Купеческий сын и живые мертвецы

Глава 27. Оборотное заклятье

1

Валерьян Эзопов дураком самого себя отнюдь не считал. И хорошо понимал, почему вышло так, что он внезапно лишился чувств — здесь, на Духовском погосте. Это был совсем не тот нервный обморок, какой случился с ним давеча в доме Алтыновых. Тогда-то Валерьян памяти не лишился, а в этот раз, когда пришел в себя, не мог припомнить — хоть убей! — каким образом последний камень оказался зажат у него в руке. Тут и сомневаться не приходилось: на время он сделается одержим духом своего незаконного отца — Кузьмы Петровича Алтынова. И открытым оставался для Валерьяна лишь один вопрос: оставил ли этот дух его теперь? Или — просто укрылся где-то на самом донышке его, Валерьяна, сознания? Чтобы потом вынырнуть наружу в любой удобный для себя момент. Выскочить, словно чёрт из табакерки.

Впрочем, у них с братцем Иванушкой совсем уже не оставалось времени в запасе. И, если они рассчитывали всё-таки обратить вспять тот обряд, который Валерьян столь самонадеянно осуществил накануне, приступать следовало немедленно. А все размышления и сомнения можно было отложить на потом. Если, конечно, это потом настанет для них двоих. Валерьян даже в предрассветных сумерках не мог не заметить, на что — на кого — безотрывно глядит сейчас Иван Алтынов.

Валерьян раскрыл красный гримуар на той странице, которую загодя заложил голубиным перышком его кузен-племянник. И, взяв в другую руку лампу, сначала просто пробежал глазами тот текст, который ему надлежало произнести. Без подготовки, с листа, читать заклятье vice versa — задом наперёд — Валерьян не рискнул бы.

— Поторопись! — крикнул ему Иван.

И — по его напружинившимся мышцам, по тому, как он стиснул ручку косы, — Валерьян мгновенно понял: их мертвые гости уже совсем близко. Однако даже не повернул головы, дабы проверить, где именно они сейчас. Странное чувство — походившее то ли на прострацию, то ли на экстаз — охватило Валерьяна. И он начал произносить слова, каждое из которых словно царапало его язык и забивало ему самому уши — так что он сам себя едва слышал. А Иван Алтынов между тем вскинул свою косу и застыл, чуть отведя её назад и слегка согнув колени.

2

Иван видел, когда листал гримуар, что латинский текст, который Валерьяну надлежало проговорить в обратном порядке, занимал не более одной страницы. Однако сейчас купеческому сыну казалось, что обратное заклятье выходит из уст его дяди-кузена столь медленно-тягуче, словно оно состоит из густой патоки. Или — хуже того — из застывающего клейстера. Слова как бы прилеплялись одно к другому — не желали отлетать в воздух.

А между тем первая из рваных теней, чье внимание они с Валерьяном к себе притянули, уже появилась рядом с алтыновским склепом. То был мужик лет сорока: с широкими плечами, с большой проплешиной на круглой башке. Эту башку Иван снес ему в один миг — стараясь не думать о том, мог ли он знать её обладателя, когда тот был ещё жив?

Следующий гость оказался куда более мелким — почти тщедушным. И вот его-то Иван мигом припомнил! А, припомнив, едва не опустил косу. Только лишь тот стыд, который был памятен ему после его промедления с Маврой, удержал купеческого сына от этого. Когда-то — для самого Ивана Алтынова уже очень давно — сей тщедушный господин, звавший Василием Галактионовичем Сусликовым, сделался домашним учителем Иванушки, когда того отчислили из гимназии. И надо же было такому случиться: теперь именно он объявился здесь! А Иван даже и не знал о его кончине.

— Пифагоровы штаны на все стороны равны... — прошептал купеческий сын, вспомнив фразочку, которую от Василия Галактионовича перенял; и снова взмахнул косой.

Только чудо заставило его чуть придержать руку: при упоминании Пифагоровых штанов тщедушный господин вскинул на Ивана хоть и мутноватые, но совершенно не мёртвые глаза.

— Что? Что вы говорите? — вопросил он заплетающимся языком.

Бывший домашний учитель Ивана, невесть как забредший в предрассветный час на Духовской погост, явно был вусмерть пьян. Но столь же явно он был жив.

— Черт, вот черт!.. — пробормотал Иван, холодея при мысли о том, что едва не прикончил изуверским способом своего бывшего ментора.

А тот вдруг запнулся на ровном месте, повалился на бок, да так и остался лежать — даже не попробовал подняться. Мало того: ещё и свернулся калачиком, оказавшись под раскидистым кустом сирени. И почти мгновенно захрапел. Как ему удалось добраться сюда целым и невредимым, представляло собой абсолютную тайну. Иван подумал: быть может, ходячим мертвецам пришелся не по нутру густой сивушный дух, которым даже с такого расстояния разило от учителя? Или — правду говорят: у всех пьяных есть свой ангел-хранитель?

Иван опустил косу и чуть дрогнувшей рукой отер пот со лба. А потом перевёл взгляд на Валерьяна.

Тот явно не замечал ничего, что вокруг него творилось — слишком поглощен был своим делом. Которое теперь, очевидно, подходило уже к финалу. Произнеся очередную фразу, Валерьян возвысил голос в конце — как порой делают театральные актёры, завершая чтение монолога. А потом захлопнул книгу в красной обложке. И только после этого огляделся по сторонам. Он, вероятно, хотел о чем-то спросить Ивана — даже чуть приоткрыл рот. Да так с раскрытым ртом и застыл. Ибо всё вокруг пришло в тот же момент в движение.

Земля под их ногами мелко завибрировала и начала зримо разглаживаться — везде, где её успели избороздить своими костлявыми ступнями восставшие мертвецы. Тогда как сами они словно бы опамятовались. Все, кто ковылял сейчас сюда — и кому оставалось идти всего ничего до полуразоренного алтыновского склепа — сперва застыли на месте. А потом преспокойно улеглись наземь — именно что улеглись, не упали! И ползком, по-пластунски, устремились куда-то. Иван с Валерьяном, быть может, и не поняли бы, куда именно они все направляются — да тут прямо рядом с ними появился один из ползунов. И стал неспешно, даже с некоторой аккуратностью, заползать в землю — там, где до этого, похоже, находилось место его последнего приюта. Полз он головой вперёд, помогал себе руками и весьма ловко закапывая самого себя.

— Сработало!.. — прошептал Валерьян; и по тону его было совершенно ясно: в успех их с Иваном затеи он до конца так и не верил.

Впрочем, сработало-то оборотное заклятие, увы, не для всех. С тяжёлым сердцем Иван смотрел на тело Мавры Игнатьевны и на круглую голову мужика, обезглавленного им только что. Эти останки по-прежнему лежали без движения. И купеческий сын тщетно попытался припомнить, скольким ещё восставшим покойникам он повредил головы минувшей ночью. Десяти? Двадцати? Полусотне? И представил, как с наступлением утра все они так и будут лежать посреди погоста, когда прихожане явятся на церковную службу.

Впрочем, тут же поправил самого себя купеческий сын, служить-то завтра в церкви будет некому: отец Александр уж точно с такой задачей не справится. И, едва подумав о священнике, Иван Алтынов тут же перелетел мыслями к Зине Тихомировой. Но не успел свою мысль додумать: первый луч восходящего солнца скользнул низко над горизонтом, почти параллельно земле. И, пробившись сквозь древесную листву, упал точно туда, где лежал обезглавленный здоровяк.

Иван и его двоюродный брат ахнули почти в унисон — да и было, отчего!

3

Солнечный свет косыми лучами ложился на мокрую землю, на траву, источавшую одуряюще свежий аромат, на вывороченные из земли кресты, на глубокие провалы возле них, на алтыновский склеп с разбитым витражным окном, и на мертвое тело рядом: на Мавру Игнатьевну, которая, даже невзирая на изувеченную голову, приобрела внезапно вид спокойный и даже умиротворенный.

А Иван с Валерьяном лишь стояли на месте, будто обратившись в два соляных столпа, и могли только созерцать открывавшееся им зрелище.

Солнце оказывало моментальное и чрезвычайное по силе воздействие на всё, к чему его лучи прикасались. Тот неизвестный мужик, которого вынужден был обезглавить Иван, не стал закрываться в землю, как его сотоварищи с целыми головами, нет! Вместо этого он сам начал становиться землёй: тело его вмиг почернело, обрело крупитчатую структуру, а затем распалось почти что в пыль — как распадаются высушенные солнцем куличики из песка, вылепленные маленькими детьми.

А вся земля вокруг под солнечным светом снова завибрировала, но теперь уже куда более отчётливо, и пошла широкими волнами. Каждый накат этих волн как бы размывал глубокие рубцы, оставленные на земле выбиравшимися из неё мертвецами. И на месте этих рубцов возникали лишенные травы участки, походившие на отметины после стригущего лишая. Но ясно было: пройдёт не так много времени — и они затянулся сами собой. Земля обретет свой прежний, благопристойный вид.

И только бедная Мавра Игнатьевна оказалась не затронута всеми этими преображениями. Восставшая из мёртвых не в результате Валерьянова колдовства, а вследствие ядовитого воздействия укусов ходячих мертвецов, она так и лежала на прежнем своём месте — даже и не думая обращаться в прах.

4

— Вот что, — сказал Иван Алтынов, когда ему самому и Валерьяну удалось, наконец, оторваться от поразительной картины, представшей им, — теперь, когда мы видим, что твоё оборотное заклятье подействовало, нам нужно решить, что делать дальше. Ведь всякому будет видно: здесь творились всяческие бесчинства. — Он повёл рукой, обводя лысые участки земли, видневшиеся там и сям, а потом со вздохом указал и на обезображенное тело алтыновской ключницы.

— И что ты предлагаешь? Представить дело так, будто на Духовском погосте покуролесила банда осквернителей праха?

Иван снова вздохнул. Уж конечно, он отнюдь не рассчитывал, что Валерьян явится к исправнику с повинной и сознается, что все эти бесчинства — его, Валерьяна, рук дело. Однако после всего, что произошло минувшей ночью, Иван всё-таки надеялся увидеть в своём родственнике хоть какие-то признаки раскаяния. Напрасно надеялся, как оказалось.

— Я предлагаю, — сказал Иван Алтынов, — тебе остаться здесь и перенести тело твоей... — Он чуть было не сказал твоей матери, но на полуслове осекся, поправил сам себя: — ...тело Мавры Игнатьевны в склеп. Там, конечно, тоже обстановка сейчас — не ахти, но всё же это лучше, чем оно останется лежать под открытым небом. Да и потом, желательно, чтобы его здесь не было, когда он соблаговолит пробудиться. — Иван кивнул на господина Сусликова — своего бывшего учителя, который продолжал храпеть под сиреневым кустом.

— А ты что собираешься делать?

— А я тем временем сбегаю в дом отца Александра Тихомирова. — Иван отметил, как Валерьян едва заметно хмыкнул при этих его словах. — Попрошу, чтобы батюшка своей рукой написал извещение о том, что с ним приключился несчастный случай, и в ближайшую неделю церковных служб в Свято-Духовском храме проводиться не будет. Надеюсь, держать в руках карандаш отец Александр сможет. И, надеюсь также, недели нам с тобой хватит, чтобы привести всё здесь в относительный порядок.

— А исправник?..

— Ну, — сказал Иван Алтынов, — для исправника у меня имеются кое-какие сведения. Да не бледней ты так! Сдавать ему тебя я не собираюсь. Пусть даже тебе за твои художества и следовало бы поплатиться. Но, как ни крути, а ты спас мне жизнь сегодня. Так что — я перед тобой в долгу. И, по крайней мере, от меня никто не узнает о том, что на самом деле здесь произошло.