — Не забыл?.. В Гражданскую паникёров и бузотёров к стенке ставили.

— Так это ж в народе… а про археолога в газетах, говорят, писали…

— Паникёры и бузотёры, я сказал! — отрубил Ягода и, помолчав, продолжил: — Хотя, согласен, доля правды есть. Была такая служба у русских царей. Её ещё Пётр Первый создал. Называлась Тайным приказом, канцелярией то есть. Руководил ею, если память мне не изменяет, действительно профессионал сыскного дела некий Степан Шишковский, высокий государев чин. Такой человек, Сава, в любом государстве необходим, в том числе и в нашем, коммунистическом, без него не обойтись, потому как без органов, способных бороться с тайным врагом, нельзя. Наши старики из евреев не зря поговаривают, что был бы такой у них в своё время, Каин Авеля не лишил бы жизни и Иуду бы успели ликвидировать.

— А?.. — заикнулся, вытаращив глаза финн.

— А про "а" забудь, — махнул рукой Ягода. — При Екатерине Второй Шишковский справлялся с обязанностями тоже исправно, поэтому прославился и народ его запомнил. Согласен, вошёл он в историю с негативной стороны. Впрочем, у русских слеза да любовь к каторжникам, пусть и к убийцам, — национальная слабость, она неистребима. Но как, скажи мне, дорогой мой Сава, обойтись без плетей, казни и вообще без репрессий, если враг тебя хватает за горло?

— Что верно, то верно, а я разве…

— Без репрессий не обойтись! — снова рубанул воздух кулаком Ягода. — Тем более что теперь идёт уже тайная возня за нашей спиной. Враг справа и слева. Невинные под руку не попадают. Кто-то, что-то, а за пазухой прячет…

Он прервался на минуту, задумался, тряхнул головой, будто сгоняя ненужное, вредное.

— Впрочем, в такой буче невинных не сыскать. Каждый в свой окоп спрятался. Ну а высунул голову, подвернулся под наш топор, пеняй на себя… А про могилы да кости, которые архитектор откопал, не брехня, ты прав. Только перекрученное тебе услышать довелось. С ног на голову поставленное. Вот здесь как раз и надо отыскать врага — он сработал. Археолог тот, Стелецким он звался, думаю, жив до сих пор. Действительно, нашёл он склепы в церковных подвалах. Но это оказались захоронения священников, которые жили при церквах и умирали там. Естественно, в подвалах тех же церквей их и хоронили. Обычай такой. Ясно? В своих записках инспектору он и сообщил, никаких тайн не творя. В газетах про то писалось и не только в нашей России, Стелецкий — археолог с мировым именем. Но, как всегда, бестолковые или вредители советской власти переврали, присочинили религию, мистику напустили про призраков да привидения.

— Выходит, вы всё знали про это?

— Читал, конечно.

— А что ж меня пытали?

— В сон клонило, решил развеяться твоей сказочкой. Но ты не вздумай на меня обижаться, Сава. Я вот что тебе скажу. — Ягода плеснул в рюмку остатки коньяка, не без сожаления отставил в сторону пустую бутылку. — Если бы никаких сказок об этом не складывалось, их следовало бы выдумать. И чем страшней, чем больше в них было бы тумана, коварства и тайн, тем лучше. Нет ничего желанней, нежели запретное и секретное.