Окаянные

IV

И в страшном сне смиренному еврейчику из тридцатитысячного провинциального городка Гершену Иегуде не приснилось бы, что одним из этих двух станет его сын. Не в пример набожному своему отцу Фишелю, члену правления молельни, Гершен, озабоченный проблемами многодетного семейства, поглощён был делами земными, житейскими. Дотошный до всего, он даже покушался стать золотых дел мастером, но претерпел фиаско и, забывая заглядывать в Тору[25], усердный труженик передоверил духовное воспитание собственных чад хлопотушке Хасе. Но хватало ли бедной женщине рук? Поэтому в то время, когда старшие два брата держались близ отца, глазастенький красавчик был предоставлен заботам пятерых сестричек, заправляла которыми старшенькая мозговитая Розалия. Таисия, Эсфирь, Фрида и Лилия вносили лепту, что каждой приходило в голову. Затасканный проказами несносных шалуний, смиренный подросток сторонился уличного хулиганья, зато невольно был посвящён во все их девичьи секреты. Мягкий и податливый поначалу, он позволял проделывать с собой такое, что, прознай папаша, несдобровать бы никому, и прежде всего мягкосердечной матери, хотя затюрканной домашними хлопотами Хасе было не до того; ни слухом ни духом она про то не ведала и подозревать не могла.

К слову сказать, главной затейнице Розалии всё же удалось привить в душе братца и ростки благости, а также тягу к наукам, к познанию истин настоящих, добрых и вечных, нужных в будущей жизни.

Если к рассвету юношеских лет, пренебрегая сказками, напичканными детскими нравоучениями, и особо не увлекавшийся чтением дитятя без особых понуканий вызубрил Пушкина настолько, что отрывками мог декламировать наизусть треть "Онегина", то скоро его трудно было оторвать от описаний мореплаваний великих Магеллана и Колумба, ибо он бредил мечтою увидеть море и уже сам баловал младшенькую Лилию подвигами Робинзона и злоключениями ямайских пиратов. Но увлёкшейся Розалии этого было мало. Войдя в раж, она замыслила завершить самообразование братца на высшей ноте и подсунула ему не без тайного интереса невзрачную на первый взгляд книжицу англичанина Дарвина, тоже обогнувшего земной шар на паруснике, но прославившегося совсем иным.

Увы, с этими начинаниями Розалия поспешила. Послушный ученик, промчавшись по страницам романтичных приключений, как по океанским волнам вокруг света вместе с экипажем десятипушечного брига "Бигль"[26]сел на мель, врезавшись в мудрствования автора-безбожника насчёт естественного отбора; потребовалось ещё немало времени, чтобы уже вдвоём с сестрицей им удалось внятно разобраться насчёт происхождения человека не из ребра Адама, а из утробы спрыгнувшей с пальмы обезьяны.

В те времена в еврейских да и в других, слывших благочестивыми семействах, когда природа дарила родителям мальчика и приближалась известная естественная пора отроку становиться мужчиной, порой наблюдались такие варварские случаи: чтобы неразумная дитятя, уже любопытствующий паскудными слухами среди старшей братвы, упаси господи, не занялся собственными опытами да в каком-нибудь шалмане не заразился гнусными болезнями, брал строгий папаша "созревшего" за руку или за загривок — всё зависело от норова — и вёл или волок в приличный увеселительный дом, где сдавал на обучение профессиональной почтенной даме. К счастью или просто по причине вечной занятости Фишеля, сынок его, дозрев до той поры, этой участи избежал. Решающую и, можно сказать, последнюю точку в этой стадии его образования поставила разбитная подружка Розалии — Софья, которую на улице звали попросту Рыжей Сонькой. Отчаянная рыжеволосая красотка, бесстыжая в мачеху и развитая не по годам, откровенно заигрывала с уличной оторвой, поплёвывая на косые взгляды и злые словечки набожных старух соседок. Гостя в их доме в отсутствие старших, она давно поглядывала на любующегося ею недоросля, приводя в замешательство и трепет всё понимающую Розалию, старающуюся не оставлять их наедине. Но, как говаривал классик, рок завершил, что бог сулил, и день грехопадения не заставил ждать.

Чувствуя и собственную вину, Розалия не закатила истерик и скандала, когда поймала обоих голышом в собственной спальне, где искусительница преподавала урок дитяти, и тот наконец воочию смог познать истинную физиологию происхождения человечества.

Как всё гениальное, сие действо оказалось элементарно простым и неслыханного удовольствия не доставило. Запретный плод без чувственных желаний предстал кислым, но, оставаясь запретным, притягивал обоих.

Пристыженной же и исстрадавшейся от угрызений совести осталась бедняжка Розалия, потерявшая покой от того, что свидания братца с непутёвой подружкой с тех пор участились и, хотя продолжились уже в покоях Софьи, родители могли прознать о происходящем по поведению Еноха, враз будто повзрослевшего и дерзившего на все понукания.

Однако многострадальному роду Фишеля Иегуды судьба преподнесла испытания похлеще. Из патриархального тихого городка предстояло перебраться на окраины издавна прозывавшимся "дворянским" Симбирска, где господа ещё тешились в богатых особняках, садах и парках, отмокая душой в соборах и театрах, но беднота уже жаждала грядущих грозовых перемен, а сознательный люмпен, тайком собираясь в подвалах по ночам, заслушивался проповедями бунтарей и разучивал западающие в сердца строки:

Мрёт в наши дни с голодухи рабочий,
Станем ли, братья, мы дальше молчать?..[27]

Непрошеных чужаков город встретил сурово, и, не прижившись, семейство Фишеля перекочевало в Нижний Новгород, надеясь на поддержку дальнего родственника, гравёрных дел мастера Мовшу Свердлова. Здесь Еноху предстояло познакомиться с сыном двоюродного дяди — Янкелем Свердловым, будущим великим большевиком, вторым после Ленина в Красной России. Но кто тогда об этом мог догадываться?.. Между этими двумя не заладилось даже товарищеских отношений, не то чтобы дружбы, и не только шестилетняя разница в возрасте была тому причиной. В то время, когда Енох, подобно многим сверстникам-гимназистам, слюнявил губы томным барышням в тёмных аллеях и, забавы ради с придыханием изображая любовную жажду, нашёптывал:

Порой хочу я всех проклясть —
И лишь несмело обижаю…
Во мне — ко мне — больная страсть.
Люблю себя и презираю…[28] —

член Российской социал-демократической рабочей партии Янкель уже вёл политическую агитацию в Костроме и Казани, выдвинулся в руководители Екатеринбургского комитета РСДРП и в качестве представителя его был направлен на Урал организовывать боевые дружины рабочих. Сентиментальный бред пропал, и жёсткая реальность приоткрыла глаза Еноха лишь после свалившегося на семью страшного горя — в 1905 году во время декабрьского восстания в Сормове погиб его старший брат Михаил.

В городе, как и во всей взвихренной революционной лихорадкой России, молодёжь бредила красноречивыми воззваниями нижневолжского Буревестника, который, начав знаменитое четырёхлетнее странствие по стране безвестным босяком Алексеем Пешковым, возвратился знаменитым Максимом Горьким и был встречен в Петербурге столичными овациями литературной и культурной богемы. Кумир отважно и открыто демонстрировал собственную страсть радикально изменить жизнь не только устами и поступками своих книжных героев, он активно участвовал сам в январских событиях 1905 года, вместе с демонстрантами шествуя к Зимнему дворцу, стал свидетелем разгона и расстрела безоружных людей. В тот же день он написал обращение "Ко всем русским гражданам и общественному мнению европейских государств", где обвинял царя и министров в убийстве невинных, был арестован и заключён в Петропавловскую крепость как государственный преступник, чем вызвал большой интерес и восхищение к собственной личности.

Восторгаясь земляком, Енох Иегуда перечитал всё лучшее, что тот успел создать о революции, изучил его публикации в газетах, осуждающие достоевщину и толстовщину, критикующие непротивление злу. Идя по стопам кумира, добрался до Ницше, до теории культа сильной личности, которую тот превозносил и, воспитывая в себе качества бунтаря, безжалостного индивида, старался походить на своего идола даже в одежде, манерах и походке. Весь в тёмном, высокий и худой, теперь он выглядел старше своих лет: хитоном тонкое пальто болталось ниже колен, длинные, чуть ни до плеч спадали волосы, и широкополая круглая шляпа нависала над жгучими красивыми глазами. Казалось, дело было за малым — не хватало тросточки и усов. Однако недостаток заключался в более серьёзном, и это омрачило дальнейший жизненный путь Еноха на несколько лет. Молодому фанату была неизвестна вся правда о его герое, ведь эта правда тщательно скрывалась самим Буревестником даже от самых близких ему людей. А романтично настроенному юнцу можно ли было даже представить, что с некоторых пор, ворвавшаяся вихрем амурных страстей, сердцем, казалось бы, верного мужа и заботливого отца двух детей завладела блистательная театральная арти-сточка, красотка с чредой сведённых с ума поклонников, умолявших у её ног:

Когда взыскательным перстом
Она, склонясь, собачек гладит,
Невольно зависть в грудь засядет:
Зачем и я, мол, не с хвостом?..[29]

Машенька Андреева "глазами насмешливой мадонны"[30]растаяла лёд души не только сурового Буревестника, но вскружила голову его приятелю-миллионщику Савве Морозову, известному покровителю смазливых юных служительниц Мельпомены[31]. Однако делала она это не ради легкомысленного флирта или искренних чувств. Агент большевиков с подпольной кличкой Феномен, член партии с 1904 года, выполняла ответственное поручение: Владимиру Ульянову — Ленину позарез нужны были деньги на оружие боевиков и тиражирование газеты "Искра", поэтому его изворотливый в таких делах товарищ Красин[32] изыскал способ. Андреева добывала деньги из карманов обезумевшего от её чар миллионщика, а знаменитый писатель, особо не задумываясь, помогал ей в этом. Скоро и приобретённое для боевых дружин оружие стало прятаться в его квартире, а в постель перекочевала и сама "пламенная революционерка" на правах гражданской жены.

Никогда не пытавший особой любви к большевикам, но люто ненавидящий царизм и деспотию, "классик из босяков" порой ссорился с Лениным, расходясь во взглядах по поводу кровавых мер усмирения инакомыслящих, защищая всегда отличавшуюся этим интеллигенцию. Он уже нещадно поругивал самого себя в душе за песенки о бунтующих птичках и не враз, но всё же раскусил истинную сущность втёршейся в доверие подруги. Однако не успел бывший Буревестник избавиться от товарища "Феномена" и расправить крылья, как недремлющие чекисты подсунули ему авантюристку похлеще, агента, работающую аж на три могучие державы, настоящую Красную Мату Хари. По поручению железного Дзержинского "железная женщина", намедни схваченная с поличным и томящаяся в застенках ЧК, любовница английского шпиона Локкарта графиня Бенкендорф, она же Мария Закревская, она же баронесса Турберг и, наконец, просто обаятельная Мура, мигом была перевербована многоопытным чекистом Петерсом и, едва объявившись в доме писателя, пленила его. Успевая заглядывать в постели многих его знакомых, Мура умудрилась не только стать личным секретарём и хранительницей секретного архива тайных писем литературного авторитета, которых так опасались чекисты, но до конца последних мгновений его жизни сохранила статус новой гражданской жены, закрыв глаза умиравшему, что, впрочем, не помешало некоторым считать, будто она его и отравила.