Прощай, Германия

— Сказано же было через полчаса! Прошло сорок минут! Почему опаздываем? Где болтаемся?

— Я стоял за дверью, ждал приглашения.

— Ах, вам особое приглашение нужно! Может быть, ты нам одолжение делаешь, тем что прибыл служить?

«Ну, вот, пошло, поехало! И этот тоже как принято в среде высокопоставленных комиссаров — хам и мурло», — подумал с грустью Громобоев. — «Неужели нельзя разговаривать по-человечески?»

— И нечего передо мной рисоваться орденами! Мы тут тоже как на переднем крае, стоим на передовых рубежах холодной войны! Ордена орденами, а тут служба! Много понаехало вас с Афганской войны таких нахалов! Ладно, езжай в полк, там посмотрим, каков ты в деле, а то ведь живо отправлю домой в Союз!

Полковник снова раскрыл газету давая понять, что разговор на этом окончен. Эдик снова козырнул, вышел из кабинета и принялся размышлять:

«Почему столь странное и хамское поведение у начальников? И что за манера пугать Родиной. Чуть что сразу в крик — отправим домой! Хоть бы чуток подумали, чем именно стращают, прежде чем говорить такие речи»…

Новый город Эдуарду сразу понравился, да и как он мог не понравиться, чай служить предстояло не в Забайкалье! Военный городок размещался на высоком холме, и пока Громобоев преодолел крутой подъём шагая по дорожке от расположенного в низине вокзала, то даже взмок. Гарнизон тем самым стратегически господствовал над остальным немецким городом. Помимо танкового полка в Цайце был расквартирован ещё и артиллерийский полк, друг от друга их разделяло шоссе, а между воинскими частями раскинулся жилой массив из десятка пятиэтажных типовых домов стандартной современной советской постройки. В центре городка стоял большой немецкий супермаркет под названием «Деликат».

Поначалу в батальоне Эдик чувствовал себя слегка «не в своей тарелке», прежний замполит майор Власов тянул время и ещё никак не хотел уезжать. С ним он в первый же день познакомился в кабинете комбата. Подполковник Дубае с искренним сочувствием смотрел на закадычного приятеля, нервно курившего в углу возле окна.

Эдик постучался, вошёл в кабинет, назвался, комбат улыбнулся в ответ и тоже представился.

— Можешь ко мне обращаться по имени отчеству, Станислав Вальдасович! Уверен, что мы вполне сработаемся с таким боевым офицером и позже поближе познакомимся. А пока что политбойцы, идите, сдавайте-принимайте свои бумажки, мне надо к занятиям конспект подготовить. Ты Серёга не принимай происшедшее близко к сердцу, береги нервы, так до инфаркта или инсульта недолго себя довести! Хватит переживать.

Комбат выбрался из-за стола, сочувственно, похлопал по плечу товарища и выпроводил их из кабинета. Как ни пытался майор Власов отвлечься от грустных мыслей, но ничего не помогало, с его лица не уходило выражение беспросветной тоски. Громобоев не стал тянуть кота за хвост и пудрить мозги и без того обиженному судьбой и убитому горем майору, переложил пачку тетрадей с документацией с одного конца стола на другой, мимоходом заглянул в Ленинскую комнату. Убедился — стоит ли, вернее сказать имеется ли в наличии. А чего ей будет, стоит. Да и куда она денется? Потом Громобоев принял по акту телевизор и радиоприёмник и на этом закончили.

Весь день Эдик продолжал знакомиться с сослуживцами. На должности начальника штаба батальона был майор Иванников, а зампотехом — майор Бордадым. Так удачно совпало, и голову не надо ломать, запоминая по именам, кто есть кто, потому что оба были Иван Ивановичи. А Иванникова сослуживцы в шутку называли тройным Иваном. Заместителем начштаба служил капитан Хайям Гусейнов, кстати, тоже ветеран войны в Афгане, а замкомбата был молодой тридцатилетний новоиспечённый капитан Фёдор Ницевич. Как позже пошутил комбат Дубае, у нас в батальоне настоящий интернационал: литовец, азербайджанец, два кацапа, хохол и бульбаш.

Познакомились и сразу в бой: всем управлением пошли в ближайший гаштет обмыть приезд нового сослуживца и проводить старого. За пивом Сергей пересказал свою грустную историю неудачной попытки пожить при капитализме уже слышанную ранее Эдиком в общих чертах. А Громобоев, наоборот, поведал о нежданно-негаданно свалившемся на него счастье — остаться в Германии за неделю до планового убытия домой. Выпили по несколько кружек пива и все разбрелись по домам: Сергей собирать вещи и готовить машину на отъезд, а Эдик осматривать выделенную ему квартиру, куда предстояло перевезти семью. Больше они с несчастливым майором Власовым не встретились.

Прошла неделя после ознакомления с батальоном и полком, наконец Громобоев заикнулся о переезде семьи из Цербста. Нужна была грузовая машина.

— А из прежнего полка тебе разве транспорт не дадут? — удивился Дубае. В его планы никак не входило гонять единственный батальонный «Урал» через всю Германию. — Довольно странно тебя провожают…

— Какая машина! Там и полка-то уже нет! Не знаю, остался ли в гарнизоне ещё кто из наших офицеров, или всех уже выперли. Теперь там одни лётчики хозяйничают, но они машину наверняка не дадут, я из их командования никого не знаю. Да и летунов тоже выводят домой параллельно с нами, только на пару месяцев позже. Исправные истребители уже улетели, остались лишь разукомплектованные «гробы»…

Комбат тяжко и обречённо вздохнул и велел командиру взвода обеспечения прапорщику Зверлингу, оформить путёвку на выезд батальонного «Урала».

— И где находится твой Цербст? — буркнул Дубае.

— Далеко. Километров примерно двести…

Комбат даже присвиснул, расход топлива получался большим.

— Сам-то дорогу найдешь? — для приличия поинтересовался Дубае.

— Сюда ведь путь нашел. Всё как обычно: язык до Киева доведет, — отшутился Эдуард, — а если к языку приложить карту местности, то наверняка доедем…

Утром, чуть свет, не завтракая, ведь путь предстоял долгим, Громобоев и водитель рядовой Колыванов с редким именем Никанор, выехали из автопарка. Завтрак взяли сухим пайком. Паёк был немецким (каша, паштет, галеты) из гуманитарной помощи — бундесвер отдал новым союзникам за ненадобностью, проводя ликвидацию запасов ННА (немецкой народной армии). Рядовой Колыванов по местным дорогам в районе Цайца и Намбурга колесил не раз, а вот за пределы этой территории даже в сторону Лейпцига он ни разу не ездил.

Громобоев развернул карту, углубился в изучение маршрута и, поглядывая в окно на указатели, подсказывал солдату, чтобы не проскакивал нужные повороты и объезжал города. Пару раз они всё-таки свернули не туда, но к обеду добрались до Цербста.

Полк был гнетуще тих и пуст. На КПП ни души, ворота распахнуты настежь, заезжай и выезжай кто хочет! По плацу ветер гонял опавшую листву, обрывки бумаг и газет. Окна жилых домов выглядели как амбразуры дотов, без штор, а у многих отсутствовали и стёкла.

Эдуард выбрался из кабины и прошёлся по безлюдной улочке. Навстречу капитану попались лишь пара брошенных собак, да голодная кошка мяукала на дереве. Людей не было никого, словно все вымерли.

Громобоев пересёк пустой плац, зашёл в свою казарму — ни души! Двери канцелярий, каптёрок и кабинетов распахнуты настежь, всюду валялся хлам и брошенные ненужные вещи. Тогда он пошёл в штаб полка, может хоть там помогут? Но и штаб его встретил мёртвой тишиной, стук шагов капитана отзывался гулким эхом в пустом коридоре.

«Похоже, солдат для переноски вещей уже не найти» — понял Эдик и двинулся по направлению к дому.

Жена и дочь сидели в кофтах и куртках в подготовленной к переезду квартире, и буквально тряслась от страха и холода. В дальнем углу спальни лежали узлы с вещами и коробки с аппаратурой.

— Папочка приехал, — обрадовалась Ксюха и бросилась на шею. — Он вернулся, не забыл о нас!

— Мы тут уже испереживались, а тебя всё нет и нет! — воскликнула Ольга с упрёком. — Вывод ускорили, городок пуст, осталось примерно пять задержавшихся семей, если не меньше. Лётчики уехали жить в казармы авиагородка, тут лишь эмигранты шарахаются, какие-то подозрительные бродяги, да пьяные немцы. Кто-то по ночам стучится в двери, если не отзовёшься, грабят пустые квартиры. Полиция иногда приезжает, забирает, тех, кто попадётся. Повесила на днях бельё сушиться на веревке во дворе — так спёрли полотенца и простыню. Как тут страшно! Поехали скорее отсюда!

Эдик вместе с солдатом погрузил в кузов два дивана, стол, аппаратуру, мелкое барахло, затем все вместе они забрались в кабину и тронулись в путь.

Машина быстро пересекла старинный уютный симпатичный городок, Эдик окинул прощальным взглядом малую родину Екатерины Великой, мысленно попрощался, и они выехали на шоссе. Через час свернули с дороги на просёлок, тормознули, перекусили, тронулись дальше. Небо было серым, пасмурным, иногда накрапывал мелкий дождик, дорога была ровной как зеркало, ни кочек, ни ямок. Громобоева время от времени клонило в йсон, но он мужественно боролся, а вот жена и Ксюха на её руках спали крепким сладким сном. Ещё бы, все волнения позади — дождались!

Ехали-ехали, и вдруг на повороте Никанор не стал сворачивать, а как ехал прямо, так и помчал дальше, ломая частокол и сминая проволочные ограждения. Благо обочина была не крутая и без дренажной канавы, поэтому «Урал» лишь чуть подпрыгнувал на ухабах и не перевернулся. Водитель встрепенулся, широко раскрыл глаза и принялся крутить рулём. Они снесли ещё одну какую-то низкую изгородь, намотали на бампер колючую проволоку, влетели в глубокую лужу, но врубив пониженную передачу, машина сумела выползти из грязи на обочину и выбралась на дорогу.

— Никанор, сволочь, гони! — заорал Эдик. — А то сейчас появятся хозяева, вызовут полицию и арестуют!

Они промчались без остановки еще полчаса, потом капитан велел тормозить. Полиция не гналась за ними следом, а значит, повезло — проскочили.

— Уснул, мерзавец! — зарычал на водителя Громобоев.

— Глаза закрылись малёха, — виновато оправдывался боец размазывая по щекам сопли и слюни.

— Ты чуть нас всех не угробил! — продолжал ругаться Эдуард.

— Виноват, не выспался, машину к выезду готовил…

Капитан кинул взгляд на дочь и жену, те даже не заметили, продолжали крепко спать.

— Ладно, живи пока что…, — вздохнул Эдуард с облегчением, потому что всё обошлось и ни они, ни машина не разбились. — Только больше не спи негодник, уж постарайся — довези нас живыми!