Купеческий сын и живые мертвецы

Впрочем, Валерьян тут же эти мысли от себя прогнал. Сейчас, когда он пытался воплотить свой комплот, поповская дочка могла бы стать только досадной помехой. Неизвестно, что она учудит — если вздумает помогать другу своего детства. А главное — как ни трудно было Валерьяну это признавать — он понятия не имел, что может сделать сам Иван ради своей несостоявшейся невесты. Не понимал он Ивана, не мог уловить ход его мыслей — даже если они в его вихрастой голове порой и возникали. Ведь не могли быть все его помыслы быть обращены только на голубей! Так что — следовало подстраховаться.

Валерьян снова стоял в той комнатке с обтерханным шифоньером, где давеча переодевался в свою собственную одежду — скинув ту, что принадлежала Ивану. И в который уже раз переводил стрелки на серебряных карманных часах двоюродного братца — наверняка их ему подарил отец! Он для своего сынка ничего не жалел. В том-то и состояла первопричина всего, что происходило теперь. Валерьян знал со слов своей матери: Митрофан Кузьмич подумывает о том, не передать ли ему бразды правления семейным делом в руки Валерьяну? Разумеется — после его, Митрофана Кузьмича, кончины. Не раньше. И львиная доля фамильного состояния должна была при этом перейти к Ивану — главному наследнику.

Когда мать сообщила об этом Валерьяну, он пришел в такое неистовство, что чуть было не испортил всё. Хотел бежать к дяде и прямо ему заявить: наемным приказчиком он при Иване не будет никогда! Пусть даже и главным приказчиком. Но потом — опамятовался. Сделал вид, что ничего не знает о намерениях дяди. Продолжил перед ним подхалимствовать. И взялся, наконец, всерьез за изучение гримуара в красной обложке.

В этой книге, купленной за немыслимые деньги, Валерьян и отыскал заклинание, которое он шептал теперь, возясь с серебряными часами. Конечно, никакой гримуар не позволил бы ему управлять ходом времени. Однако создать иллюзию, будто поток времени становится водоворотом или перескакивает через речные пороги он, Валерьян Эзопов, пожалуй что, мог. Это было ему под силу.

5

Кузьма Алтынов всё еще плыл над землей в сторону двух девиц в разных платьях. А Эрик Рыжий всё еще издавал утробные завыванья — зыркая желтыми глазищами то на Зину в белом, то на Зину в лазоревом. И тут однорукая девушка в лазоревом платье заговорила:

— Вот видишь, Ванечка, — проговорила она, продолжая тянуть к Иванушке свою единственную руку — левую, — что эта тварь со мной сделала?

Голос девицы в лазоревом звучал жалобно, даже со слезливой ноткой. И по всем признакам это был голос Зины Тихомировой. Вот только — поповская дочка никогда с такой интонацией не говорила. В уездном Живогорске театра не было, однако он имелся в губернском городе, где Иванушка много раз бывал с отцом. И в тамошнем театре он слышал такую интонацию у некоторых актеров на сцене. Не самых лучших актеров — понять это можно было, и не имея семи пядей во лбу.

— Зина? — Иванушка произнес это имя, но смотрел он при этом на девушку в белом, а не в лазоревом. — Это ты? Скажи что-нибудь!

Другая Зина — с пергаментным лицом, — ничего не ответила. Но её тонкие серые губы слегка дрогнули — то ли в усмешке, то ли в страдальческой гримасе. А вот лазоревая — та произнесла слезливо:

— Она руки меня лишила! Разве ты не видишь? Отгрызла мне её, тварь поганая! Убей её! Пробей ей голову своей палкой!

Она сделала еще один шажок к Иванушке — и теперь подняла то, что осталось от её правой руки. В пройме рукава лазоревого платья шевельнулся кургузый обрубок — купеческий сын понял это по очертаниям.

Слава Богу, шелковый рукав не позволял увидеть воочию, во что девичья рука превратилась. Но и без того Иванушка содрогнулся всем телом. Такого ужаса он не испытывал даже в детстве, когда на него с трех сторон наскакивали бродячие псы с оскаленными клыками.

А вторая Зина между тем тоже попробовала приблизиться к нему: шагнула вперед — тяжело, с усилием. Её ноги будто по-прежнему утопали в глубоком снегу, а потом и вовсе отказались ей служить. Девушка упала навзничь, и на подоле её белого платья Иванушка увидел пятна крови — словно это было платье в красный горошек.

При виде этих пятен он вскинул над головой руку, в которой сжимал махалку. Направил конец шестика с белой тряпицей точно в голову упавшей девушки. Он мог бы метнуть его, как копье, и уж точно не промазал бы: Зина в белом лежала на земле неподвижно. Но — его удержал именно вид кровавых пятен на её платье. Слишком мелких пятен.

— Ну? — нетерпеливо крикнула Зина в лазоревом. — Что же ты? Не медли! — Она проследила, куда Иванушка смотрит, и словно бы прочла его мысли: — Она почти всю кровь всосала в себя, когда отгрызала мне руку! Почти ничего и не вылилось! Не убьешь её — она и тебя оставит без рук, без ног! Давай — бей в голову!

Она вопила так, что купеческий сын решил: его рука сама, помимо его воли, выполнила этот приказ. Длинная тень метнулась к Зине в белом, и что-то пригвоздило упавшую девушку к земле. А в следующий миг перестал завывать Эрик. Рыжий совершил огромный прыжок — прямо с места, без разбега. И шерсть его огнем полыхнула в свете не по-вечернему яркого солнца.

Иванушка увидел, как зримо укорачивается тень от его шестика-махалки — который он так и продолжал держать над головой. И так же укорачивались тени деревьев на земле — как если бы дневное светило опустилось к горизонту, а потом взяло, да и откатилось обратно.