Cемиотика культуры

Возможен и другой способ образования коннотации, скорее распространенный в визуальных знаках-изображениях: коннотативное значение захватывает денотативный знак целиком, но фактически опирается лишь на некоторые элементы-коннотаторы, дискретно распределенные внутри него. Например, в пропагандистской фотографии африканского солдата коннотаторами являются его симпатичное мальчишеское лицо, восторженно поднятые глаза, французская военная форма, уставной жест приветствия и, что особенно важно, цвет кожи – этих немногих черт достаточно, чтобы сформировать в сознании читателя/зрителя идею «французской имперскости». В отличие от формул за спиной Эйнштейна, коннотативное значение не экземплифицирует собственный код денотативного знака (фотографический знак сам по себе вообще лишен устойчивого кода и функционирует в аналоговом режиме – см. ниже главу 9), а отсылает к совсем иному, идеологическому коду, где «французская имперскость» образует значимую оппозицию с противоположным ему понятием «антиколониализм».

Такой код хоть и очень важен в политической борьбе, но внутренне скуден, состоит из очень широких, мало связанных между собой оппозиций, которые именно благодаря своей широте могут паразитировать на самых разных денотативных знаках. Как уже сказано, коннотативные значения слабо кодифицированы, не зафиксированы ни в каких словарях; они не всегда именуются прямо, в эксплицитной форме и часто кажутся какими-то зыбкими, призрачными смыслами, которые их критик и исследователь Ролан Барт вынужден называть неологизмами вроде «итальянскости» или «французской имперскости». В ходе знаковой деятельности они подавляют, подчиняют себе более точные денотативные значения, оттесняют их на второй план восприятия. При социально-бытовой коммуникации мы часто улавливаем в сообщениях прежде всего не прямой смысл, а «интонацию» – то есть не столько денотацию, сколько коннотацию, особенно выражаемые ею отношения идентичности (кто мы, участники коммуникации? к какой группе принадлежим, а каким противостоим? за кого мы и против кого?) и власти (кто здесь главный? кто кого уважает?). Коннотация определяется такими социальными отношениями и одновременно сама их устанавливает – не утверждает впрямую, путем насилия или приказа, а натурализует, то есть посредством намека, непрямого выражения заставляет переживать их как что-то естественное. По объяснению Барта, «система коннотативного сообщения “натурализуется” […] с помощью синтагмы денотативного сообщения»[41]. Колониальная политика, оправдываемая с помощью фотографии чернокожего солдата, или репутация фирмы, внушаемая с помощью постера со «здоровыми» продуктами, вообще-то вовсе не разумеются сами собой: существуют альтернативные политические программы и конкурирующие фирмы. Чтобы данная фирма или политика производила впечатление надежной, ее стараются представить не как нечто социальное (а значит, вариативное, подлежащее критике и изменению), а как нечто природное, безальтернативное. Для этого и используют коннотацию, стараясь спрятать ее условность за природной очевидностью. Спорные идеологические или рекламные ценности, образующие коннотативную парадигму (из них нужно делать выбор), подменяют безусловными реальностями денотативного сообщения, образующими синтагму (они просто «лежат рядом», как луковица и помидор на постере). Два структурных аспекта знаковой деятельности, парадигматика и синтагматика, при коннотации становятся динамическими факторами, борются между собой, один из них подчиняет себе другой.

Как уже говорилось, возможность такой борьбы обеспечивается независимостью плана содержания и плана выражения (означаемого и означающего) в знаках-символах. Коннотативные смыслы не только образуются иначе, чем при полисемии, но и иначе взаимодействуют с первичным смыслом, иначе сочленяются с ним в сознании субъекта. Разные значения полисемичного слова обычно не ощущаются человеком одновременно – они хранятся в его памяти, в мысленном «словаре», а для высказывания или понимания каждый раз выбирается лишь один элемент из этой парадигмы[42]. Напротив того, денотативный и коннотативный смыслы слова или другого знака актуально соприсутствуют в сознании при его восприятии, образуя своеобразную нелинейную синтагму; мы не то чтобы читаем их одновременно, но они как бы мерцают, выглядывают один из-под другого, причем первичный смысл может быть иконически мотивирован изображаемым предметом (в визуальных знаках), тогда как вторичный смысл не обусловлен ничем, кроме кода. «Французская имперскость» (коннотативное значение) не мотивирована историей реального африканского юноши (денотативное значение), бюрократический жаргон не мотивирован обычными языковыми значениями слов «посторонние», «вход», «воспрещен» – связь между ними лишь условно «принята» и может быть оспорена. Соссюровская концепция знака утверждает, что между означающим и означаемым нет непрерывной связи; в частности, и коннотативное сообщение лишено непрерывной связи с денотативным сообщением, которое служит ему означающим; между ними – разрыв, в который и проникают эстетическая игра, идеологический обман, рекламный соблазн. Семиотика, умеющая анализировать вторичные процессы смыслообразования, дает средства для демистификации культуры, позволяющие разоблачать неявные смыслы социальной коммуникации, а также показывает возможности творческой игры этими неявными вторичными смыслами.