Купеческий сын и живые мертвецы

Глава 10. Самозванка

1

Иванушка увидел две вытянутые тени, которые выглядели бесконечно длинными — чуть ли не как железнодорожные рельсы. Одна была — тень от его шестика-махалки, а другая — тень от руки его деда Кузьмы Петровича. Дедова рука, впрочем, почти сразу и укоротилась — издав еще несколько сухих щелчков. А высвобожденную палку одноглазый купец положил наземь — к ногам своего внука. Явно намекал: тому нужно это оружие взять, да поскорее.

Иван Алтынов схватил палку с изгвазданной тряпицей на конце, и снова длиннейшая тень рассекла землю на погосте. Странное дело: столь же длинные тени купеческий сын мог видеть и давеча возле ворот. То есть, по всему выходило: солнце уже тогда опустилось почти что к самому горизонту. Но с тех пор минуло уже не менее часа — а оно так и не закатилось. Разве возможно было такое? Даже скромный домашний учитель сумел донести до Иванушки простую мысль: замедлить или ускорить движение солнца невозможно. Равно как повлиять на ход времени вообще: сделать день — ночью, или зиму — летом.

— Может быть, — прошептал Иванушка едва слышно, — мне всё это просто мнится? Я упал в колодец и вот-вот утону. А в предсмертном бреду мне видится дед. И слышатся крики Зины. И чудится заходящее солнце. Только на самом деле ничего этого нет…

И, словно отвечая его мыслям, девичьи крики, доносившиеся со стороны ворот, и вправду смолкли.

Иванушка сорвался с места и снова пустился бежать со всех ног — молясь, чтобы ему не опоздать. Он даже не оглянулся — поглядеть, следует ли за ним дед, и не отстал ли Эрик?

Вот только, пока купеческий сын мчался к воротам, неотвязная мысль преследовала его: а ну, как там была не Зина? Ведь он же велел поповской дочке звать на помощь исправника и всю уездную полицию. Но, будь с нею вместе городовые, разве стала бы она так вопить? Разве не пришли бы они к ней на помощь?

А если кричала не Зина, то кто это был тогда?

И, едва он это подумал, как впереди него замаячила женская фигура — в лазоревом платье. Выглядела она как-то нелепо, неправильно — чего-то в ней явно не хватало. Иванушка вспомнил: на Зине было белое платье, когда он видел её в последний раз. Но — она ведь могла и переодеться. И в её гардеробе вполне могло найтись платье лазоревого цвета.

«Вот только, — подумал Иванушка, — я никогда её в таком платье не видел».

И он покрепче стиснул шестик с тряпицей, возвращенный ему дедом.

2

Зина считала: то, как её двойница проглотила куклу, было самым кошмарным зрелищем из всех, что ей доводилось видеть за все семнадцать лет её жизни. Но — поповская дочка ошибалась. И очень скоро это уразумела.

Однорукая тварь в лазоревом платье облизнула губы еще раз. А потом — наглость какая! — высунула язык, явно дразня Зину. Поразительное дело: язык этот выглядел точь-в-точь как у живого человека. Был розовым, влажным и слегка подрагивал по краям. Зину это зрелище до такой степени изумило, что она застыла с раскрытым ртом — и даже кричать забыла.

Но тут лазоревая перестала показывать ей язык — вместо этого простерла к Зине свою единственную руку: левую. И — рука эта прямо на глазах поповской дочки начала претерпевать изменения. Поначалу — безжизненная, иссохшая, цвета старой говяжьей кости, — рука твари в лазоревом стала вдруг розоветь и наливаться жизненными соками. Сперва оживание затронуло кончики пальцев жуткой твари. Потом — охватило полностью всю кисть её левой руки. Затем — поползло от ладони дальше: к локтю.

И тут Зина, которая так и лежала на грунтовой дороге, вытянув перед собой руки, перевела взгляд на свою собственную левую ладонь — которую у неё странно закололо. Причем — и с тыльной стороны тоже: там, где кожа содрана не была. Зина с ужасом подумало: сейчас оледенение охватит и вторую её руку! Но — никакое это оказалось не оледенение. Ничуть не бывало! Зина увидела: её левая рука начала темнеть и усыхать — от кончиков пальцев к локтю. Именно так, как оживала рука её двойницы!

Вот тут-то Зина и закричала снова. Причем в крике её было поровну и отчаяния, и ярости. Эта тварь — она отбирала у неё человеческую, живую сущность! И подменяла её свое сущностью умирашки — умертвия, как говорили в прежние времена. А ведь это она, Зина Тихомирова, эту тварь и создала — когда вздумала играть в игры с куклами своем бабки Агриппины!

Но ярость помогла поповской дочке наконец-то подняться на ноги. Хотя делать ей это пришлось, не помогая себе руками — теперь и левая рука стала для неё как не своя. Однако, продолжая вопить, Зина сперва встала на колени, а потом — в полный рост. И — пошагала к воротам. К своей однорукой ухмыляющейся двойнице.

И, когда поповская дочка подошла вплотную к чугунным прутьям, её и ждало самое страшное открытие. Она разглядела, что происходит с лицом лазоревой: из серого и мертвого оно тоже становилось теперь живым. Ожившая кожа поднималась от подбородка твари к её рту и щекам, которые уже не были впалыми и желтыми — на них начинал проступать румянец.

И Зина — пока её слушались ноги и остальное, кроме рук, тело — толкнула плечом створки ворот, стянутые цепью. Между ними образовался просвет, и поповская дочка немедленно в него протиснулась. Да, подумала она, живые сюда через ворота не входят. Вот только — была ли она теперь живой? И кто из них — она сама или лазоревая — был живее?

Но додумать эту мысль Зина не успела, потому как внезапно ослепла: перед глазами у неё стало белым бело. А затем всё как-то закрутилось, замельтешило, пошло крохотными белыми пятнышками. Так что девушка перестала видеть свою двойницу в лазоревом платье. И это было громадным облегчением. Поповская дочка перестала кричать — перевела дух. Что толку было заходиться криком, если она уже не могла видеть — происходит ли и дальше её собственное преображение в умертвие? И продолжает ли лазоревая становится ею самой?

Но затем благодатная слепота начала Зину покидать. Да и не слепота её поразила! Просто — вдобавок ко всем немыслимым событиям того дня произошло кое-что еще.

Бесчисленные хлопья снега носились в воздухе подобно рою крохотных мотыльков, случайно оказавшихся в запертой комнате и с бесполезным упорством рвущихся на свободу. Эта белая мошкара облепила Зинино лицо, из-за чего её мнимая слепота и возникла. Но — снег на её лице быстро таял. Как видно, оно всё еще сохраняло живое тепло — не превратилось до конца в жуткий лик умирашки. Так что поповская дочка очень скоро снова начала различать предметы вокруг.

Белые снежные тучи разбивались о две фигуры рядом с воротами: её собственную и лазоревой самозванки. Казалось, они обе только и сопротивлялись натиску взбесившейся стихии. Всё же остальное: надгробья с оградками, деревья, чугунные прутья ворот — мгновенно сдалось. И, покрывшись белыми снежными гроздьями, стало неосязаемым и призрачным в этой вдруг разыгравшейся августовской метели.

3

Иванушка решил: о законах космогонии он подумает позже. Когда найдет (кричащую девушку) Зину и сможет ей помочь. Если, конечно, сумеет помочь. Не опоздает. Не увидит, что она его помощи не дождалась, как не дождался его отец, исчезнувший невесть куда.

Однако — уже в саженях двадцати от ворот купеческий сын вдруг запнулся о траву и чуть было не упал. Он разглядел, кто поджидает его у ворот.

Сперва он решил: у него двоится в глазах. А предзакатный свет — неестественно долгий — играет с ним шутки. Так что ему мнится не только то, что он видит у ворот сразу двух девиц с лицом Зины Тихомировой, но еще и кажется, будто эти девицы одеты в платья разных цветов: одна — в белое, другая — в лазоревое, замеченное им издали.

Но потом Иванушка увидел Эрика. Котофей застыл возле его левой ноги, весь подобрался, напряг спину, распушил подрагивающий хвост. И по тому, как поворачивалась вправо-влево круглая кошачья башка, было ясно: Рыжий то и дело переводит взгляд с одной девицы на другую. «С одной Зины на другую», — мелькнуло у Иванушки в голове. И купеческий сын едва удержал себя от того, чтобы разразиться мелким, дерганым смешком. Он думал, дождется ли его Зина, и вот — его дождались сразу две их!

И тут он увидел своего деда.

Каким-то невероятным образом его согбенная фигура Кузьмы Алтынова оказалась впереди Иванушки — а тот и не заметил, как восставший мертвец его обогнал! И сейчас эта фигура в полуистлевшем черном костюме продолжала двигаться вперед. Причем казалось: Кузьма Петрович не ковыляет по земле, как можно было бы ожидать в его теперешнем состоянии, а парит над ней. И — направляется он к двум девичьим фигурам в платьях разного цвета.

При этом обе Зины — и лазоревая, и белая, — начали отступать друг от дружки. Вместе с Кузьмой Алтыновым они образовывали неправильный треугольник с расходящимися вершинами — ничего общего с Пифагоровыми штанами! Иванушка должен был следить за всеми тремя вершинами одновременно, да тут еще Эрик издал свой боевой клич: ва-а-о-у-у-у-в-в! Всё это отвлекло купеческого сына от самого главного в открывавшейся ему картине. Но всё-таки он разглядел, наконец, в чем состояла разница между Зиной в белом и Зиной в лазоревом. А когда разглядел, то чуть было не уронил наземь свой шестик с белой тряпицей на конце.

У девушки в белом платье лицо было цвета пергаментной бумаги, на какой раскладывали халву в алтыновских кондитерских лавках. Черты пергаментного лица застыли в гримасе гнева и отчаяния. А рот — с истончившимися серыми губами — был слегка приоткрыт, как если бы его обладательница только что кричала. Или собиралась зайтись криком. Руки этой страшной Зининой копии висели плетьми вдоль туловища. А ноги двигались еле-еле — хоть она явно пыталась отойти подальше от своей близняшки и оказаться подле Иванушки. Она запиналась при каждом шаге так, как если бы тонула в снегу

А вот у девушки в лазоревом платье лицо выглядело совершенно иначе. Было оно с нежным румянцем на округлых щеках, с ярко-алыми губами. Именно так лицо Зины и должно было выглядеть. Вот только — с руками и у этой девицы было не всё ладно. Она простерла к Иванушке руку, от которой на землю легла очередная длиннющая тень. Однако даже неяркое солнце бесконечного заката не смогло скрыть очевидной вещи: у этой Зины рука имелась только одна.

4

Валерьян Эзопов вытащил серебряные часы из кармана сюртука, принадлежавшего его двоюродному брату, еще тогда, когда вернулся из своего утреннего похода. И, уж конечно, сделал он это не потому, что намеревался Ивана-дурака обокрасть.

Поначалу Валерьян сомневался: а стоит ли ему вообще пускать в ход этот трюк — описание которого он вычитал всё в той же книге с красной обложкой. Но потом решил: окончательно сбить с толку двоюродного братца будет совсем не лишним. Равно как — и ту барышню, Зину, в которую он, Валерьян, чуть было не влюбился. Да и сказать — была она чудо, как хороша! Однако Валерьян мог бы даже и не обратить внимания на какую-то поповскую дочку, если бы углядел, как смотрит на неё Иван. Вот поди ж ты — дурак дураком, а разобрался, какая чудо-конфетка ему попалась! Поначалу Валерьян только потому и начал приударять за Зиной, чтобы досадить кузену. Но вот потом… Потом…