Когда тело говорит НЕТ: цена скрытого стресса

Стрессоры, которые непосредственно провоцировали сильнейшую абдоминальную боль у Магды, были связаны с ее профессиональной деятельностью. В то время она работала в больнице Нью-Йорка. Директор лаборатории, в которой она трудилась, недавно уволился, а с руководителем, что пришел ему на смену, Магда была в плохих отношениях: «Новая начальница невзлюбила меня с самого начала. Оглядываясь назад, мне кажется, она искала повод от меня избавиться с первого дня своего прихода. Я оказалась в ужасно неприятной, напряженной и печальной ситуации: я любила свою работу, но ненавидела рабочую обстановку.

Я работала невообразимое количество часов. Приезжала в больницу в семь часов утра. А уезжала, как правило, только в четыре часа дня, если не было никаких совещаний, которые проводились довольно часто. Я никогда не уходила на обед. Никогда не делала перерывов. Я брала работу домой; иногда я работала по выходным. Кроме того, я испытывала огромное давление и ужасный страх — моя специальность мало востребована, и рабочих мест не было. Я никогда не хотела заниматься общей практикой и желания проходить еще одну ординатуру тоже не было.

Невзирая на боль, каждый понедельник в семь утра я приходила на работу, ни разу не опоздав. Я никогда не брала больничных. Не хотела давать им лишний повод избавиться от меня. Им не к чему было придраться. Я оказалась на распутье. Я безумно хотела уволиться, но не знала, куда податься после этого».

Магда родилась в послевоенное время, в лагере для беженцев в Восточной Европе. Ее родители, уроженцы Польши, пережили холокост. Этот опыт повлек за собой вторичную травматизацию. Магда всегда несла тяжкое бремя вины и ответственности за страдания своих родителей и трудности, с которыми они по-прежнему сталкивались. Она приняла решение заняться медициной исходя не из личных предпочтений. Оно было продиктовано стремлением реализовать потребности и ожидания родителей, а также ослабить их обеспокоенность относительно ее будущей жизни.

«Если говорить о моих врожденных способностях, то мне отлично дается изучение иностранных языков и объяснение материала. Если бы я могла свободно выбирать, то никогда бы не пошла в медицину. Честно говоря, я очень многое ненавидела в медицине, но мне пришлось отрицать это.

Я терпеть не могла большую часть учебного материала. Я чуть было не завалила курс по анатомии. Это был просто кошмар. Мне не давались математические расчеты. Мне не давалась физика. У меня другой склад ума. Я плохо справлялась с клинической работой. Сомневаюсь, что я хотя бы раз слышала диастолический шум сердца! Я просто не способна на это. Не знаю, удавалось ли мне хоть однажды нащупать селезенку — я просто делала вид, что мне это удалось. Мне не давались эти вещи, у меня не было к этому склонности.

Я думала, что хочу стать врачом. Родители никогда не говорили, что мне следует заниматься именно этим и ничем другим. Они просто достаточно часто повторяли, как здорово иметь возможность помогать людям и что даже нацисты нуждались во врачах».

«Да, мне тоже это говорили. И про чувство безопасности от того, что твои знания всегда остаются с тобой».

«Так и есть, и никто у вас их не отберет. В любые времена, в любой ситуации врачи всегда востребованы. Как здорово, что при этом ты сам себе начальник. С самого детства родители промывали мне мозг.

Затем я стала научным сотрудником в лаборатории, а не работала лечащим врачом, как представляли родители. Моя мама никогда не понимала, чем я занимаюсь, и не была особенно довольна. Она думает, что у меня второсортная работа. Я не обследую пациентов с помощью стетоскопа, не выписываю рецепты, как это делают настоящие врачи. Я только изучаю образцы и смотрю на предметные стекла микроскопа. Мама не говорит мне этого прямо, но в какой-то степени она разочарована мной».

Когда Магда поняла, что традиционные методы лечения мало чем способны ей помочь, она обратилась к психотерапии. Глубоко скрытый гнев по отношению к родителям, который она подавляла с детства, начал прорываться наружу:

«Меня заклинило на внутреннем переживании гнева, направленном на отца, потому что в детстве он сильно вопил, орал и пугал меня.

Гораздо более серьезную проблему представляли собой мои отношения с матерью. Я думала, у нас все было прекрасно, что мы не разлей вода — она была моей подругой, моей поддержкой и союзником. Она была тем человеком, который часами выслушивал меня, когда я возвращалась домой из школы. Я чувствовала, что мы близки, что она меня понимает и все такое. Потребовалось немало психотерапевтических сеансов, чтобы понять тот факт, что на самом деле это были очень низкопробные отношения. Пытаясь меня всячески защитить, она причиняла мне вред. Она заставила меня чувствовать себя неполноценной, как в обществе, так и наедине с самой собой. Не помогла мне повзрослеть и стать самостоятельной личностью. Она обращалась со мной из добрых побуждений как с маленьким ребенком.

Было еще кое-что — она рассказывала мне истории о холокосте. Другим детям родители рассказывали сказки, а мне — истории о холокосте… со множеством неуместных деталей».

«Вы думали, что вам не следует об этом знать?»

«Это было неприемлемо для ребенка трех-четырех лет, тогда она и начала мне их рассказывать. Не припомню, чтобы когда-нибудь прекращались эти бесконечные рассказы о том, как из-за меня чуть не погибла вся семья, когда мы пересекали границу, чтобы сбежать из Польши. Я успокаивалась только на руках у матери, но была тяжелой. Споткнувшись, мама упала и выронила меня в реку. Чтобы не дать мне утонуть, родители стали звать других на помощь, после чего почти всех перестреляли. Потом мама вывихнула плечо, и с тех пор оно так и не встало на место.

Родители никогда не говорили, что без меня их жизнь была бы проще. Я была желанным ребенком. Они любили меня. Но я не могла избавиться от ощущения, что проблема была во мне».

Учитывая травму, которую перенесли ее родители, и условия, в которых она росла, решение Магды игнорировать свои предпочтения было почти неизбежным. Такой выбор сделал ее чрезвычайно подверженной стрессу. Она оказалась в ловушке, продолжая работать в лаборатории с новым руководителем, и это спровоцировало мучительные боли в животе, которые она испытывала. В такой ситуации она не могла постоять за себя, точно так же как в детстве, в своем родном доме. Причина ее боли, как она выяснила, была связана с ее бессознательным подавлением гнева.

Мы уже говорили о том, что внутренние ощущения — это важная часть сенсорной системы нашего организма, которая помогает нам оценивать окружающую обстановку и определять, не опасна ли ситуация. Внутренние ощущения усиливают восприятие того, что эмоциональные центры мозга считают важным и передают это через гипоталамус. Боль в кишечнике — один из сигналов, с помощью которого организм посылает нам сообщения, на которые мы не можем закрыть глаза. Поэтому боль — это также способ восприятия информации. С точки зрения физиологии болевые пути передают информацию, которую мы блокируем и не можем получить напрямую. Боль — это важный дополнительный способ восприятия информации, который предупреждает нас, когда наши основные способы восприятия информации не работают. Она предоставляет нам данные, когда мы не обращаем внимания на то, что подвергаемся опасности.

У Фионы, чьи боли в животе сначала приписывали «спастическому колиту», а затем СРК, было менее напряженное детство, чем у Магды. Тем не менее ее постоянный страх, связанный с тем, что она не принимает себя, вызывает сильный эмоциональный резонанс.

«Я считаю, что теперь, будучи взрослым человеком, я понимаю своего отца и то, что он не специально осуждал меня за все, что я делала. Однако он постоянно критиковал и давал оценку. Когда мне было семнадцать лет, я говорила своей подруге из Калгари, что у меня еще не было настоящей работы и что мое резюме не идет ни в какое сравнение с резюме моих брата и сестры. Из-за папы мне всегда казалось более важным, что будет написано в моем резюме. Я не думала просто заниматься тем, что мне нравилось».

«Когда в детстве вам было плохо, вы когда-нибудь обсуждали это с родителями?» — поинтересовался я.

«Физическую боль. Но душевную — никогда. Мне не нравилось об этом говорить. Не знаю почему. Наверное, это слишком личное. Теперь у меня получается это гораздо лучше. Пять лет назад я бы ни за что на свете не стала рассказывать вам об этом».

Когда я брал интервью у Фионы, главным источником стресса в ее жизни был брак. Она жила со своим мужем восемь лет. У нее было двое детей. «Мой муж страдает от депрессии и панических атак. Сколько я его знаю, он всегда испытывал это. Он отличный парень, и я его очень люблю. Он добродушный человек, но заботиться о нем так утомительно. Я стала для него матерью. У меня трое детей: одному тридцать девять лет, другому шесть, а третьему два года».

«Вы осознаете эти проблемы. Возможно ли, что ваша боль отражает что-то еще, на что вы не обращали внимания? Возможно, боли, которые вы испытываете, не столько проблема, сколько ваши внутренние ощущения, которые пытаются вам что-то сказать. Когда вы игнорируете эмоциональные сигналы, ваше тело говорит: „Ладно, вот тебе более ощутимые сигналы“. Если вы не обращаете внимания и на них, то у вас действительно большие проблемы».

Спустя неделю после этого разговора Фиона позвонила мне снова. Она призналась, что у ее мужа была серьезная проблема с наркотиками, которую она долгое время игнорировала. Она подавляла свое беспокойство и гнев в попытке сохранить детскую надежду на то, что он бросит наркотики сам. В результате нашего разговора она начала переосмысливать свою ситуацию.

Среди трех женщин, о которых я рассказываю в этой главе, у Патрисии, которая страдала от синдрома раздраженного кишечника и гастроэзофагеального рефлюкса, было самое трудное с точки зрения психологии детство. Она росла не только отрицая себя, но и с ощущением того, что с самого начала была нежеланным ребенком.

«Я знаю, что была нежеланным ребенком. Не уверена, когда именно я впервые осознала это — будучи подростком или уже во взрослом возрасте. Я думала о том, что говорила мне мама, и поняла, что признаки этого были заметны с самого детства. Тогда я этого не осознавала. Я просто понимала, что чувствовала себя некомфортно. Она всегда говорила: „Знаешь, мне кажется, ты не из нашей семьи. Думаю, в роддоме нам дали чужого ребенка“. Она говорила об этом с улыбкой на лице. Разумеется, когда люди говорят что-то серьезное, они часто делают вид, что шутят».

Пациенты с симптомом раздраженного кишечника чаще других испытывают симптомы во всем теле. Чувствительность к боли — например, при мигрени — проблема, которая часто встречается у пациентов с СРК. Этот факт можно легко объяснить, если понимать, каким образом стрессовые ситуации влияют на сенсибилизацию нервной системы. Повышенная чувствительность к боли может принимать генерализованную форму, как это показывает история болезни Патрисии. Помимо СРК и гастроэзофагеального рефлюкса, Патрисия страдает от других заболеваний, включая интерстициальный цистит и фибромиалгию.