Полутьма

Глава 25

И как мне раньше не пришло это в голову? Вот он, самый логичный ответ. Мартинасу зачем-то понадобился именно Вагнер. Вампиры не страдают привязанностью ни к людям, ни к молодым вампирам. Тем не менее после того, как Самсон обратил Вагнера, он не бросает его. Четыреста лет они неразлучны, и если понять привязанность Вагнера возможно – он обращенный, Мартинас его учитель, то что происходит с тем, кто старше Христа?

Ведь Вагнер придерживается строго противоположных Самсону взглядов, но тот не убивает его, а находит, как использовать. Привязывает к себе, подставляя в собственных убийствах.

Мне просто не повезло.

Как и моему отцу.

Ведь Самсон именно из-за склонности Вагнера привязываться к людям, внушает майору убить тех, кто начал ему доверять. Мы ошибались. Мартинасу плевать на наши исследования. Он жил две тысячи лет, а люди так и не смогли приблизиться к нему. Он может внушить что угодно и кому угодно, отмахиваясь от целой организации, как от кучки детей. Ему плевать на потери, ведь армия мертвых постоянно пополняется. Вампиры побеждают, а люди отходят на второй план. Мы вымираем. Мартинас и так побеждает. Но смерти моих родителей оказывается недостаточно.

Вместо того, чтобы принять свою сущность и перестать контактировать с людьми, Вагнер остается в ПМВ. Он ведет себя как человек больше, чем я думала. И как только я начинаю свои исследования, Вагнер, поглощенный идеей уничтожить Самсона, вызывается сам, по сути поставив дядю перед выбором без выбора. Отказать монстру, что добровольно сидит в подвалах ПМВ, только из-за мук чего-то напоминающего совесть, невозможно.

Когда Мартинас начал воспринимать меня как угрозу? Кажется, что дерево под моими пальцами сейчас расплавится. Возможно, я слышу именно его треск. Или это разрываются рамки, выстроенные в моей голове?

– Ты же сказал ему, что хочешь мне рассказать, да? – буравя взглядом дверной косяк, я практически не слышу своего голоса.

Но ответ звучит до боли громко.

– Да.

Я не знаю, почему мое сознание сейчас остается таким четким. Пальцы спокойно скользят но дереву, а в теле нет признака паники. А еще говорят, что женщины сплетницы. Хотя чему я удивляюсь. Мартинас – друг, наставник, единственный, кто, кажется, его понимает. Да, Вагнер не человек. Но и то, что он начал испытывать, несвойственно вампиру. Даже глупо было бы, не посоветовавшись с тем единственным, кто понимает в вампирах куда больше, чем Вагнер, идти к человеку. Что сделал Самсон? Внушил ему что-то тогда? Или просто Вагнер послушал его?

Сейчас это не выяснить.

Видимо, тогда Мартинас и решил, что я представляю какую-то угрозу. Почему не убил сразу? Мог же поступить так же, как с моими родителями. Но…

Он боялся, что это разрушит самого Вагнера?

Что он услышал такого в его словах, что решил взять всю грязную работу на себя?

Черт, да он же ведь просто хотел разбить нашу связку. Внушение, замена – все. Я не помнила ничего о Вагнере и благополучно ела всю лапшу Мартинаса. Он же мог ничего не делать со мной. Зачем все это?

– Почему он это сделал? – голос дрожит и не слушается, пока я сползаю по косяку на пол. – Почему?

Вагнер молчит, а я понимаю, что самым ужасным днем для меня был не тот, что навсегда пропах мандаринами и кровью.

– Что ты сказал ему? – скриплю сквозь зубы, с силой надавливая лбом на косяк. – Вагнер, что случилось, твою мать!

Вот поэтому я здесь. Под его вечным присмотром, в этом доме. Ему не нужно мое принятие. Он бы и не делал никаких попыток что-то восстановить, не так устроен. Вагнер спросил и то из-за того, что к слову пришлось. Майор не собирался все равно восстанавливать мне память.

А вот перестать себя винить он очень хотел.

Потому что он спровоцировал его.

Специально.

Когда начал что-то подозревать, он спровоцировал его.

– Что верну тебя.

Я не спрашиваю «зачем». Это не имеет смысла. Все остальное я в состоянии понять и без его ответов. Он сорвал Самсону крышу. Выдавив Вагнера из моих воспоминаний, Мартинас делал ставку на то, что человеческие чувства сильнее.

Странный вывод того, кто четыреста лет не может отпустить другого.

– Я должен был успеть, Сим.

Горячие слезы обжигают глаза и лицо. Чужая самонадеянность. Вампир никогда не поймет человека. Вот когда человек может стать целью. Господи, я так боялась вампирской ненависти.

А оказалось, что нужно бояться любви.

– Пока ты не знала – было проще, – говорит вампир, сверля взглядом стену над моей головой.

– Этим мы и отличаемся, – я киваю, не отвлекаясь от мыслей, – нормальный человек не смог бы спокойно жить с этим. У нас даже целая религия на этом основаны. Расскажи о грехах, облегчи душу. Видимо, у вампиров ее просто нет.

Вампир срывается с места слишком быстро. Я успеваю лишь дернуться в сторону, как ледяные пальцы впиваются в мое плечо, пригвождая к стене. Спина тут же отзывается острой болью, заставляя зашипеть. Вскинув руку вперед, я рефлекторно целюсь в глаз вампира, но удар тут же оказывается перехвачен. Вагнер блокирует каждое мое движение, вынуждая мозг биться в панике.

«Я не вступаю в бой, который проиграю».

– Какого черта, – хриплю я, вновь пытаясь вырваться, как замираю от ледяного прикосновения к лицу.

Вагнер прижимается лбом к моему виску. Я не чувствую его дыхания, а по коже расползается липкий противный страх.

– Сила – единственный выход? – хрипло шепчет Вагнер, а я вздрагиваю от нежного скольжения по коже шеи.

Лучше бы он меня ударил. Мамочки, неужели это случится снова. Колени подкашиваются, а я не сползаю вниз лишь из-за того, как крепко держит меня вампир. Почему мы снова наедине? Недавний ужас из бункера кадрами мелькает перед глазами, а меня передергивает. Ничего я не могу против него. Абсолютно ничего.

Если кто-то когда-то мне скажет, что ощущать полную беспомощность перед насильником возбуждает – я плюну ему в лицо. Нет, лучше сразу сверну шею. Потому что когда губы Вагнера скользят по скуле, я нахожусь на грани реальности.

– Если в тебе есть хоть что-то человеческое, что-то хорошее, – всхлипываю я и цепляюсь за удерживающую меня руку Вагнера, – хотя бы капля – ты отпустишь меня сейчас и исчезнешь, когда все закончится.

Озноб заставляет дрожать, и я не замечаю, что Вагнер держит уже не так крепко. По крайней мере, не причиняя боли. Только мне уже все равно. Я хочу расквитаться со всем этим как можно скорее и просто остаться одна. Жаль, что дядя ушел так быстро.

– Ты же хотела меня убить, schatz. Что изменилось?

Я не понимаю его интонаций. Мне тесно, горячо и холодно одновременно. Его вокруг так много, что, кажется, возле этой стены остался только он, полностью уничтожив меня. Тошнота подкатывает к горлу, а я судорожно хватаю ртом воздух. Он же видит это. Понимает, что делает мне хуже, но не перестает. Где были мои глаза раньше?

Внезапная мысль проскальзывает сквозь панику, а я хватаю вампира за руку, до хруста в пальцах сжимая ее.

– Подожди, – я хмурюсь, пытаясь понять, что секунду назад пришло мне в голову.

Останусь одна. Что не так в этой мысли? От догадки распахиваю глаза, невидящим взглядом уставившись в одну точку.

– Дай телефон, – не слыша собственного голоса, я пытаюсь не сойти с ума в эту секунду, – Вагнер, пожалуйста, быстрее.

Вагнер делает шаг назад и тут же протягивает аппарат. Сейчас мне не до него.

Самсон уничтожает все, что мне дорого. Всех. А… откуда он знает, кто это? Почему он понимает, кто из жителей окраины прикипел ко мне? Запал в душу. Пальцы трясутся, но первый вздох облегчения вырывается, когда я вижу надпись «в сети» напротив ника Дашки. Быстро набиваю сообщение и отправляю, не тратя больше времени.

«Только мы с тобой вдвоем остались».

Он не мог изучить все за три дня. Да и за неделю не мог.

«Уровень внушения: максимально высокий».

Третий гудок болью пронзает мозг, сжимая виски. Я облокачиваюсь на стенку в надежде не потерять опору.

Пожалуйста.

Самсона не было в лесу. Никогда не было.

«Моя еда с собой».

Три года он вместе со мной зализывал раны здесь.

Звонок срывается, а телефон выскальзывает из ослабевших пальцев. Я не буду перезванивать. Уже больше никогда на этот номер.

Дядя отвечает на телефон всегда, даже если сидит в туалете. Работа такая. Каждая секунда может решать чью-то жизнь.

Хотя, может, я больше чувствую, чем понимаю разумом.

Потому что Самсон здесь. Он тот, кому спокойно откроют двери и пригласят в дом. Его знает каждый прохожий и с улыбкой похлопывают по плечу. Он всегда был здесь.

«В твоей крови 47-я, и ты боишься внушения?»

«Алкоголь и наркотические вещества нейтрализуют действие концентрата 47, сводя его эффективность практически к нулю».

«Продукты распада наркотических веществ могут храниться в организме до 2-х лет».

– Внуши мне что-нибудь простое, – не двигающимися губами шепчу я, удерживаясь за стену.

– Schatz, что случилось?

– Господи, ты можешь просто сделать то, что я прошу! – рычу я, в упор глядя на вампира. – Просто внуши мне что-нибудь!

– Не плачь.

А я разве плакала? Но мокрые дорожки на щеках вдруг застывают, а глаза становятся болезненно сухими. Не понимаю. Трясу головой и тру их, а вампир хмурится, скрипя что-то сквозь зубы. В голове как-то странно пусто, в горле сухо и жутко хочется выпить. Я не помню, что хотела добавить секунду назад, но новый вывод вызвал злую усмешку.

– Я на протяжении трех лет нахожусь под внушением, – смешок срывается с губ, а Вагнер медленно закрывает глаза, – и, судя по твоей реакции ты не имеешь к этому отношения.

Все, чего сейчас хочется – выпить. За забытым ощущением прячется что-то важное, а я задумчиво ковыряю пальцем стену. Твою мать, я же до чего-то додумалась. Но виски сжимает тупая боль, а в голову стреляет, как при похмелье. Видимо, новое вторжение активировало старую установку.

– Мой дядя мертв, – шепчу я, разглядывая лежащий на полу аппарат.

Внушение держит крепко. Слезы не застилают взгляд, а я продолжаю пялиться на блестящий корпус.

– Было что-то еще важное, – зубы захватывают губу, а я прикрываю глаза, пряча вмиг ставшими чувствительными к свету глаза, – что-то еще.

Скрип прогнившей половицы разносится по дому за секунду до четкого стука в дверь. Вагнер вопросительно смотрит на меня, а я киваю. Это пришел кто-то рассказать о том, что дяди больше нет. Я не понимаю, почему сейчас я настолько атрофирована. То ли уже устала чувствовать, то ли внутри есть что-то, что блокирует. Как бы то ни было, я спокойно смотрю, как в дом под Вагнеровское «заходи», сняв фуражку, входит Палыч, с тяжелым вздохом глядя на меня с порога.

– Кузнечик, – Палыч переминается с ноги на ногу, а Вагнер потирает глаза, – там…

– Я знаю. Сейчас только переоденусь. Не идти же в халате на улицу, – Палыч кивает и прячет взгляд, пока Вагнер задумчиво его разглядывает.

Тоже мне, нашел время пялиться.

Мой взгляд лишь на секунду пересекается с взглядом Палыча, когда в мозг бьется недавняя мысль. Почему я не узнаю его шагов? Так странно, могу воспроизвести в памяти походку каждого, а Палыч… Я же знаю его… сколько?