Конторщица 5

Глава 6

Я как раз выехала из города и уже поворачивала на дорогу, ведущую в сторону деревни Красный Маяк, как на развилке у безымянной стелы в виде огромной звезды и двух гипертрофированных пузатых колосков, подняла руку старушка. Обычная такая, божий одуванчик, в тёмном платке и с двумя огромными увесистыми сумками.

Я остановилась.

– До Графского? – строго спросила старушка, цепко хватаясь за дверцу автомобиля.

Я сперва даже не поняла, что за Графское такое, но потом вспомнила, что это же название Красного Маяка до революционного переименования.

– Да, – не успела ответить я, потому что бабулька уже садилась в машину, рядом со мной, на переднее сидение.

В салоне моментально появился запах старого тела, жареного лука и одеколона «Ландыш – Новая Заря». Я открыла окошко, лучше уж буду пыль глотать, чем все эти запахи.

– Ты мои сумки в багажник поставь, – велела она мне сердитым тоном. – Только синюю осторожно, там посуда, так что ставь сверху, чтобы не побилась.

«Простота хуже воровства» – вот многое мне в этом времени нравится, нравится открытость людей, чувство «плеча», взаимовыручка и помощь друг другу. Но вот эти вот закидоны меня просто бесят. Я согласна, что помочь ближнему, подвезти до деревни, куда автобус ходит не так часто, да и переполнен постоянно – это святое, но вот почему я должна сама таскать чьи-то неподъемные баулы – мне не понятно.

Тем не менее пришлось вылезать из машины, открывать багажник и ставить сумки. К слову сказать, в деревню я ехала не с пустыми руками – помнила, как Лидочкина мать в прошлый раз надавала мне две сумки продуктов. Я хоть моей целью было свести до минимума, а то и покончить с этим странными пассивно-агрессивными родственными отношениями, подарки я всё-таки везла. Не знаю почему так. Просто по-другому не могла.

И теперь мне пришлось вытаскивать свою сумку, пристраивать баулы старушки, затем обратно пытаться впихнуть свою. Места там уже не было, поэтому мою сумку я поставила на заднее сидение.

– А почему мою сзади не поставила? – возмутилась старушка. – Я же говорю, там посуда. Побьётся – будешь возмещать.

На эту сентенцию я не ответила ничего, молча села на водительское сидение и завела машину.

– А посуда у меня дорогая, – не унималась бабулька, – сервиз на двенадцать персон, между прочим, мне по знакомству достался. И бокалы из чешского стекла, бордовые. Так что езжай осторожно и не гони.

Я вздохнула и тронулась.

– Постой, это же ты Скобелевых дочка, да? – близоруко прищурилась на меня старушка, – Лидка, ты, что ли?

Я кивнула.

– А я-то думаю, почему лицо такое знакомое! – продолжала рассыпаться в озарениях старушка. – А ты что же меня, не признала? Бабка Райка я, Миронова, Юлькина бабушка. Хотя ты с нашей Юлькой и не дружила почитай. Это Лариска всё больше с нею на танцульки свои бегала.

Я не знала, кто такая Юлька, поэтому от комментариев воздержалась.

– А ты в село надолго? – спросила бабка Райка. – А то я во вторник на базар в город опять хочу ехать, так хорошо было бы с тобой.

– Не знаю, – ответила я.

Реально не знала. Если всё пройдет, как я планировала, то в обед я хотела выехать обратно. Но информировать об этом бойкую старушку не посчитала нужным, поэтому ответила расплывчато.

– А и правда, – сказала бабка Райка, – откуда ж тебе знать. Работы сейчас на селе – делать, не переделать, так что скорей всего – надолго. Как раз до вторника управишься, и то не факт. Но если не успеешь, то тогда в среду отвезешь меня.

Я не нашлась, что ответить на это, вздохнула, что всю дорогу придется слушать трёп невольной попутчицы, и обречённо порулила дальше.

Хлеба вдоль дороги уже убрали. Так что огромные проплешины нив беззубо щерились рыжеватой стернёй, деревья по обочинам стали понемногу желтеть, небо было синее-синее, и настроение у меня незаметно стало задумчиво-мечтательное.

Бабка Райка включила режим «поворчать», но смысла в её возмущениях особого не было, так что я воспринимала это всё фоном. Больше любовалась природой за окном. Примерно до тех пор, пока в монологе старушки не проскочили странные слова:

– …ну ладно еще ты, тебя-то Шурка ненавидела всегда, с детства, – обстоятельно обсказывала бабка Райка, – а вот чегой она нынче на Лариску-то взъелась – не понятно мне. Но я мыслю так, что…

– Подождите, – невежливо перебила я попутчицу.

– Что? – откликнулась старушка, обрадовавшись, что я хоть как-то реагирую на её болтовню. Видимо привыкла, что остальные обычно отмахиваются от густого «потока сознания» словоохотливой бабки.

– А вы знаете причину, почему меня мать так ненавидит? – сформулировала я вопрос (странно, это мать Лидочки, не моя, но вот я задала вопрос вроде как простой и не касающийся лично меня, а в горле аж ком появился и руки отчего-то задрожали).

– Ну так… – принялась выкручиваться бабка Райка.

– Да говорите, я и так знаю, просто хочу с общественным мнением сравнить, – дипломатично пришла на выручку в щекотливой ситуации я.

– Ну, раз знаешь, – недоверчиво взглянула на меня старушка, но, не найдя ничего подозрительного во мне, осторожно продолжила, – Лариску-то она любит, когда родила, так уж с нею тетешкалась, словно с куклой. А как ты появилась, все думали, что с тобой ещё больше должна, второе дитя, оно же всегда более любимое, уже мамка понимание есть, что к чему…

– И почему? – вернула я бабульку ближе к теме.

– Так это… – смутилась вдруг старушка. – Шурка, говорят, нагуляла тебя. Степан-то он мужик хороший, но покорный, как телок, слова поперёк лишний раз не скажет. А нам же, бабам, в мужиках огонь нужен… ну, ты понимаешь же…

– Угу, – поддакнула я.

Вот оно что. Я примерно так и подозревала.

– А к нам в село парторг приехал, из города, – продолжила заливаться соловьем старушка: от переизбытка эмоций лицо её раскраснелось, глаза горели, в эту минуту, казалось, она помолодела лет на десять. – Молодой, красивенный. А как он на баяне играл – слушать, не переслушать! Все девки за ним умирали. А он как Шурку увидел и всё – на остальных ослеп. А она замужем же была, и Лариске её годика полтора было уже.

Старушка мечтательно вздохнула и продолжила:

– А какая у них любовь была. Как в кино. Идёт Шурка по селу, словно пава. Коса у неё толстенная, сапожки – лакированные ей Степан из города привёз – красавица в общем. А парторг этот стоит за забором и только смотрит ей вслед. А глаза у него такие синие-синие. И тоскливые-тоскливые. Она идёт по селу, а он за ней – провожает значится. Но издалека. Вежество блюдет.

– А как же…? – запнулась я.

– Да он ей так проходу полгода не давал, взглядами этими, – ответила бабка Райка, – а потом Степан на переобучение в город, на курсы, поехал, на два месяца. Их тогда всех молодых отправили. Строго у нас с этим было. Вот и он уехал. А Шурка сама осталась. И тут у них всё и случилось.

– И что?

– А то! – как-то слишком уж сердито проворчала старушка, – гулять-то он с ней погулял, намиловался, сколько хотел, а потом его куда-то в аж соседнюю область перевели, вот он и уехал, даже не попрощался. А потом Степан вернулся и она поняла, что непраздная. Совестно ей перед Степаном и людьми, вот она в петлю и полезла. Но тут Степан в хлев зашел, успел вытащить. А людям сказали, что, мол, не было у них ничего и дитя, то есть ты, – его, Степана. Простил он, значится, Шурку. И тебя как свою родную принял. Вот только Шурка себя не простила и заодно тебя возненавидела. А перед людьми – тихоня тихоней. Но от людей-то ничего не скроешь. Люди всё знают…

Я не нашлась, что сказать на это.

Остаток дороги проехали в молчании.

Уже в самой деревне я не выдержала и спросила:

– Так я, выходит, не Степановна?

– Эдуардом звали его. – ответила баба Райка. – А так-то Степановна. Степан тебя на себя записал.

– А фамилию его вы знаете?

– А чего ж не знать? Я тут семьдесят три года живу – всё село знаю.

– И какая у него фамилия.

– Беляев.

Я выгрузила словоохотливую попутчицу у её ворот и поехала к дому Скобелевых. Разговор предстоял нелёгкий.

– Явилась не запылилась! – буркнула Лидочкина мать.

Заслышав шум от автомобиля, она вышла на улицу и сейчас поджидала меня, уперев руки в бока, с самым что ни на есть решительно-агрессивным видом.

– Добрый день, – поздоровалась я, выйдя из машины и не ожидая, впрочем, ответной любезности.

– Ты почему это домой не являешься?! – возмущённо высказала мне Лидочкина мать. – Сколько времени прошло, а тебе и дела до нас нет! Машину зато вон купила! Вырядилась, как фифа, а то, что у матери, может, на хлеб и копейки нету – это тебя совсем не волнует!

– Машина мне от мужа досталась, – спокойно парировала я. – Он, кстати, умер. Что же вы, мама, на похороны не приехали? Дочь поддержать.

– Да ты! – побагровела Шурка и запнулась, исчерпав контраргументы.

– А насчет помощи – так у вас же ещё одна дочка есть, Лариска. Всё равно вы только ей помогаете, так чего я зазря на вас батрачить должна?

– Поговори мне ещё! – рявкнула Шурка, заметив, как на шум начали выглядывать их своих дворов соседи. Да уж в деревне бесплатное представление можно увидеть не часто.

– А что «поговори»? – не стала молчать я, – Лариса – любимая дочь, а я – ненавистная. Вы только её любите. Так зачем я буду приезжать в дом, где меня ненавидят?

– Да ты…! Ты! – на мать было жалко смотреть, но я решительно пёрла к финишу, где на горизонте виднелась огромная точка над «i».

– Кстати, что там с отцом? Где он?

– Дома вон сидит, – зло фыркнула Шурка, – где ему быть.

– Чем он заболел? – спросила я, – в больницу его возили?

– Два пальца на ноге он сломал, гипс наложили, скоро снимать уж будут, а так что с ним станется, – отмахнулась Шурка и вернулась к волнующей её теме. – Надо свеклу зачищать, быстро переодевайся, сейчас Лариска подойдёт – пойдём на поле, я в этом году всего два гектара взяла, должны до завтра управиться. А завтра прямо с утра кабаки собирать будем, я бабкин огород застреляла, большой урожай получился, за завтра, может, и не управимся. Так ты позвони на работу и возьми на неделю отпуск, а то работы много…

– Нет, – тихо сказала я.

– … и фасоль потеребить надо, – продолжала Шурка, не слыша меня, – а возле дома огород лопатами копать будем, не хочу опять трактор загонять, в прошлом году он мне саженец груши сломал, хороший сорт такой был, так что будем в этом году руками…

– Нет, – уже громче повторила я, – Я не буду вам ничего помогать. И не останусь.

– Как это ты не будешь? – вытаращилась на меня Лидочкина мать с таким видом, словно я привидение.

– Вот так не буду, – спокойно ответила я. – У меня работа. Тяжелая. Выходные маленькие. Отдохнуть нормально не успеваю. Своя семья же ещё есть. Кроме того, я учусь в институте. На следующей неделе экзамены у меня, готовиться надо.

– Не, ну ты гля! – заверещала Шурка, развернувшись к соседям и указывая на меня пальцами, – родила на свою голову уёбище какое! Родной матери оно помогать не хочет! А как я тебя кормила, растила – так меня никто не спросил – хочу я или не хочу! А теперь оно выросло и концерты мне тут устраивает! Я тебе поустраиваю! Сейчас как возьму дрын, как перекрещу – так неделю на жопе сидеть не сможешь!