Купеческий сын и живые мертвецы

Глава 26. Фальсификация

1

Иван Алтынов не видел нигде поблизости новых рваных теней. И уже одно это следовало считать благословением. Как видно, Мавра Игнатьевна выметнулась сюда так внезапно лишь потому, что не успела еще прибиться ни к правикам, ни к левикам. Слишком уж мало времени она успела провести в стане ходячих мертвецов.

Однако все эти соображения очень мало утешали купеческого сына. Он ощущал себя потрясённым, пристыженнным и раздосадованным одновременно. Потрясло его, главным образом, то, что Валерьян его спас. Иван его мотивов не понимал и подозревал, что Валерьяну они и самому не до конца понятны. Ведь сколько усилий тот приложил накануне, чтобы с Иваном расправиться! И вот, поди ж ты: вместо того, чтобы позволить Мавре сожрать или просто загрызть его, Валерьян спас ему жизнь — раскроив череп собственной матери, пусть даже это ей уже никак не могло навредить.

И, конечно, Иван ощущал жгучий стыд из-за того, что сплоховал в самый ответственный момент, чуть было не погубив всё их нынешнее дело. Да, Мавра Игнатьевна слишком уж походила на ту его нянюшку, которая с раннего детства опекала и пестовала его. Но ведь он отлично знал, что никакая это теперь не баба Мавра, а просто ходячая покойница — умирашка, как окрестила этих существ Зина. И трудно было измыслить большую глупость, чем испытывать жалость или сочувствие к подобному существу.

Однако самым скверным чувством стала для Ивана та огромная досада, которую он испытал, увидел, что от Зининого водяного компаса остались одни только глиняные осколки. Поднявшись с земли, Иван медленно, словно изможденный старик, вытянул из внутреннего кармана серебряные часы, отщелкнул на них крышку и поднес им поближе к лампе, стоявшей на земле. Что, впрочем, было теперь не так уж необходимо: непроглядная чернота под кронами вековых деревьев сменялась уже мутной серостью предрассветных сумерек.

— Меньше часа осталось, — сказал он Валерьяну.

И тот его словам не особенно удивился — молча бросил наземь глиняный осколок и протянул к Ивану руку раскрытой ладонью вверх:

— Дай мне свои часы!

И вот это более всего удивило Ивана. Он и сам намеревался предложить своему дяде-кузену повторить давешний трюк с часами. Только теперь отсрочить наступление рассвета, а не заката, как накануне. Но того, что Валерьян сам вызовется это сделать, купеческий сын уж точно не ожидал.

Конечно, не было никакой ясности с тем, сработает этот трюк повторно или же нет. Но — ничего другого им попросту не оставалось. Так Иван Алтынов отдал часы своему родственнику, а потом ещё минут пять наблюдал, как тот поворачивает их стрелки, едва слышно бормоча что-то себе нос. Иван понял, что тот произносил слова на латыни, но ни одного из них разобрать не смог.

2

Пока Иван Алтынов и Валерьян Эзопов вершили свои дела на Духовском погосте, алтыновский старший приказчик Сивцов возле дома священника беседовал с доктором Сергеем Сергеевичем Красновым. Который наверняка никакого удовольствия от этой беседы не испытывал.

— Да вы и сами наверняка обо всем догадываетесь, — говорил он, пряча глаза. — Что вы хотите от меня услышать? Что я нарушил закон — фальсифицировал заключение по делу Кузьмы Алтынова: сделал вид, будто не заметил на его теле колотую рану? Так я признаю: фальсифицировал. Но не сам я это придумал, уж поверьте. Кое-кто мне заплатил заплатил за то, чтобы я сделал вид. Да и ладно бы — только заплатил! Еще и пригрозил так, что выбора у меня, по сути дела, не осталось. Этот кое-кто умеет грозить, вам ли не знать!

И Сергей Сергеевич бросил на приказчика выразительный взгляд, явно побуждая его задать новый вопрос. Однако Сивцов, уж конечно, не стал спрашивать, кто именно платил и грозил уездному эскулапу.Ибо и так знал: это был Митрофан Кузьмич Алтынов, семейству которого он служил верой и правдой вот уже более двух десятков лет. Татьяна Дмитриевна Алтынова тоже узнала в своё время об этом поступке своего мужа и, по всем вероятиям, сделала неправильный вывод: решила, что тот сам убил своего отца. Быть может, именно поэтому она и решила из города Живогорска сбежать. По крайней мере, Лукьян Андреевич Сивцов полагал, что всё было именно так. Так что он задал доктору Краснов совершенно другой вопрос:

— А что было в том заключении? Я хочу сказать: в подлинном, не фальсифицированном? Вы это помните или позабыли за давностью лет?

Сергей Сергеевич Краснов оскорблённо хмыкнул.

— Позабыл! Да неужто вы думаете: меня соблазнила перспектива пойти по этапу, если бы всё раскрылось? Я оставил себе копию подлинного заключения — и не трудилась спрашивать, где она находится в данный момент. Я вам этого всё равно не открою. А в том заключении я написал подлинную правду: что Алтынов Кузьма Петрович скончался от колотой раны, нанесенной тонким и чрезвычайно острым орудием сзади, снизу вверх, справа налево.

— То есть, убийца являлся правшой и был ниже ростом, чем Кузьма Петрович?

— Больше вам скажу: единственный удар, нанесенный ему, был исключительной точности, но относительно небольшой силы. Так что его вполне могла нанести и женщина. Или же — мужчина, хорошо знакомый с человеческой анатомией. Тот, кому не надо было бы прикладывать большую силу, чтобы гарантированно достичь результата.

Лукьян Андреевич некоторое время обдумывал услышанное о соотнося это всё с тем, что он и сам уже знал. Или, по крайней мере, думал, что знал. А потом старшего приказчика вдруг осенило, и, будто по наитью, он спросил:

— Ну, а с исправником Огурцовым вы в последнее время не общались ли, сударь?

И по переменившемуся лицу доктора, по выражению ужаса на этом лице, когда Сергей Сергеевич отшатнулся в сторону, Лукьян Сивцов понял: он попал не в бровь, а в глаз.

— Как вы узнали? — Доктор Краснов перешел на шепот, хотя на всей Губернской улице не нашлось бы ни одного человека, которой мог бы услышать их разговор.

И Лукьян Андреевич, который был совсем не лыком шит, тотчас же ответил:

— Исправник сам нынче вечером мне обо всем рассказал.

Выражение лица доктора переменилось во второй раз: стало жалобным, словно у маленького ребёнка.

— Так ведь я не сам придумал написать ему ту записку! — воскликнул он. — Мне вчера днем пришла телеграмма — от Петра Эзопова, вам небезызвестного. Которого, между прочим, в Живогорске уже пятнадцать лет считают умершим чуть ли не все горожане.

— Все — да не все. Вы-то сами, сударь, явно не заблуждались на сей счёт — коль скоро взялись исполнять указания господина Эзопова. Однако проясните для меня одну вещь: какой аргумент вы привели, чтобы побудить Дениса Ивановича Огрурцова вломиться посреди ночи в алтыновский дом?

— А разве Денис Иванович вам этого не сказал? — В голосе Сергея Сергеевича мгновенно проклюнулись нотки подозрения.

— Денис Иванович мне много чего сказал. Однако не всему я желаю верить. Оттого и хочу сравнить вашу историю и его.

Сергей Сергеевич повздыхал, пожевал губами, а потом с явной неохотой проговорил:

— Я отправил исправнику Огурцову записку, в которой было сказано: Из надежных рук я получил сведения, что в семействе Алтыновых не всё ладно: готовится покушение на убийство. Примите меры. Вот, собственно, и всё — именно это и велел мне написать Петр Эзопов. А исправник моими словами не пренебрег — как-никак, я единственный врач в городе, который соглашается безвозмездно оказывать помощь уездной полиции.

— Это-то я понимаю, — кивнул Сивцов. — Мне другое неясно: почему вы беспрекословно подчинились требованию Петра Эзопова, да ещё и высказанному в телеграмме? Вы ведь, кажется, были с ним едва знакомы.

Доктор словно бы даже обрадовался этому вопросу.

— Мы с господином Эзоповым когда-то учились вместе на медицинском факультете Петербургского университета. Вот только Петя так и не кончил курса — его выперли за полгода до выпуска. С формулировкой: за неподобающее поведение.

3

Иван Алтынов испытывал теперь уже не досаду, а саму настоящую злость. А ещё — его грыз нешуточный страх, притом что еще недавно он самонадеянно полагал, будто за прошедшие десять лет отвык чего-либо бояться. Да, Валерьян, поколдовав с его часами, сумел иллюзорно отсрочить наступление рассвета на Духовском погосте. Вот только — толку им двоим с этого не вышло никакого. Напрасно они чуть ли не носами рыли землю у себя под ногами. Напрасно светили фонарем туда и сюда. Напрасно все изгваздались в размокшей земле, шаря по ней руками. Последний камень — бесценный чёрный бриллиант — они всё равно найти не смогли. Он будто сквозь землю провалился — в буквальном смысле.

— Я могу попробовать ещё раз... это проделать с часами, — предложил Валерьян; дыхание у него сбилось, и свою фразу он произнес в два приёма.

Но — имело ли хоть какой-то смысл тратить время на подобные манипуляции? Ясно было: им с Валерьяном даже недели не хватит, чтобы выкопать из земли камень размером с ягоду рябины. Возможно, им никакого времени на это не хватит. И — купеческий сын решился.

— Вот что, — сказал он, — нам двоим с этим делом не справиться, хоть мы сами тут костьми ляжем. Ты должен позвать кое-кого на помощь. Да, да, не мотай головой: меня эта идея тоже не особенно вдохновляет. Только выхода я не вижу. Твой настоящий отец, Кузьма Петрович — я думаю, он твой призыв игнорировать не станет.

— Так что же ты сам его не позовешь?! Он ведь не только мой отец — он ещё и твой дед, между прочим!

— Я бы позвал, — сказал Иван, поднимаясь с земли и безуспешно пытаясь отряхнуть безобразно перепачканные брюки, — только он не станет оказывать мне никаких услуг. Я, видишь ли, кое-что ему пообещал. И пока что своего обещания не исполнил.

4

Татьяна Алтынова ехала в Живогорск в карете-дормезе, имевшей внутри два спальных места. Но за всю дорогу ей так и не удалось сомкнуть глаз — в отличие от её пожилой спутницы. Та, как уснула ещё на выезде из Москвы, улегшись лицом к стене кареты на своей лежанке, так и не просыпалась ни разу. По крайней мере, видимость создавалась такая. Ощущать себя в чем-либо полностью уверенной, когда дело касалось этой женщины, было не просто невозможно — это было, к тому же, глупо и опасно. Уж Татьяна-то Дмитриевна хорошо это понимала!

Она даже самой себе не хотела в этом признаваться, но во основном именно из-за этой пожилой особы ни Татьяна Дмитриевна не оформила развод с Митрофаном Алтыновым, когда покидала Живогорск, ни Петр Эзопов не развелся со своей женой Софьей. Ибо эта женщина — которая в ту пору была на пятнадцать лет моложе — без обиняков поведала им обоим, в чем состояла первопричина той неодолимой тяги, которую Татьяна Алтынова и Петр Эзопов друг к другу испытывали. Той страсти, которой они вдруг, ни с того, ни с сего, воспылали друг другу. Правда, нынешняя спутница Татьяны Дмитриевны нарекла эту страсть иначе: бесовское наваждение. И они двое, выслушав всё то, что она им поведала, вынуждены были с подобной дефиницией согласиться. А Петр Эзопов прибавил тогда к этому определению ещё один термин, латинский: maleficia. Но, по мнению Татьяны Дмитриевны, что наваждение, что чернокнижное колдовство — разница была невелика. Результат-то вышел один!