Купеческий сын и живые мертвецы

Глава 3. Вода и камни

1

Иван Алтынов — которому, как-никак, шел уже двадцатый годик! — мог бы, конечно, найти себе занятие и посерьезнее, чем гонять голубей над Живогорском. Но вот, поди ж ты: за те семь лет, что прошли с момента, когда его кота едва не растерзали собаки, купеческий сын только еще сильнее пристрастился к голубиной охоте.

Да и Эрик Рыжий — заматеревший и порядком обленившийся кот — своих привычек не переменил. Когда Иванушка выбрался в своей голубятне на приполок — маленький балкончик без перил, устроенный специально, чтобы гонять голубей — то сразу заметил: во дворе, возле нижней ступеньки приставной лестницы, отирается котофей. Теперь-то Иванушка всегда эту лесенку убирал, когда покидал голубятню. Но котяра явно дорожку туда не забыл.

— Пошел, пошел отсюда! — прикрикнул на него Иван с деланной строгостью.

Кот запрокинул голову и смерил хозяина взглядом желтых глазищ. Потом помедлил немного, но всё-таки развернулся и пошел по двору прочь — неспешно, вальяжно. Иванушку он совершенно не боялся, но — всегда выказывал ему послушание, по крайней мере внешне. Кошки — памятливые звери. И Эрик Рыжий явно не забыл, кто спас его от страшной смерти. Так что он выделял Ивана из всех людей в доме: терся о его ноги, ластился, а порой и приносил по утрам задушенных мышей к самой его кровати.

Иванушка между тем насторожил тайник — приготовил сеть с веревкой на случай, если его турманы приманят с собой чужих голубей. А потом выпустил первого голубя: своего любимца — Горыныча, одного из белых орловских турманов. Прозвание свое он получил и за бесшабашную удаль, и за драчливый норов — из-за чего его постоянно приходилось отсаживать в отдельную клетку.

Птица сразу взмыла ввысь, сделала круг, и тут же изготовилась кувыркаться в воздухе. Турман хлопнул крыльями и залещил: плавно проплыл сажень или полторы в воздухе. А потом — у Иванушки, который глядел на это, запрокинув голову, даже дух захватило, пусть он видел такое уже тысячу раз — белая птица сложила крылья. И скрутила себя в подобие кольца, так что хвост коснулся головы, после начала переворачиваться в воздухе, словно живое колесо. С каждым вращением турман приближался к городским крышам. И, хоть начал он кувыркаться чуть ли не под облаками, снижался он как-то очень уж быстро. Вот — до земли осталось пятнадцать саженей, вот — и десяти не осталось

Сердце у Иванушки припустило галопом, и он прошептал:

— Ну, всё, всё, Горыныч, хватит уже!

Он мгновенно припомнил, как пару лет назад отец привез ему в подарок полдюжины бессарабских двучубых турманов. Красивые были птицы, но — слишком уж отчаянные. После того, как два турмана разбились насмерть на глазах Ивана, прокувыркавшись до самой земли, оставшихся он подарил своему приятелю, жившему на другом конце города. И тот сразу же посадил бесстрашных птиц в отсадок: нечего им летать — пускай выводят птенцов для продажи.

Однако с орловцами у Иванушки никогда подобных неприятностей не возникало. До сего дня. Белый турман всё кувыркался и кувыркался — три сажени до земли, две… И лишь когда до пыльного алтыновского двора оставалась расстояние не более человеческого роста, Горыныч развернулся-таки, распустил крылья и, почти с сонной ленивостью взмахивая ими, подлетел к голубятне и вальяжно опустился на крышу у самых ног Иванушки.

Купеческий сын со свистом втянул в себя воздух — до этого забыл дышать.

— Слава тебе, Господи! — Он размашисто перекрестился. — Уцелел.

И мысль о том, что он обещал через час прийти к отцу, начисто выветрилась из его памяти.

2

Книгу в красной обложке Валерьян вернул в замшевую сумку. А горстка камней уже лежала полукругом на земле — возле белой оштукатуренной стены алтыновского склепа, к которому перебежал, согнувшись в три погибели, Валерьян. Духовское кладбище выглядело пустынным, и никто его заметить вроде бы не мог. А имевшееся в склепе единственное круглое оконце, в котором поблескивали многоцветные витражные стеклышки, находилось слишком высоко: на фронтоне, образованном двускатной крышей. Поглядеть в него изнутри было никак невозможно: высота склепа составляла никак не меньше шести аршин. Но Валерьяну всё время чудилось: кто-то за ним наблюдает со стороны старинной церковки с шатровым куполом.

Так что, раскладывая камни возле склепа, Валерьян то и дело воровато оглядывался через плечо. Один раз он услащал громкий пронзительный скрип и весь оледенел, припал спиной к стене склепа: решил, что это взвизгнула петлями дверь усыпальницы — когда оттуда вышел Митрофан Кузьмич. Надоело купцу первой гильдии дожидаться своего сынка-шалопая! Но — нет. Скрип раздался снова, и Валерьян понял: это под ветром подвывает старая засохшая липа.

И вот теперь настало откупорить бутылку с той драгоценной водой, что струилась когда-то из земли рядом с сожженным городом Помпеи. Человек, продавший Валерьяну гримуар (если, конечно, это и вправду был человек), сказал ему:

— Такая вода наилучшим образом подойдет для вашего обряда, синьор. Она вобрала в себя посмертные флюиды тысяч неупокоенных помпейских душ. Стала мертвой водой, фигурально выражаясь.

— А она не… — Валерьян Эзопов пощелкал тогда пальцами, подбирая наиболее подходящее слово, потом нашел его: — …не выдохнется, пока я довезу её до России?

— На этот счет можете быть спокойны! — Прежний владелец гримуара издал короткий смешок. — Раз уже она не выдохлась за те века, что прошли с помпейской катастрофы, что для неё — несколько месяцев?

— Но как я… — Валерьян снова заколебался, боясь задать тот вопрос, который крутился у него на языке.

Однако итальянский букинист и сам всё понял — мгновенно посерьезнел, произнес уже без улыбки:

— Как вы узнаете, синьор, продал ли я вам подлинную книгу о воде и камнях, или просто решил провернуть этакую мистификацию? Да-да, не протестуйте: я знаю, насколько трудно поверить в то, что эта книга обещает. Ну, так вот: если вам не удастся совершить обряд, на который вы рассчитываете, я верну вам денег вдвое больше, чем вы сейчас заплатили мне за гримуар. И вам даже не понадобится для этого приезжать ко мне, сюда. Достаточно будет уведомить меня письмом, можно — прямо из России. Я переведу вам деньги немедленно — в тот банк, который вы мне сами назовете.

И не то, чтобы Валерьян поверил ему тогда абсолютно — он сомневался в действенности гримуара до сих пор. Однако он знал: такие букинисты дорожат репутацией даже больше, чем деньгами. Если бы Валерьян захотел эту репутацию подорвать — продавец гримуара потерял бы несравненно больше, чем получил от своего русского покупателя. Так что — сделка тогда состоялась.

И теперь Валерьян по очереди окропил пресловутой мертвой водой каждый из лежавших на земле камней. А потом еще трижды пролил кладбищенскую землю вокруг, рисуя водой подобие равнобедренного треугольника.

Вода вылилась вся до капли. Но опустевшую склянку Валерьян не выбросил — сунул обратно в сумку. А потом перебежал обратно за мраморный памятник — за которым он прятался до этого. И стал ждать.

Сперва не происходило ничего. Только скрипел на ветру сухой ствол старой липы, да щебетала в ближних кустах сирени какая-то птаха. Валерьян, сидевший за надгробьем на корточках, высунул из-за него голову — поглядел в сторону склепа, возле которого валялись на земле камни, стоившие целое состояние. Со своего места видеть их он не мог, однако кто бы мог их забрать? Разве что Митрофан Кузьмич…

Но докончить свою мысль Валерьян не успел. Земля под ним вдруг мелко задрожала и словно бы потекла. То есть — так он в первый момент подумал: что потекла земля. На деле же откуда-то из-под могильного холмика, над которым красовался мраморный обелиск, вдруг забил родник. Бесшумный и какой-то ленивый: вода сочилась из-под земли как бы с неохотой.

Валерьян даже вздрогнул: о подлобных последствиях обряда ни продавец гримуара его не предупреждал, ни в самой темно-красной книге ни слова не говорилось. А потом в точности такой же медленный родник забил еще возле одной могилы. И — возле следующей. И — возле стены склепа, так что вода должна была бы подтопить лежащие полукругом камни.

И Валерьян только подумал, что надо бы их всё-таки забрать — пока их не укатило куда-нибудь водой, когда земля рядом с ним задрожала уже по-настоящему: сильно и глубоко. В тот же миг маленькая птичка выпорхнула из сиреневых кустов и, заполошно взмахивая крылышками, устремилась прочь — полетела к Духовской церкви. А Валерьян перестал прятаться — встал возле обелиска в полный рост, опираясь на него одной рукой. Когда б ни эта опора, он почти наверняка упал бы. Причем даже не из-за того, что земля в прямом смысле уходила у него из-под ног.

Литой чугунный крест, установленный на соседней могиле, вдруг резко ухнул вниз — его словно бы кто-то утянул под землю. А потом могильный холм просел — обратился в неглубокий провал. И наружу из этого провала через пару мгновений высунулось что-то округлое, желтоватое, покрытое подобием старой пакли.

«Я ошибся — поднял из гроба не того мертвеца? — ошалело подумал Валерьян. — Или с чем-то переборщил?..»

И ответ он получил почти тотчас.

Из могилы, на которой только что стоял чугунный крест начало выползать существо: с черными провалами на месте глаз, с почти лысым черепом, в одежде, истлевшей настолько, что неясно было: мужчине она принадлежала когда-то или женщине? И одновременно с этим с противоположной стороны от Валерьяна стал осыпаться внутрь еще один могильный холм. А потом — вздрогнула и чуть просела черная глыба мрамора, на которую облокотился Валерьян.

И — он не стал ждать, что произойдет дальше. Наплевав на драгоценные камни, что так и остались лежать возле алтыновского склепа, махнув рукой на то, чтобы воочию узреть результаты своего эксперимента, Валерьян отскочил от провала, в котором тоже уже наметилось некое шевеление. И очертя голову побежал к видневшимся за деревьями воротам в кладбищенской ограде.

Ворота располагались недалеко. Однако по пути Валерьяну пришлось совершить три или четыре козлиных прыжка, чтобы перескочить через возникающие ямы в земле — всё новые и новые.

Кладбищенскую калитку кто-то замкнул на ключ: сколько ни дергал её Валерьян, она не поддавалась. А ведь когда он давеча в неё входил, она была открыта! Не иначе, как здешний поп, уходя, решил её запереть! И Валерьяна уже окатывало волнами ужаса: из земли лезли всё новые и новые кадавры. Но тут вдруг он заметил, что двустворчатые чугунные ворота погоста закрыты чисто символическим способом. Толстая железная цепь стягивала крайние прутья воротных створок, однако никакой замок концы этой цепи не скреплял. И Валерьян кинулся её разматывать.

3

Иванушка после турманов выпустил в небо чистых голубей. Те летали не так затейливо, но зато годились для «голубиной охоты»: приманивания к себе на голубятню чужих птиц.

Сначала Иван спугнул из голубятни правиков — тех птиц, которые имели привычку закладывать круги вправо, когда спускались к земле. Потом пришел черед левиков. Птицы стали нарезать в небе сходящиеся круги, а Иванушка, запрокинув голову, следил: не вмешается ли в его стаю чужой голубь, которого его «охотники» могли бы завлечь к себе на голубятню. На этот случай у Ивана был заготовлен у слухового окна тайник: сеть, которую нужно было быстро набросить на пришлеца, чтобы не дать ему улететь. Но пока что ни одного чужака он среди своих голубей в небе узреть не мог.