Cемиотика культуры

Работа с признаками образует древнейший комплекс культурных навыков, который итальянский историк Карло Гинзбург (род. 1939) назвал «уликовой парадигмой»[18]. Эти навыки включают не просто нахождение и опознавание, но и «чтение», интерпретацию признака, выяснение его неочевидного смысла. Признаки никем не посылаются и соответственно не опираются на устойчивый код, тем не менее их эффективный поиск и надежная дешифровка возможны только в контексте – например, при знании структуры пространства, в которую они вписаны (топографии леса, социальной структуры города, анатомии и физиологии организма). Это показывает эпизод с исследованием монастырской библиотеки в романе Умберто Эко «Имя розы». Пытаясь разыскать в библиотеке тайную комнату, двое персонажей поначалу действуют наугад – ночью пробираются в библиотеку и… немедленно сбиваются с пути в лабиринте комнат. Наутро, выбравшись наружу, один из них принимается изучать структуру здания: обходит его со всех сторон, фиксирует длину стен, количество и расположение окон и т. д. и составляет предположительную (неполную, неокончательную) схему, которая поможет со второй попытки безошибочно дойти до нужного помещения. Структура обследуемого пространства заменяет собой другую структуру – знакового кода, которого лишены случайные, ненамеренно оставляемые признаки.

Отношения между людьми и, соответственно, сюжеты художественных произведений часто развиваются именно по «уликовой» модели, без обмена намеренными знаками или наряду с ним, поверх него. Ролан Барт с такой точки зрения описал ситуацию влюбленности: влюбленный хочет узнать, как относится к нему любимый человек, а тот уклоняется от прямого объяснения, то есть коммуникация по главной, волнующей влюбленного проблеме тормозится. Он не может задать прямой вопрос – не только от застенчивости, боязни открыть себя и не только из страха получить неблагоприятный ответ, но и от понимания, что любимый, возможно, и сам не вполне отдает себе отчет в своих чувствах и, если спросить его в упор, может ответить неверно, повинуясь каким-то сиюминутным побуждениям. В таких условиях влюбленному приходится вместо обмена намеренными знаками разгадывать случайные, непреднамеренные признаки в поведении любимого человека: жесты, интонации, выражения лица[19]. Они могут быть обманчивы, не иметь касательства к отношениям с данным партнером; они не были адресованы ему, изначально ничего не значили и носят как бы природный характер. Влюбленный декодирует и одновременно до-кодирует эти признаки, превращает их в настоящие знаки, приписывает им смысл, которого в них изначально могло не быть. Поскольку устойчивого кода нет, он разрывается между равновероятными противоречивыми объяснениями (слезы на глазах любимой – что это: знак ответной любви, сострадания, истерики?). Такая односторонняя, неполноценная коммуникация длится до тех пор, пока эти двое наконец не объяснятся между собой, хотя бы намеками. Дальше они уже станут обмениваться намеренными знаками, которые по-прежнему могут быть двусмысленными, не обязательно правдивыми (вместо искреннего чувства за ними может скрываться стратегия соблазнения или кокетства), возможно, даже враждебными, но во всяком случае появится минимум взаимопонимания: оба партнера будут точно знать, что обсуждают свои чувства.

На уровне общественных отношений та же модель семиотической деятельности применяется при дивинации (гадании). Как известно, в некоторых традиционных обществах дивинация играет очень большую роль – например, в античной цивилизации все важные решения принимались только по получении ответа от оракула или результатов гадания. При дивинации человек получает (неизвестно от кого – от божества, от мировой судьбы?) двусмысленные незакодированные знамения — род признаков, которые не знает, как толковать. Считается, что они знаменуют нечто важное и неизвестное, потому их волей-неволей приходится разгадывать, обращаясь к помощи специалистов (жрецов, гадателей). Нередко толкования оказываются ошибочными, события развиваются вопреки предсказаниям, но людей ободряет уже сам процесс толкования. Дивинация обеспечивает индивиду или социальной группе успокоительное ощущение коммуникации, пусть призрачной, с кем-то неведомым; именно поэтому, столкнувшись с несостоятельностью прогноза, люди часто склонны винить не само предвестие, а его интерпретацию: знамение было истинным, это мы неверно его истолковали. Иными словами, содержание таких знамений менее важно для реального функционирования в обществе, чем сам факт их циркуляции; они служат не столько для реального обмена информацией и даже не для поиска какого-то реального объекта, сколько для социальной интеграции, сплочения группы, для поддержания более или менее иллюзорного контакта с Другим.

Следы, улики или знамения восполняют недостаток настоящих знаков. Следопыт, гадатель и т. п. пытается нечто выяснить: местонахождение зверя на охоте, волю божества при дивинации. Вообще говоря, искомое знание могло бы быть добыто и путем знаковой коммуникации. Если она происходит не с самим объектом поиска, а с кем-то другим (охотника могут навести на зверя, сыщику могут донести на преступника), то такое знание будет считаться менее ценным, менее заслуженным, чем полученное путем чтения следов-признаков; если же партнер по коммуникации совпадает с объектом поиска/ желания (любимый человек может признаться влюбленному в ответном чувстве, божество может раскрыть духовидцу свой промысел), оно, наоборот, будет цениться дороже. В любом случае разгадывание симптомов и знамений начинается, когда не хватает собственно знаков, так как нет устойчивого контакта и более или менее определенного кода, – тогда-то, пытаясь восполнить дефицит намеренных знаков или сигналов, люди начинают оперировать несистемными, несигнальными, ненамеренными признаками.