Прощай, Германия

Глава 6. Госпиталь

Глава, в которой наш герой, получив тяжелую травму, попадает в военный госпиталь, описываются его больничные мучения и мытарства.

Пока добрались до госпиталя, наступил вечер. За время всех этих переездов и перемещений в желудок капитана не попало ни крошки, но боль перебивала всякое чувство голода. В приёмном отделении покалеченного осмотрели, опросили, пощупали, потрогали, сделали рентген, вкололи обезболивающего, закатили на каталке в коридор, и оставили мучиться до утра. Врачи ушли по домам, на отделении на посту осталась лишь дежурная медицинская сестра, да мечущийся туда-сюда дежурный врач.

— Сестра… — жалобно позвал Громобоев. — Сестра! Подойди…

— Ну, чего тебе, боец? Что стонешь? — сердито бурча, накинулась пожилая женщина на неугомонного больного.

— А почему я лежу в коридоре, а не палате?

— Радуйся! В коридоре — не морге! — чёрно юморнула медичка.

— Радуюсь… Но я не боец…, я капитан…, — обиделся Эдуард. — И все-таки, почему лежу в коридоре, а не в палате?

Медсестра порылась в бумагах, взяла историю болезни, удостоверилась в правдивости слов больного и на некоторое время задумалась. Женщина сказала «чичас», ушла куда-то, затем вернулась, ведя за собой хлипкого вида бойца в больничном одеянии. Вместе они вкатили каталку в какую-то переполненную палату и оставили в центре прохода.

— Полежи тут до утра! Может тебе утку принести?

Эдик отрицательно замотал головой.

— Есть не хочу, всё болит…

Медсестра невольно прыснула смешком.

— Эта утка не съедобная, а для сбора мочи.

— A-а… тогда неси… — жалобно произнес пострадавший, и из его глаз выкатились жалостливые к самому себе слёзы и он подумал: «Только бы не жить в обнимку с этой уткой! Только не это! Не хочу быть Николаем Островским! Лучше быстрая смерть, чем влачить такое жалкое существование!»

До утра капитан Громобоев пролежал в огромной солдатской палате на шестнадцать койко-мест в центре прохода семнадцатым пациентом. Время от времени о его лежбище спотыкались больные бойцы, крепко задевали, и эти толчки отдавались в спине и вызывали боль.

После завтрака объявилась необъятная в талии санитарка, со столь же необъятной злостью на окружающий мир и особенно на этих задохликов пролёживающих бока на казённых харчах, вместо того чтоб отдавать долг Родине доблестной и добросовестной службой. Швабра в её руках небрежно обмела пыль между койками, и всё было хорошо, до тех пор, пока она не упёрлась задом в дужку мешающей движению кровати.

— Ити ж твою душу! — выругалась тётка. — Чего разлёгся тут? А ну подвинься!

— Не могу, спина болит, — простонал Громобоев.

— Спина у него болит! А у меня тоже хребет ломит, особенно на погоду, но я ведь работаю. Подвинь свою койку, кому сказала!

Санитарка явно не собиралась униматься в своем уборочном рвении, поэтому Эдик из последних сил прошипел что-то нецензурное и велел убираться вон.

— Тетя, он офицер, — подсказал санитарке какой-то боец-задохлик, и шумная баба, осознав свою промашку, бочком-бочком покинула палату. Добравшись до поста, она на всякий случай уточнила, кто это лежит не на месте, крепко прикусила длинный язык и, убедившись в правоте солдатика, быстро переместилась наводить чистоту в другое помещение, а именно в кабинет начальника отделения.

Там она долго пыхтела, бурча о беспорядке, натирая видавший виды линолеум, пока врач не попросил прекратить терзать пол.

— Прекратить? Да я одна на отделении за порядком слежу! Везде форменный бардак, — заявила санитарка. — Замкомбата в палате с солдатами лежит, мыкается сердешный и ни кто к нему на помощь не идёт, не лечит.

Хитрая санитарка, таким простым способом, решила себя обезопасить от потенциальной жалобы на свою недавнюю грубость.

— Какой ещё замкомбата?

— А я почём знаю? Капитан, танкист. Валяется брошенный на проходе посреди солдатской платы, работать мешает.

Доктор потребовал принести медицинскую карту, а медсестра сразу вспомнила, что забыла сообщить начальству о новом пациенте. Доложила, получила нагоняй, а завотделением отправился на обход. Так или иначе, после осмотра Громобоев очутился в более комфортабельной палате для восьмерых.

Лечение капитана протекало медленно и болезненно. Медленно, потому что вставать пациенту строго настрого запрещалось, а лежать пришлось только на спине. И никаких движений, поворотов, подниманий, вставаний. Жить такой аморфной жизнью живчик Громобоев не привык. Полная беспомощность, особенно перед своими естественными надобностями.

— Если хочешь быть здоров — слушаться меня и выполнять! — велел подполковник-травматолог. — Примерно месяц придется полежать на спине, потом начнем осторожно поворачиваться на бок, а затем аккуратненько — на другой. А вставать разрешу месяца через полтора, не раньше. Все зависит от динамики, но будем надеяться на лучшее…

Диагноз капитана удручил. Травмированный капитан не выдержал и яростно застонал, а травматолог потрепал ласково и утешительно по руке больного и пошутил:

— Зато в бездвижимости есть и плюсы — отоспишься за всю предыдущую бурную жизнь…

Эдуард получил дозу обезболивающего укола и впал в забытье, наконец-то он смог действительно заснуть, а то ночь накануне была ужасным кошмаром полным мучений. Спал травмированный капитан чутко и нервно, часто пробуждаясь, ощущая ноющую боль, и вновь отключался на некоторое время, словно впадал в беспамятство. Как в бреду. Так он продремал до позднего вечера, а окончательно проснувшись, вновь застонал от острой боли и давления в мочевом пузыре.

«Опять придётся просить проклятую утку!» — подумал Эдик с содроганием, и энергично начал на кнопку вызова сестры.

Следующим утром Громобоев чуть ожил, и хотя боль не отступала, осмотрелся по сторонам. Нового соседа сразу поприветствовали старожилы, начали с ним знакомиться. Слева у окна обитал старлей Олежка с переломом ног и тазовых костей после неудачного прыжка из окна квартиры чужой жены, обитатели палаты в шутку величали его «Суп-набор». Соседом справа у самой входной двери был прапорщик Вася, со сложными переломами рук и новым прозвищем «Бриллиантовая рука», а напротив, лежал лейтенант Дима, разбившийся на личном авто и с переломами ноги и руки («Гонщик»), Рядом с лихачом стояли койки капитана по имени Семён, сломавшего обе пятки («Беспятый») и майора Тараса Остаповича («Тарас Бульба»), со спицей в руке и загипсованной по самое плечо, а у второго окна грустил подполковник Михаил Михайлович («Михалыч»), со сломанными рёбрами, и закутанный в корсет, словно в кокон. Одна койка пустовала — утром выписали выздоровевшего.

И тут в палату с шумом и гамом ворвался какой-то рыжий и вихрастый, с до боли приметным обликом. Рыжий говорун кого-то знакомого Эдику напомнил, но кого?

— Громобоев! — громко и радостно заорал прямо с порога оглядевшийся новичок. Рыжий быстро похромал, опираясь на палочку от дверей и раскрыл объятия, чтобы заграбастать лежачего. — Жив курилка! А мне говорили, тебя в Афгане грохнули!

Эдик вновь всмотрелся в лицо вновь поступившего. О! И точно! Да ведь это бывший однокашник Юрка Ануфриенко! Землячок из одного выпуска военного училища, но из параллельной роты.

— Отец Онуфрий! Ты ли это! — проскрипел Эдик, морщась, и предостерегающе вытянул вперёд перед собой руки. — Аккуратнее! У меня спина сломана.

— А попроще ты болезнь или травму не смог придумать, для того чтобы задержаться в Германии? — хохотнул Юрка. — Ну, ты брат, постоянно даёшь жару! По-иному не можем? То грудь в крестах, то голова в кустах?

— На вождении танка повредился. Компрессионный перелом первого поясничного, — пожаловался Громобоев на свалившееся несчастье.

— Везёт тебе, боевая травма. А я дома со стремянки упал месяц назад: ногу сломал, и плечо вывихнул. И никакой компенсации не получу, одни только вопли начальства. По второму разу ложусь, долечиваться. Значит, будем вместе болеть? Это хорошо! Будет теперь с кем и в карты поиграть и водочки выпить! Верно, я говорю, коллеги?

Пациенты палаты одобрительно закивали. Всем наскучило тихо лежать и тупо лупиться в потолок, пересказывая друг другу старые, пошлые анекдоты.

— Юрка, дай только чуть оклематься, сейчас ни до карт, ни до шахмат, и к стакану не тянет.

— Скажи ещё и не стоит! — не поверил рыжий. — Видали фрукта? К стакану его не тянет!

— Увы! И не стоит, а только часто ссыт… — подтвердил Эдик с огорчением догадку приятеля и с грустной миной на лице пробормотал: — И хорошо, что не стоит! Чего без толка стоять-то, только одеяло впустую поднимать…

С этими словами Громобоев приподнял одеяло, заглянул, убедился в своей правоте и снова тяжело вздохнул…

На второй день приехала санитарная машина из полка, в которой прибыла целая делегация: жена, замполит полка, замкомбата и начмед. Майор Статкевич осведомился о состоянии, посочувствовал, а затем пробубнил о том, что из-за этого происшествия ухудшились показатели по травмам. Ну что взять с человека, когда он полный мудак?

Начмед полка капитан Гуйван деловито осмотрел больного, пощупал руки и ноги, спросил про чувствительность конечностей и ушёл пообщаться с врачами. Ницевича, как оказалось, назначили проводить расследование и они вместе с Громобоевым надиктовали удобные для всех показания. Фёдор тщательно записал слова пострадавшего на листочки, а Эдик под текстом расписался. Уходя, Ницевич оставил большой пакет с гостинцами от сослуживцев.

— Хорошо тебе тут! Лежишь в тишине и чистоте, а мы как проклятые мечемся на полигоне.

— Да пошёл ты в… — беззлобно ругнулся Эдуард.

— Понял, уже именно туда и иду! Мы давно там, только ещё не все это осознали.

Наконец у постели больного осталась лишь заплаканная Ольга.

— Как ты? — жалобно спросила она. — Как самочувствие?

— Сама поди знаешь от врачей… — пробурчал Эдик. — Уже полегче, но поначалу думал, что издохну или обезножу. Но вроде бы пронесло, повезло. Как говорится, пуля просвистела рядом…

— Я так перепугалась, плакала, ночь глаз не сомкнула…

— И я не спал, спину раскалёнными иглами кололо!

— Аккуратнее надо было ехать, это ведь военная техника, танки…

Эдик чуть пошевелился, спину пронзила боль и он застонал.

— Что такое, — переполошилась жена. — Болит?

— Конечно! А ты что думала — претворяюсь?!

Ольга вытерла платочком слёзы и спросила:

— Что теперь с нами дальше будет? Служить сможешь?

— Отстань, — разозлился Громобоев. — Дай хоть на ноги встать! Службу ей подавай…

— Не сердись, я ведь за нас всех переживаю.

— Вот и переживай молча! Сама виновата, зачем бриллиант обронила? Верно, сказал Червинский — та потеря была не к добру! Ты сюда на поездах часто не мотайся, а то никаких денег не хватит. Будет оказия с санитарной машиной раз в неделю и хорошо! Привези фруктов, колбасы и сыра, тут такой дрянью кормят — ноги очень даже легко можно протянуть!

В палату вновь заглянул Ницевич.

— Санитарка уже уезжает. Ольга, вы остаётесь?

— Оля, поезжай с ними, — велел Эдик хмурясь. — Только утку мне принеси, чтоб бойца лишний раз не беспокоить…