Cемиотика культуры

Предыдущий пример продемонстрировал художественные и одновременно обличительные (сатирические) возможности коннотации; но часто она используется совсем в других целях – для внушения, навязывания логически недоказуемых идеологических ценностей. Классическим является неязыковой пример, проанализированный Роланом Бартом[36]. В 1950-е годы, в разгар колониальных войн, которые Франция вела в Африке, на обложке популярного парижского журнала была опубликована цветная фотография без подписи: изображенный крупным планом чернокожий юноша во французской военной форме с патетическим выражением смотрит вверх, по-видимому, отдает честь флагу. Здесь совмещены две знаковых системы, два невербальных сообщения («текста»). Первое – денотативное, в нем знаки носят иконический, изобразительный, аналогический характер. Читателю журнала показывают, что перед ним юноша, африканец, французский солдат или кадет, по его позе можно догадаться, что он салютует флагу, очевидно французскому. Это сообщение опирается на конкретную реальность человеческой судьбы: где-то действительно живет такой солдат. Но, конечно, на журнальной обложке фото напечатано не ради него. Хоть это нигде и не написано, каждый читатель-француз понимает, что с помощью денотативно-иконического знака передается другое, условно-коннотативное сообщение: не «жил-был такой-то солдат», а «Франция – нерушимая империя, все жители которой верно ей служат». Любые выступления за свободу колоний, любая критика имперской идеологии как бы опровергаются этим простым предъявлением фигуры юного африканца: вот же он, перед нами! Безусловно, это сомнительный, логически дефектный аргумент, один верный метрополии солдат вовсе не доказывает прочности империи; но посредством этой фотографии публике ничего и не пытаются доказать, а лишь внушают, не формулируя прямо и тем самым укрывая от критики, понятие «французской имперскости», абстрактную политическую идею, которая произвольным образом накладывается на личную судьбу персонажа или же внедряется в нее извне. Изображение солдата образует денотативный идеологически нейтральный знак E1R1C1, а коннотация захватывает целиком весь этот знак, делает его своим планом выражения (означающим E2) и приписывает ему свое вторичное, идеологическое означаемое C2 («французская имперскость»). Такая подмена возможна потому, что коннотативный знак – это знак-символ по классификации Пирса, где знаковое отношение R между означающим и означаемым чисто условно и не опирается на необходимо-природную связь между ними. Соответственно, и вторичный знак связан с первичным знаком отношением R2 чисто условно, без всякой мотивации.

Культура, в данном случае массовая, способна приписывать миру – знакам и изображениям людей и вещей – дополнительные значения, не считаясь с исходным смыслом. Благодаря этому она умеет обманывать в пропаганде и обольщать в рекламе.

Для демонстрации того, как работает рекламное внушение, приведем другой классический анализ Барта[37]. Объектом послужил рекламный постер фирмы «Пандзани» с изображением ингредиентов пасты (спагетти, помидоры, баночка соуса и т. д.), которые вываливаются, словно из рога изобилия, из раскрытой сетки-авоськи, с какой ходили на рынок; расцветка постера напоминает расцветку итальянского флага. Как и фотография чернокожего солдата, это смешанный, иконо-символический знак. Его первичные иконические значения – изображения сетки, макарон и т. д. Главное же, коннотативное сообщение кроется как бы в промежутках между элементами денотативного сообщения: авоська на фоне традиционной оппозиции рынок/магазин внушает мысль о «натуральном» качестве продуктов и их «домашнем» приготовлении, а цвета флага в сочетании с итальянским названием фирмы заставляют прочитывать понятие «итальянскости». В итоге создается нечто вроде воображаемой истории о кулинарном путешествии в Италию – страну обильной, здоровой и натуральной пищи, что окончательно утверждается подписью на постере: «А 1’italienne de luxe» («По-итальянски роскошно»).

Как и в «матрице» модной одежды (см. главу 4), пространство фотографического изображения, заменяющее здесь пространство реальных вещей, является неравномерно семиотичным, вторичный код присутствует лишь в некоторых его точках. Коннотативные знаки не покрывают его целиком; чтобы они эффективно работали, в сообщении должны присутствовать и нейтрально-фоновые денотативные элементы, благодаря которым изображаемые объекты производят впечатление естественного бытия, не зависимого ни от каких культурных смыслов. Продукты изображаются с гиперреалистической наглядностью, «словно настоящие», чтобы все изображение читалось не как условный знак, а как безусловное оптико-механическое отражение действительности, помимо всякого кода. Между тем на вторичном уровне в постере действует довольно сложный код. Синтагматика денотативных элементов (продукты соприсутствуют в сетке, хоть и не располагаются по одной линейной оси) совмещается с парадигматикой коннотативных смыслов. Мы не могли бы правильно опознать смысл рыночной сетки, если бы не знали, что она противопоставлена магазинному пакету, образуя с ним смысловую оппозицию – парадигму. Иными словами, фотографируя реальные предметы, автор постера выбирал, в какую значащую тару их положить; и уж тем более семиотичен итальянский флаг, выбранный из настоящей парадигмы – таблицы условных национальных символов разных государств. Носители коннотативного сообщения выступают на фоне денотативного сообщения. На уровне денотации картинка непрерывна, все ее части плотно прилегают друг к другу; а на уровне коннотации смысловые элементы оторваны друг от друга (спагетти не соположены с цветом, как, например, с помидорами, чтобы перейти от одного к другому, приходится преодолевать перцептивный разрыв, по-другому аккомодировать восприятие) и, как в модном костюме, опираются на отдельные элементы денотативного сообщения; во вторичных знаковых отношениях они называются не суппорты, а коннотаторы. Коннотаторы отсылают к дискретной системе-парадигме, налагаемой на непрерывную синтагму денотации. План выражения вторичной знаковой системы, образуемый всей первичной знаковой системой в целом, Барт называет риторикой, а план содержания – ее идеологией. Идеологические ценности (в данном случае коммерческий бренд) внушаются с помощью коннотативной риторики.

Не все денотативные коды и сообщения в равной степени поддаются наложению вторичных коннотативных значений. Математические формулы стали носителями коннотации, попав в иллюстрированный журнал на фотографии Эйнштейна, – это исключительный случай, объясняемый именно деконтекстуализацией сообщения и изменением зрительской аудитории, которой предъявлены формулы (вместо специалистов-математиков – широкая публика, на которую рассчитан журнал); вообще же система математических знаков, выражающих числа и операции, весьма устойчива против коннотации в силу формализации кода: значение каждого знака четко и однозначно зафиксировано в дефинициях. Напротив того, очень восприимчивы или уязвимы для коннотативных значений визуальные знаки-изображения, где денотативное сообщение часто вообще обходится без устойчивого кода (например, в фотографиях); оттого именно такие изображения интенсивно используются в рекламе и пропаганде для внушения тенденциозных смыслов.

Для более точного определения коннотации используют смежное логико-философское понятие экземплификации, то есть «создания примера»[38]. Любой знак, с одной стороны, означает (денотирует) нечто вне себя, а с другой стороны, сам является примером чего-то – русского слова, глагола, запрещающего дорожного знака и т. д. Любой предмет экземплифицирует свой собственный класс предметов (каждый пес – пример класса «собак»), но он не может его денотировать, то есть означать сам себя: знак не может совпадать со своим значением, он должен отсылать к чему-то другому. Коннотацию же можно толковать как частный, вторичный эффект экземплификации: фразу «Посторонним вход воспрещен» мы читаем на уровне денотации как запрет входить и на уровне экземплификации – как пример русского бюрократического стиля. Понятие экземплификации шире, чем понятие коннотации: в самом деле, коннотация – это особое значение, между тем не все экземплифицирующие функции знаков что-то значат. Какое-нибудь слово может быть «примером русского языка» или «примером молодежного сленга», но одновременно оно является и «примером односложного слова», «примером слова на букву Ж» и т. д. Первые две перечисленные функции – смысловые, коннотативные, ими фиксируется код, во втором случае социально значимый, принадлежащий определенной возрастной группе; последние же две – не смысловые, не связанные с коннотацией, они сами по себе ничего не значат.

Различение экземплификации и коннотации можно применить и в теории литературы. Современная поэтика изучает так называемый «семантический ореол метра»: как показывают статистические подсчеты, некоторые стихотворные размеры систематически ассоциируются с определенной тематикой, тогда как другие могут равно использоваться для любой темы. Так, сравнительно редкий в русской поэзии пятистопный хорей часто бывает связан с тематикой «выхода в открытое пространство» и с медитацией о смысле жизни («Выхожу один я на дорогу…» Лермонтова, «Вот иду я вдоль большой дороги…» Тютчева, «Гул затих; я вышел на подмостки…» Пастернака, «Что ты часто ходишь на дорогу…» Есенина, «Выходила на берег Катюша…» Исаковского)[39], и этот смысловой комплекс коннотируется данным стиховым размером[40]. Напротив того, общераспространенный четырехстопный ямб не отсылает к определенным вторичным смыслам, его выбор поэтом, вообще говоря, ничего не значит (разве что «нулевой» семантический ореол), и пушкинская строчка «Мой дядя самых честных правил…» служит не более чем примером четырехстопного ямба, экземплифицирует его. Таким образом, экземплификация – потенциальная коннотация, ее необходимое, но не достаточное условие.

Каждое высказывание или его элемент экземплифицирует код, который в нем применяется, – например, «код русского языка», «код стихотворного метра». Но не всякая такая экземплификация является еще и коннотацией. Сложные термины и формулы, встречающиеся в учебнике математики, не придают его тексту специального коннотативного значения, поскольку принадлежат основному коду, организующему весь этот текст. Иначе обстоит дело, когда те же формулы занимают лишь часть картинки рядом с физиономией ученого или когда какой-нибудь специальный термин вводится в обычную, ненаучную речь для создания эффекта «учености», – здесь уже пример кода становится знаком кода, обозначает этот код, заставляет обратить на него внимание. Можно сказать, что коннотация появляется в момент перепада условности, когда инородный тексту код «цитируется» в какой-то отдельной точке. Именно поэтому в «Словаре лингвистических терминов» Ольги Ахмановой носителем коннотации объявлено слово, то есть отдельный, изолированный элемент речи.