Конторщица 5

Глава 5

– Лидия? – резко взбледнул Горшков.

Бывший лидочкин муженёк изменился. Постарел, подурнел, обрюзг. Намечающуюся лысину уже не могли скрыть жидкие волосёнки, а под глазами залегли вместительные мешки. Странно, он же жил в больнице, считай санаторий – кормят, поят, выгуливают, регулярно делают клизмы. Почему же он так изменился? Неужто совесть замучила? Или такие есть в нём что-то от Санта Клауса и его таки держали на сильнодействующих лекарствах?

– Ну да… – начала отвечать я, но закончить фразу не успела – Горшков захлопнул дверь прямо перед моим носом.

Я аж отшатнулась от неожиданности, больно стукнувшись локтем об стену, аж ток по руке пошел.

Нет, ну я, конечно, ожидала всякого, а увидев Валеру, вообще всякого, вплоть до прыжков на меня с ножом и криками «Зарежу, убью, ненавижу!». Но вот так вот тупо – просто взял и захлопнул дверь перед носом – я даже не знаю, как это всё и прокомментировать. И вот что мне теперь делать? Долбиться в двери? Лезть в окно? Караулить бывших родственников у подъезда, ведь рано или поздно продукты у них закончатся, и они вынуждены будут выйти на улицу.

Я растерянно оглянулась, немного подумала и нажала на звонок.

Потом еще.

И еще…

И опять еще…

В общем, я мучила звонок до тех пор, пока в модной по этим временам мелодии (птичья трель) не начали проявляться обречённые хрипло-лающие нотки. То ли программу заглючило, то ли контакты я прожгла.

– Что тут происходит? – раздался возмущённый голос снизу.

Я оглянулась – по лестнице поднималась ещё одна лидочкина эксродственница, Элеонора Рудольфовна, к которой, в принципе, я и пришла. Хоть свекровушка изрядно запыхалась, таща тяжелые авоськи вверх, но в принципе выглядела довольно неплохо и даже не растратила остатки былой красоты: всё такая же лоснящаяся, с масляными глазками-буравчиками и настороженно-возмущённым взглядом на весь мир.

Увидев, что это я, она резко затормозила:

– Лидия?! – обличительно взвизгнула она и, пошатнувшись, неловко взмахнула руками, выронив одну авоську. Раздалось смачное «блям-с» и на ступени лестницы обильно потекло что-то белое и желтое. Скорей всего, разбились яйца и молоко.

– Добрый день, Элеонора Рудольфовна, – вежливо поздоровалась я и, ткнув указательным пальцем на дверь, поинтересовалась. – А что, разве Валерия уже вылечили?

– Да ты! Ты! – от возмущения и осознания причиненного ущерба Элеонору Рудольфовну переклинило, и она, словно выброшенная на берег камбала, смешно пучила глаза и разевала в беззвучном крике рот.

– Что ж вы так неосторожно, – приветливо сказала я. – Продукты вон разбили, лестницу запачкали, теперь мыть придётся. Ещё и шумите.

– Аааххха… – Она хватала ртом воздух и от усилий её вспотевшее лицо налилось дурной кровью, и я аж испугалась, что её хватит удар. Ещё инфаркта мне тут не хватало.

– Тихо, тихо, Элеонора Рудольфовна, – постаралась придать своему голосу мягкости я, где-то, ещё в прошлой жизни, я читала, что при истерике с потерпевшим нужно разговаривать как с ребёнком. – Ничего страшного ведь не случилось. Ещё раз потом в магазин сбегаете…

Элеонора Рудольфовна издала мучительный стон и схватилась за сердце.

– Мне только спросить, – торопливо сделала заявление я, пока она окончательно не упала в обморок. – Это правда, что Ольга возвращается и хочет забрать Свету?

– Да! – справившись с собой выпалила Элеонора Рудольфовна, и столько концентрированного злорадства было в её голосе, что я прямо удивилась, насколько бессердечна эта женщина.

– С чего это вдруг? – продолжила допрос я, участливым голосом.

– И Светлану заберёт, и квартиру, которая ей полагается, и которую ты незаконным путём выманила у её умирающего мужа! – взвизгнула Элеонора Рудольфовна, да так громко, что под соседней дверью послышалось какое-то торопливое шорканье – там явно подслушивали, а в квартире Горшковых резко распахнулась дверь – видимо, Валера тоже услышал вопли мамочки и решил прийти на помощь (ну, или же был голоден и хотел спасти продукты).

– А что, чешский муж, владелец заводов и поместий, её под зад ногой пнул? – вполне миролюбиво поинтересовалась я, просто из вежливости, исключительно для поддержания разговора.

– Да ты! Ты! – заверещала Элеонора Рудольфовна, но от переизбытка эмоций сбилась и фразу закончить внятно не смогла.

– Так вот, Элеонора Рудольфовна, – воспользовалась паузой я, и мой голос стал на градус холоднее, – передайте своей доченьке, что если она хоть рыпнется в сторону Светки, я её уничтожу!

– Света – Олина дочь! – выдала сакраментальную фразу бывшая свекровь.

– И что?

– Её родная дочь!

– От которой она отказалась, – сказала я, – и вы, кстати, тоже. У меня даже расписки ваши есть. Суммы правда помню не точно, но могу глянуть.

– Ты воспользовалась её трудной ситуацией! – зашипела Элеонора Рудольфовна и свирепо зыркнула на Горшкова в поисках поддержки.

– Бессовестная! – поддакнул Валера, правда неубедительно.

– Валера, закрой рот, я с мамой говорю!

– Хамка!

– Валера, ещё одно слово и тебе будет не только Кобзон завидовать, но и хор китайских мальчиков!

– К-каких? – не понял Горшков.

– Выхолощенных, Валера! – уточнила я и для иллюстрации указала пальцем на горшковские бубенчики.

– Да ты! Ты! – резко сдулся Валера, на всякий случай прикрыл ладошкой достояние, и бочком, бочком начал пробираться обратно к двери.

– Вернемся к теме разговора, – строго сказала я и пригрозила Элеоноре Рудольфовне, – а если будете лезть в нашу со Светой жизнь – я куда надо пожалуюсь. Ваша Олечка теперь неблагонадёжная, так что посмотрим, кто кого!

– У меня есть связи! – гордо парировала Элеонора Рудольфовна, – так что всё у Оленьки будет хорошо! И Света скоро уже будет жить с родной матерью.

В этот момент Валера Горшков оказался у двери и изо всех сил дёрнул ручку, так, что дверь аж скрипнула.

– Валера! – возмутилась я, – не шарпай ручку! Аккуратнее!

– Какое твое дело? – вытаращилась бывшая лидочкина свекровь, – пусть шарпает, сколько хочет.

– Как это какое? – удивилась я, – эта квартира – Светино наследство. Так что попрошу поаккуратнее. Не хочу потом за ремонт переплачивать.

– Какое наследство? Что за бред? – лицо Элеоноры Рудольфовны пошло пятнами.

– Это не бред, – ответила я. – У вас же, кроме Светочки, больше внуков нет, Ольга явно больше рожать не собирается, от Валеры толку не было и не будет. Получается, что квартира скоро достанется Свете.

От осознания столь простого и логичного факта перекосило теперь уже не только Элеонору Рудольфовну, но и Валеру.

Ни слова не говоря, бывшая свекровь подхватила уцелевшую авоську и, зло поджав губы, направилась к двери.

– Мамо! – воскликнула я и, когда она обернулась, показала пальцем на мутную лужу на лестнице – омлет свой не забудьте.

В ответ родственнички демонстративно захлопнули дверь, так что кусок штукатурки обвалился.

Я нахмурилась. Вот гады, таки ремонт потом делать придется.

Следующим пунктом моего променада был пединститут.

После того, как я пугнула свекровушку, и заодно бывшего муженька, настроение слегка поднялось, и я устремилась в храм знаний, словно торпеда.

Я впорхнула в вестибюль, пролетела по мраморной лестнице, мимо барельефа с античными героями, мимо бюста Гегеля, на мраморной щеке которого красовался отпечаток губной помады какой-то весёлой студентки.

Мне повезло, у деканата очереди не было. Я постучала.

– Войдите! – послышался надтреснутый голос.

Я вошла. Пахнуло знаниями, старыми бумагами и несбывшимися надеждами. В деканате было пусто, если не считать щуплого дедка, который практически уткнулся носом в бумаги и остро отточенным карандашиком что-то тщательно выписывал в старый потрёпанный блокнот каллиграфически-бисерным почерком.

Это был замдекана, насколько я помнила. Илларион Игнатович Чвакин, так его звали.

– Что вы хотели? – сварливым голосом спросил он, всем своим видом демонстрируя, сколь сильно он занят и что я отвлекаю его от крайне важных дел.

Однако этим меня смутить было сложно:

– Я хочу сдать сессию, – многозначительно ответила я.

– Сессия давно закончилась, приходите на следующий год, в феврале, там будет двухнедельный период, чтобы сдать «хвосты», – равнодушно пожал он плечами и хотел вернуться обратно к своим записям, но я не позволила:

– Илларион Игнатович, вам должен был позвонить Карягин. Директор депо «Монорельс» – сказала я.

Чвакин с интересом патологоанатома взглянул на меня поверх очков, при этом не делая попыток ответить.

– Я – Лидия Горшкова.

– Лидия Горшкова… Горшкова… Горшкова… – он со вздохом достал из недр шкафа пачку папок и, принялся медленно перелистывать чуть дрожащими руками в коричневых пятнах на тонкой папирусной коже, – А вот. Лидия Степановна Горшкова.

Он перенес папку на стол, раскрыл моё дело и углубился в записи.

Я молча ждала, когда он изучит.

Наконец, Чвакин закрыл папку и поднял подслеповатые глаза на меня:

– А что же вы, Лидия Горшкова, уже две сессии прогуляли?

– Обстоятельства так сложились. Болела долго.

– И что вы предлагаете? – флегматично спросил он.

– Я хочу сдать все экзамены экстерном.

– Но это невозможно! – лёгкая тень эмоции проскользнула в его невыразительном голосе, – Экстернат мы не практикуем и не одобряем!

– Но Ленин же сдал все экзамены экстерном!

– Так то Линин!

– Ленин – наш вождь и он указал нам путь, – слегка пафосно заявила я, – и я следую заветам Ленина и иду по его пути! Ставьте мне всё экстерном. Буду сдавать. Как Ленин!

– Но вы не сможете сдать сразу две сессии подряд, – изумился дедок.

– Кто сказал две сессии? – нахмурилась я. – Я планировала три…

Из института я вышла окрылённая. Шагала по нагретой осенним солнцем брусчатке (в исторической части города она была) и старалась не попадать каблуками между камней. Я, конечно, очень люблю и уважаю всю эту старину, но ободрать лак на каблуках новых туфель будет обидно.

Итак, сессию сдавать меня допустили. Точнее две или три, сколько смогу. Здесь сыграл звонок Ивана Аркадьевича и не удивлюсь, если тайное желание Чванкана щёлкнуть меня по носу – мол, если завалю столько сессий, то точно отчислят меня и возиться со всеми этими моими проблемами больше не надо будет.

По поводу результатов сдачи я особо не переживала – многие знания остались с той жизни, память у Лидочки оказалась прекрасной, остальное всё зависить от усидчивости и дисциплины.

Сдам, куда я денусь.

Иначе не видать мне Москвы, как своих ушей.

Москва. Я мечтательно заулыбалась, подставляя лицо мягким лучам осеннего солнышка. Сколько там возможностей! Как ни крути – столица! Буду ходить в театры, увижу вживую тех классиков, которые умерли в той моей жизни, и я не успела насладиться их игрой. Это же такая возможность! Увидеть Андрея Миронова, Ролана Быкова, Фаину Раневскую.

Я замечталась, улыбка не сходила с моих губ. Мечтала я, когда шла по просторной аллее, мимо полыхающих алыми каплями рядов рябины, мечтала, проходя мимо музыкальной школы, мимо Доски почёта, мимо памятника первому трактору, мимо киоска «Союзпечати», мечтала, когда вошла в небольшой скверик. И только наступив ногой на упавшую сосновую шишку, я внезапно аж остановилась, замерла, вспомнив сосновый лес, сбор маслят в моё платье, тенистую прохладу яблоневого сада в Малинках, где мы пили чай из самовара на шишках.