Ежегодный пир Погребального братства

* * *

Первый звук, запечатленный в памяти Патарена, — визг свиньи, которую режут, и первый запах — вонь обжигаемой паяльником щетины. Колбасник Патарен — сын колбасника Патарена, а тот — сын свинаря Патарена, и все иэ поколения в поколение забивали и расчленяли, пока дотошное законодательство не запретило спускать поросятам кровь на заднем дворе, подвесив их за ноги к тракторной вилке; так что ремесло сильно изменилось; Пата-рен по-прежнему готовил сосиски и паштеты, рийеты и фарши, но из свиней соседнего района — Гатина, которых доставляли в рефрижераторах четвертями туши; а он разъезжал по округе на своем фургончике — день у себя в Пьер-Сен-Кристофе, день в Кулонже, день в Партене, день в Кулоне, день в Шамденье или Шерво. Передвижная лавка Патарена была украшена его гербом, который он описывал так: серебряное поле с двумя хряками, стоящими нос к носу, на арке зеленого цвета с именем Патарена-младшего, который славился во всем Нижнем Пуату отличным качеством своей продукции — зельца или жареных цыплят, чей янтарный сок стекал на аппетитную жирную картошку. Патарен радовался, что приобрел этот дровяной гриль, чей аромат привлекал зевак не меньше, чем сам перевозивший его автомобиль — новенький, сверкающий, шикарный. Патарен играл в белот с юности, часто с теми же партнерами; охотно принимал участие в соревнованиях, о которых узнавал в ходе поездок по департаменту Де-Севр. Он бы сильно удивился, узнав, что по смерти перевоплотится в серого гуся; что ежегодно осенью он будет преодолевать широкими взмахами крыльев тысячи километров, прилетая зимовать из родной Польши — на Болота и на соленые луга Эгильонского залива. Патарен, естественно, не подозревал и о том, что на протяжении предыдущих жизней перебывал множеством батраков и батрачек, нищих монахов, одним точильщиком, одним трактирщиком и даже одной гнедой лошадью, приземистым и широкогрудым варварским коньком — давным-давно, когда на равнинах мерцали чудеса и бродили святые, около 507 года, между Туром и Ниором; конь, который станет Патареном, нес воина, его шпагу и двусторонний меч, — воинственный король франков прибыл из Турне, чтобы отвоевать эту местность у Алариха, короля готов Аквитании и Гиспании. Воин недавно отрекся от идолов и демонов, он чтит святого Мартина и святого Илария, — но, конечно, меньше, чем свой обоюдоострый меч, скрамасакс и коня, эта троица ему ближе — ох и сложен новый бог о трех лицах, что завоевывает мир, обращает в свою веру язычников, вроде него, заставляет их преклонять пред собою колена, чтобы потом помазать миром их могучие лбы. Поклонись тому, что сжигал, и сожги то, чему поклонялся, Хлодовех поклонялся деревьям и источникам, кобылам, волкам и звону рассекаемого щита; он любил золото и серебро, леса и монастыри; боялся Ремигия Реймсского как святого, даже как бога, и дороже всего ценил битву, вопли, смелость и опасность. Прибыв в Тур, тот, кого позже назовут Хлодвигом, приказывает своим людям не брать в землях святого Мартина ничего кроме воды и травы; и своей рукой убивает солдата, осмелившегося нарушить приказ, — лошадь хрипит; солдат падает на землю с разрубленным шлемом и черепом. Аларих владел Югом; его орды ждали где-то возле Пуатье вместе с их союзниками-арвернами, приведенными Сидонием Аполлинарием из темного Клермона. Хлодвиг не боится; он знает, что если не оскорбить святых, то победа обеспечена. Он — копье, разящее натиск врагов. Иногда он еще чувствует, как веет в лицо кровожадное дыхание прежних богов, — и уже не любовь Христа укрепляет его десницу в разгаре битвы, а ярость Бодана или могущество Ингви, — и после каждой битвы он коленопреклоненно кается перед алтарем. Что отринул Хлодвиг, сделав шаг навстречу Богу? Каких лесных духов, какие волшебные ожерелья, какие амулеты, какие песни?

Гнедой конь, который будет монахом, затем точильщиком, неторопливо жует росистую траву вьеннской долины; до Пуатье еще далеко, а первое чудо уже на подходе. Все тщетно ищут брод, чтобы пересечь глубокий неведомый поток, раздутый паводком. Люди идут по берегу, отороченному темными лесами с тысячами солдат; они отчаялись переправиться — придется ждать спада и окончания весенних дождей. Вдруг гнедой конек отпрянул в сторону, Хлодовех поднимает голову; из леса вышла прекрасная рослая лань; она обращается в бегство и скачет вдоль реки, гнедой чувствует, что пятки Хлодовеха вдруг вонзаются ему в ребра, уздечка во рту ослабевает, конь бросается в погоню за ланью, она маячит размытым черным пятном в нескольких метрах впереди, несется во весь опор. Косуля делает еще несколько прыжков и бросается во Вьенну и переходит ее, погрузившись в воду по грудь, — вот брод, который тщетно искала армия. Хлодовех смотрит, как зверь скрывается на южном берегу реки, а соратники толпятся за спиной и кричат о чуде. Хлодвиг узнал богиню Фрею; это Фрея или длань святого; знамение окрыляет его и будет сопровождать и в битве — вплоть до завоевания городов Аквитании, которыми прирастет территория франков.

Возле Вуйе равнина скругляется плавно, как женское чрево. Поля — прогалины леса, ограниченного с юга извилистым руслом Осанса. Готы ждут. Их бесчисленная конница стоит плотными отрядами, кони нетерпеливо ржут. Франки под покровом темноты встают на опушках леса. Хлодвиг сам чистит и взнуздывает коня. Он берет себе тяжелый и острый меч-скрамасакс, чья серебряная рукоятка блестит на луке, и прочное копье с острием в форме лаврового листа; он спит среди солдат, рядом с конем, в весенней прохладе. Посреди ночи Хлодвиг просыпается, внезапно облитый волшебным светом, исходящим из базилики Святого Илария, расположенной в нескольких лье отсюда. Его войско видит чудо и преисполняется храбрости; задолго до рассвета, когда туман заполняет борозды полей и змеится под ногами воинов, они встают, нагие по пояс, их тысячи; они выходят группами на поле боя, в мерцающем свете луны, клонящейся к западу. Заря — старуха с серыми пальцами — приносит устрашающие крики первых всадников-готов, первый штурм; франки выставляют вперед смертоносное облако мечей, лес копий, разбивают атаку противника, кромсают раненых лошадей и вылетевших из седла всадников — Хлодвиг стоит в засаде, укрывшись чуть дальше, возле кромки леса, со своей конницей; маленький конек бьет копытом; всадник ободряет его и треплет по шее. Хлодвигу нужна быстрая победа. Он хочет сразиться с самим Аларихом и убить его. Он ждет, чтобы пустить своих всадников в бой, когда появится король готов. Кровью проложить путь в схватке, прорубить по живому людскую плоть, багряной бороздой, яростным валом перенестись и упасть раскаленным копьем прямо к ногам вражеского короля. Конек Хлодвига топчет руки, ноги, — черепа поверженных воинов лопаются, словно липкие тыквы на гряде. Аларих совсем близко. Король вестготский — владетель всего, от Луары до Африки. Низкорослый конек не видит всадника, к которому несется; он кусает лошадь Алариха в загривок и сразу встает на дыбы; Хлодвиг, устремившись вперед и вытянув скрамасакс продолжением руки, вонзает свой нож в брюхо готу — лезвие в фонтане черных брызг выходит наружу у лопатки, возле шеи, застывшей в предчувствии скорой смерти; Алариха силой удара поднимает из седла, его крик вязнет в булькающем потоке крови, хлынувшей горлом изо рта; мгновение он держится на мече — волшебном продолжении руки, простертой над вздыбленной лошадью с поднятыми копытами. В глазах Алариха застыло небо над равниной; конек Хлодвига приземляется на четыре ноги, в то время как тот сползает с коня, едва Хлодвиг вытаскивает металл из тела — сталь скрежещет, задевая кость, — и вздымает пурпур меча, сверкающий бусинами вражеской крови, высоко над шлемом: Аларих мертв! победа! — в тот миг, когда вражеский король рушится на землю, в лязганье бронзы и глухом смятении разгрома. Последним яростным рывком всадники-готы пытаются разъять тиски, которые сейчас их раздавят, и отчаянно несутся сквозь грозные мечи, которые срезают головы, рубят связки, вспарывают бедра потоками крови, пробивают черепа от носа до затылка, — и откатываются назад, унося останки своего короля к его двум сыновьям, Амальриху и Гезалиху, прежде чем отступить к югу.

Через несколько часов, спрыгнув с гнедого конька, Хлодвиг преклоняет колено и молится; он благодарит Бодана и Ингви; благодарит Христа, который кружит над ними, как ворон над полем битвы. Благодарение за Последнее Царство. Благодарение за мертвых. Благодарение за чудеса. Осанна святому Мартину! Осанна святому Иларию! Осанна!

Он снова хвалит и ласкает коня, который так славно ему послужил (может, он посланец Господа? Или воплощение бога леса?). И едва ли не в одиночку, лишь с горсткой бойцов, чья свирепость в окружении тумана и смерти обратилась в мистический страх, он идет, оставляя мертвых священникам и галкам, когда вечер серым жемчугом накрывает почерневшую землю, в аббатство Святого Илария, где живет Максенций Благочестивый, чтобы поблагодарить его за молитвы и рассказать об исходе битвы, о победе, одержанной благодаря ему, и покаяться в заступничестве идолов, запрошенном и обретенном. Затемно добравшись к роще, окружающей аббатство, Хлодвиг и его люди (в роще веет чем-то голубоватым, вроде снега) внезапно сталкиваются с рычащим волком, который, скалясь, преграждает им путь. У волка мощная грудь, желтые глаза, темная шерсть; лошади встают как вкопанные и испуганно ржут; волк припадает к земле, он будто смотрит Хлодвигу прямо в глаза, ложится на брюхо, перекатывается на спину, а после прыгает в чащу и исчезает — вот оно, чудо, настоящее чудо, доказательство союза Христа и старых богов, победа, одержанная после битвы, чаша, в которой отражается будущее мира, — а конек Хлодвига, конечно, не понимает, какой смысл придает этому волку франкский король, для него, как и для всех, кому ведом страх, чудо — это жизнь в каждое ее мгновение, в каждую секунду; гнедой конек, который станет множеством мужчин и женщин и серым гусем, недоверчиво мотает головой из стороны в сторону, а потом несет короля Хлодвига навстречу аббатству, святому Максенцию и судьбе, судьбе огня свечи, персонажа книг, памяти о крещении и боевых победах.

Конечно, шепнул бы кто в тот самый момент Патарену имя Замы или даже название каталонских полей, ничего бы не изменилось, — Патарен был человек простой, думал о свиньях, женщинах и машинах, и деревня Вуйе вызывала в его памяти не славную битву Хлодвига в 507 году, а городишко с тем же названием, расположенный в окрестностях Ниора по дороге в Лимож. Патарен, в отличие от Арно, двоюродного брата Люси, даже в самых глубоких снах не доныривал до прошлых своих существований, и бросал ли на сукно червового валета или втыкал нож в свиную шею, он действовал с одинаковой уверенностью: сейчас к козырному марьяжу у него была третьей козырная десятка. Когда он выложил свою девятку треф, последнюю оставшуюся пустую карту, он на мгновение представил себе муки, которые должен был испытывать несчастный Пако, и выпавшую ему геенну огненную: в игре оставалось семь пик и у самого Пако на руках наверняка четыре. Где остальные три? В этот момент он был почти уверен, что их придерживает Патарен; в таком случае Пако надо было сыграть тонко, даже очень тонко, чтобы не продуть все до последней десятки, общий счет бы не изменился (они проигрались в пух и прах, спасти может только чудо, а чудес в белоте не бывает), но настроение бы точно поправилось. Однако Пако (так рассуждал про себя Патарен) умел играть, и играл даже очень хорошо, — иногда судьба ополчалась на него, и парка игральных карт рано обрывала нить поединка, но решения Пако сомнению не подвергались никогда — просто трагический сбой в раздаче колоды. Пако — вместе с португальцем-маляром Мануэлем и Ясином-харки — был одним из немногих некоренных французов, живших в деревне; его отец поселился в этих местах в конце 1930-х годов, когда республиканская Каталония попала в руки националистов и всем солдатам-республиканцам пришлось уйти за Пиренеи: великодушная Франция отправила их в довольно жуткие концлагеря, разбросанные между Атлантикой и Руссильоном, затем послала строить укрепления во время «странной» войны и наконец, сочтя их лишними ртами, по большей части сдала немцам. В конце концов, они же выиграли войну; немцы тоже сразу посадили этих республиканцев за решетку — в основном в Маутхаузен, где больше половины из них погибли, — отцу Пако повезло, он выжил и обосновался на гостеприимном западе, недалеко от Ниора, где работал водителем грузовика, в частности собирал молоко для молочного кооператива Пампли; Пако и сам стал шофером и по заданию транспортной фирмы, базирующейся в Сен-Максире, развозил грузы в соседние департаменты. От Испании ему досталась черно-коричневая шевелюра, страстная любовь к паэлье по воскресеньям и футболу во все прочие дни, — Францию он считал страной прекрасной и очень даже любил, но едва дело касалось футбола, пиши пропало: испанские клубы были на голову выше французских! Это принесло ему немало тумаков и дыр на штанах на школьном дворе; он до сих пор помнил, как ему досталось, когда «Нант» с разгромным счетом 4:0 проиграл «Валенсии» в полуфинале кубка и он вернулся домой с башкой, заплеванной до блеска, с разорванными в хлам брюками и со слезами на глазах, но при этом все равно улыбался, потому что канарейкам навешали почище, чем ему, умыли их четыре раза подряд, получите-распишитесь, — не помогли им хваленые Максимы Босси и всякие Барончелли.