Конторщица 5

Глава 18

– Адочка, послушай, я всё объясню! – моментально подскочил Эдуард Борисович и как-то виновато обернулся ко мне, – Лида, познакомься, это Аделаида Викентьевна, моя супруга.

– Очень приятно, – вежливо икнула я, досадуя, что она появилась в столь неподходящий момент, – а я – Лида.

– Кто вы? – довольно нелюбезно процедила Аделаида Викентьевна и так зыркнула на супруга, что мне сразу стало ясно, что пора отсюда сваливать.

– Ладно, не буду мешать вам, – сказала я, поднимаясь из-за стола, – к тому же мне пора. Спасибо, Эдуард Борисович, за разговор… и вообще… за всё.

– Ты собираешься объяснить мне, что здесь происходит и кто такая эта Лида?! – похоже супруга лидочкиного отца завелась и назревал скандал.

Очевидно, и сам Эдуард Борисович понимал это. Так как не стал удерживать меня, однако сказал:

– Подожди, Лида, как ты сейчас на Москву поедешь? Давай я отвезу тебя.

– Эдуард Борисович, вы же выпили! – отказалась я, – не надо никуда меня везти, я сама, на автобусе спокойно доберусь. Тут недолго ведь.

– Ты с ума сошел! Никуда ты не поедешь! – заверещала Аделаида Викентьевна, некрасиво вытянув шею, отчего стала похожа на большую гусыню. – Только через мой труп!

Судя по тому, каким взглядом посмотрел на неё Эдуард Борисович, до состояния трупа ей уже было недалеко. Видимо и сама Аделаида Викентьевна это поняла, потому что покраснела и залепетала уже менее уверенно:

– Но Бусик, как прикажешь понимать всё это? Я прихожу домой раньше времени, а ты тут с этой… – она замялась, подбирая слова, – с этой… девицей распиваете коньяк среди бела дня! Наедине! И что мне думать?!

– Лида – моя дочь, – тихо, но очень гордо, сказал Эдуард Борисович, и Аделаида Викентьевна ахнула и резко сдулась:

– К-к-как дочь? Ты что, изменял мне, Бусик?! – со слезой в голосе пролепетала она.

– Не говори глупостей, Ада, – устало сказал Эдуард Борисович и потёр виски, – мы с тобой женаты двадцать пять лет, а Лиде – тридцать один. Когда она родилась, я тебя тогда и не знал ещё даже.

– Но ты никогда не говорил мне о дочери… Ты скрывал?

– Сам только что узнал, – вздохнул Эдуард Борисович. – Господи, столько лет прошло. Кто бы мог подумать…

– Странно, столько лет эта Лида не появлялась, а тут вдруг появилась, – чуть придя в себя, нехорошо прищурилась Аделаида Викентьевна и с вызовом глянула на меня, – и знаете, Лида, денег у нас нет!

– Да нужны ей твои деньги, как зайцу стоп-сигнал! – рявкнул Эдуард Борисович, – у неё самой их столько, что хоть стены обклеивай!

– Тогда я совершенно ничего не понимаю… – красиво подведённые глаза Аделаиды Викентьевны налились слезами, – это всё так неожиданно…

– Вот что за баба-дура! Мочи моей нет, – пожаловался мне Эдуард Борисович, – нет, чтобы порадоваться, расспросить, поговорить, сразу скандалить начинает!

– Но Бусик…

– Помолчи лучше, Ада!

Аделаида Викентьевна скорбно поджала губы.

– И, кстати, у нас теперь есть внучка, – хвастливо вдруг заявил Эдуард Борисович, – уже первоклассница! Вот видишь, Ада, а ты говорила, что я бесплодный!

Аделаида Викентьевна сдержанно промолчала.

В общем, у четы Беляевых я задержалась ещё почти на час. Пока мы с Аделаидой Викентьевной пили чай, Лидочкин отец написал письмо Шурке. Так что возвращалась я домой вооруженная самым страшным идеологическим оружием. Супруга Эдуарда Борисовича, кстати, оказалась вовсе не такой уж и плохой. А подобная реакция на незнакомую девушку, распивающую коньяк с ее мужем – в принципе вполне понятна. Так что я не обижалась, а довольно-таки мило поболтала с ней. Заверив её, что не претендую ни на их квартиру, ни на дачу, ни на автомобиль. После такой новости Аделаида Викентьевна совсем воспряла духом, стала совсем уж приветливой и чай мы попили довольно мило. Более того, когда они меня провожали на вокзал, я удостоилась от супруги Лидочкиного отца приглашения заезжать иногда в гости. Без ночёвки правда, но тем не менее.

Р-родственники, итить их!

Домой я возвращалась в хороший, не по-осеннему тёплый день: осторожно падали золотистые листья, в воздухе носилась паутина и пахло клейкими ёжиками каштанов, а в прозрачном небе где-то высоко-высоко курлыкали журавли.

Римма Марковна хлопотала на кухне, Светка унеслась к третьедомовцам по своим делам. Я зашла на кухню:

– Что тут у вас? – спросила я и устало примостилась на моём любимом месте.

– Светочка делает успехи, – похвасталась Римма Марковна, – у неё скорость чтения самая высокая в классе. А вот с французским – беда, придётся, видимо, репетитора менять.

– Так, может, у неё нет способностей к языкам?

– Ага, как же! – возмутилась Римма Марковна, ловко орудуя возле духовки, – к английскому есть, а к французскому – нет способностей!

– Тогда да, нужно искать нового учителя.

– Вот только где его найдёшь? – загрустила Римма Марковна и вытащила из духовки противень с бисквитами, на всю кухню запахло ванилькой, а у меня в животе заурчало, – еле-еле Ингу Романовну удалось найти и уговорить. Да и то, по протекции Норы Георгиевны. Не знаю, что теперь и будет.

– Да ничего страшного не будет, – успокоила старушку я, – пусть походит пока к этой Инге Романовне, а потом всё равно в Москве другие учителя будут. Может, и хорошо там всё пойдёт…

– Ты всё-таки упёрлась на Москву ехать, – поникла Римма Марковна, но, тем-не-менее, водрузила передо мной тарелку со свежеиспечёнными бисквитами и налила кружку молока.

– Угу-м, – ответила я, впиваясь зубами в ванильную мякоть бисквита.

– Лидочка, дорога, послушай меня, старую, – Римма Марковна уселась напротив меня и впилась таким укоризненно-гипнотическим взглядом, так что я чуть молоком не подавилась, – ну вот зачем тебе эта Москва, Лида? Там всё так сложно, строго. Ты тут только устроилась, а вот опять – всё заново…

– Римма Марковна, здесь оставаться не вариант, – ответила я, – это – стопроцентно. Кроме того, здесь мои родственники и родственники Светы нам спокойно жить не дадут. Тратить время на вечную войну с ними не хочу.

– Да, – грустно покачала головой старушка, – ты уж извини, Лида, но твоя мамка такого наворотила – врагу не пожелаешь.

– И это – только начало, – согласилась я и добавила, – кстати, я сейчас перекушу, отдохну полчасика и еду к ней.

– Зачем? – опешила Римма Марковна.

– Хочу окончательно разобраться, – сказала я.

– Ох, Лида, но ты ведь уже ездила туда окончательно разбираться! – вздохнула Римма Марковна, – и на сколько твоего «окончательного разбирательства» хватило? На три дня?

– В этот раз у меня есть серьёзный аргумент, – ухмыльнулась я и протянула руку взять ещё бисквит.

Микроклимат города и его окрестностей всегда сильно отличается. Если утром у нас погода была тёплая и спокойная, то выехав за город, я торопливо закрыла окно – подул холодный ветер, в боковые стёкла ударились косые струйки дождя. Хорошо, что я решила не выпендриваться перед родственниками и натянула на себя тёплый спортивный костюм и куртку.

В Красном Маяке, однако, дождя не было, зато было непроходимое болото. Особенно на дороге. Тио матерясь и разбрызгивая грязь, я подрулила к знакомым воротам, посигналила и вышла из машины, стараясь не вступить в свежую коровью лепёху. В дом заходить не хотелось.

Здесь разберёмся.

Я машинально погладила нагрудный карман, где хранилось письмо от Эдуарда Борисовича. На душе стало теплее.

Лидочкина мать, Шурка, открыла калитку, увидела меня и уставилась на меня в изумлении. Видимо, не ожидала, что я приеду так быстро.

– Явилась! – хрипло сказала она и зло добавила, – Бесстыдница!

– Здравствуйте, – сказала я.

– Ну заходи, – неприветливо буркнула мать, при этом в её голосе послышались нотки злорадства.

– Здесь поговорим, – сказала я.

– Неча на улице народ веселить! – отрезала она, – марш в дом! Я тебе сейчас всё расскажу!

– Вы уверены, что хотите, чтобы отец это слышал? – спросила я.

– Что слышал?

– Ну, на пример, про Эдуарда Беляева…

– Ч-ч-что? – побледнела мать и ухватилась за калитку.

Я аж испугалась, что она сейчас упадёт прямо в грязь.

– Т-т-ты знаешь? – прохрипела Шурка.

– Мне кажется, в Красном Маяке все знают, – дипломатично ответила я, – теперь и я в курсе.

– И что с того? – вскинулась мать.

– Теперь мне понятно, почему ты так себя ведешь, почему всё достаётся только Лариске, даже мой жених, а мне только упрёки и тумаки, – с горечью сказала я, не замечая, что в порыве перешла к лидочкиной матери на «ты». – Нелюбимый ребенок, которого ты нагуляла. А я всю жизнь расплачиваюсь за твои удовольствия…

– Замолчи! – зашипела Шурка, воровато оглядываясь вокруг, не услышал бы кто.

– А почему я должна замолчать? – криво усмехнулась я.

– Ты хочешь разрушить мою жизнь? Жизнь своей сестры? Нас же люди засмеют…

– Но ты и сестра вполне спокойно разрушили мою жизнь, – равнодушно пожала плечами я, – когда письма на меня стали писать, когда в партком приехали. Что-то о моей репутации и о моей жизни вы не особо задумывались. Почему меня теперь должна волновать ваша жизнь? На основании чего я должна вас жалеть? Чтобы вы потом мою квартиру себе забрали?

– Потому что я – твоя мать! – возмутилась Шурка, всё такая же бледная, с горящими лихорадочными глазами.

– Матери так не поступают, – не согласилась я, – ни одна мать не должна мстить своему ребёнку, даже если её любовник бросил. Ребенок то при чём? В чём я была виновата перед тобой? За что я всю жизнь расплачиваюсь?

Шурка насуплено промолчала.

– В общем так, – сказала я, – я сейчас уеду, а вы забываете обо мне навсегда, мамаша. У вас есть любимая дочь Ларисочка. Вы только её любите, только ей во всём помогаете. Вот пусть она вас и досматривает, пусть помогает. А меня забудьте и прекращайте мне мстить. И тогда я вас тоже трогать не буду.

– Ты смотри, как она заговорила! – закричала Шурка и тихо ойкнула, оглядываясь, не услышал ли кто.

– И вот ещё, – не стала вестись на истерические манипуляции и заедаться по второму кругу я. – Я вчера встречалась с отцом. С настоящим отцом.

Шурка вскрикнула и разрыдалась, прижав руки к лицу.

Я подождала немного, пока первое потрясение пройдёт, и сказала:

– Эдуард Борисович написал вам письмо.

– П-письмо? – неверяще пролепетала Шурка, вспыхнув, и мне на миг сделалось её даже жалко. Могучим усилием воли, я отогнала это неуместное сейчас чувство и продолжила:

– Да, письмо. Я ему всё рассказала. И о моём несчастливом детстве. И о свадьбе Лариски с моим женихом. И о вашем плохом отношении, и о письмах в партком.

– Да как ты посмела?! – опять вышла из себя Шурка и велела, – письмо давай сюда!

Я не стала её троллить и молча протянула письмо. Шурка дрожащими руками распечатала и принялась судорожно читать. По мере чтения лицо её делалось то мечтательным, то задумчивым, то хмурым. Беляев рассказал мне в общих чертах что там написано, поэтому вскрывать и читать я не стала – неэтично как-то. И теперь «читала» по лицу Шурки содержание письма.

Дочитав письмо, Шурка вытерла слёзы и тихо спросила:

– Какой он?